Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 2 (СИ) - Токсик Саша. Страница 36

— После того как мы целовались, можно не стесняться, — мне становится смешно.

— Дура-а-а-ак, — фыркает она. — Все вы городские — наглые. Вот только как до дела дойдёт — сразу в кусты. Застёгивай уже, только не слишком пялься.

Чудо портновской мысли застёгивается сзади на крючки. Начинать следует снизу, практически от самой попы. Чуточку выше.

Кожу девушки покрывает ровный плотный загар, который приобретается исключительно на грядках и на речке, а не на южном берегу Крыма. Посередине, там, где следует находиться лифчику, спину пересекает молочно-белая, незагорелая полоска.От этой полоски в голову лезут совсем непрофессиональные мысли.

— Меня, кстати, Альберт зовут, — говорю, чтобы заполнить неловкую паузу. — Можно Алик

— Я запомнила, — отвечает невеста, — ну и момент ты выбрал для знакомства.

— Лучше поздно, чем никогда.

— Татьяна я… Таня… ты там руки-то не распускай, Алик. А то врежу.

Неудобные крючки то и дело выскакивают из рук, и пальцы время от времени касаются кожи.

— Я на работе к девушкам не пристаю, — говорю. — Не надейся.

— А после работы?

— После работы ты будешь замужем, — застёгиваю наконец маленькую пуговку на самом верху. — Готово.

Платье выглядит немного старомодным. Прямое, с высокой талией и закрытыми плечами. Хотя я ни черта не понимаю в современной свадебной моде. Может, это последний писк. Татьяна выглядит в нём чудесно.

— Что теперь?

— Теперь попробуй залезть вон на тот уступ… Не боишься?

— Смотри, сам не испугайся.

Таня ловко забирается длинный каменный “язык”. За её спиной по одну сторону скалы на противоположной стороне Телепня, по другую — начинающее темнеть небо.

Достаю из футляра свою вчерашнюю покупку. Ставлю “Мир” вместо штатного “Гелиоса”. Картинка в видоискателе сразу прыгает навстречу. В неё помещается всё, и “балкон” над пропастью, на котором стоит невеста, и камни, и редкие верхушки деревьев.

Держу камеру как киллер пистолет в каком-нибудь боевике. Левая рука снизу, локтем упёрта в бок. На ней весь основной вес. Правой плавно на выдохе жму на спуск. Зеркало шлёпает внутри. При длинной выдержке даже это может смазать картинку.

У меня не цифра, посмотреть результат можно будет только после проявки. Вот будет весело привезти брак, после того как весь вечер корячился.

Сажусь на одно колено в классическую “стрелковую” позу. Локоть стоит на колене в максимально устойчивой позиции. Мысль о новых джинсах, которыми сейчас ерзаю по камням, мелькает и уходит. Её вытесняет привычный азарт.

Ниже, к самой земле, нарушая все правила портретной съёмки. Только это уже не портрет, это композиция в которой облака, скалы и девушка в белом платье лишь элементы вселенской гармонии, кусочки пазла в ткани мироздания.

Мы уходим всё дальше в скалы. Таня разувается “чтоб не улететь”. Её разношенные домашние тапочки слабо подходят для скалолазанья. Резиновые подошвы моих кед скользят, но я смотрю только вперёд.

— Голову выше… руку на талию… на пояс, блин, а не на задницу… пальцы вниз… замри!

Граница между передним планом и фоном выписана глубоко и чётко, как на гравюре. Никакого пошлого боке, классическая линейная перспектива. На небе появляется тонкий серп месяца, и я молюсь безымянной музе фотографии, прикрывая диафрагму и надеясь “вытащить” его в процессе печати.

Это похоже на странный ритуальный танец. Она уходит, а я догоняю. Мы понимаем друг друга всё лучше. Достаточно одного слова или одного жеста.

Темнеет с каждой минутой. Приходится постоянно пересводиться. Экспонометр несёт дичь, требуя от меня невозможного.

— Обернись на меня… подбородок ниже… замри!

Ещё ближе, и невеста в кадре становится выше, значительнее. Она — центр вселенной. Весь мир вращается сейчас вокруг неё.

— Алик! Твою мать!

Правая нога вдруг не находит опоры. Скольжу вниз, отчаянно хватаясь за пучки травы. Таня бросается ко мне и хватает за шиворот рубашки. Аккуратно ползу вперёд, вцепившись пальцами в свой “Зенит”. Его мне сейчас жальче чем себя.

Буквально по сантиметру оказываюсь на узком карнизе. Оглядываюсь вокруг, и ноги сами собой подгибаются. Хочется сесть на камни и лучше за что-нибудь ухватиться для надёжности.

— Спасибо, Татьяна.

— А кто мне свадьбу снимать будет? — нервно шутит она. — Ты цел?

— Вроде да.

Отряхиваю джинсы. Зря я вчера возводил напраслину на американские рабочие штаны. Вот и мне они пригодились. И сами не порвались, и коленки целы.

Сумерки становятся густыми и плотными. Снимать уже нет смысла, да и хватит с меня на сегодня.

Таня просить высадить её с другой стороны улицы.

— Огородом пройду, — поясняет она. — Нечего перед мамкой лишний раз мелькать.

— Спасибо, что вытащила, — говорю на прощанье.

— Да ладно, — машет она рукой. — Я ведь когда кинулась, о чём подумала… Тяну и думаю: “Если счас не удержу, то будет завтра не моя свадьба, а его похороны”. И так обидно мне стало!

— Типун тебе на язык! — говорю.

— Ты смотри, по дороге шею в темноте не сверни, — смеётся она, — а то окажется, что зря тащила!

Татьяна разворачивается и, подтянув платье до колен, шагает в нём через картофельные грядки. Жаль, что для съёмки уже темно. Такой кадр пропадает.

— Регистрация во сколько? — кричу вслед.

— В девять! — не оборачиваясь отвечает невеста, — приезжай к семи, не ошибёшься.

В Берёзов я возвращаюсь глубоко за полночь. Еду сразу к редакции, не зря я заранее выпросил себе запасной ключ для служебных нужд.

…Нет других цветов

Я всё окрашу в чёрный… — вкрадчиво шепчет Мик Джаггер.

Покой нам только снится.

— Вот что б им не жениться часов в одиннадцать, — Женёк зевает, рискуя вывихнуть челюсть. — Или в обед! Расписались, и сразу за стол.

Он отчаянно не выспался, до утра занимаясь рукодельем. Результат Женькиного творчества висит сейчас у него за спиной обвёрнутый мешковиной. Другого футляра не нашлось, а шить было некогда.

Как только сворачиваем на Интернациональную, как дорогу нам перегораживает верёвка. Один её конец привязан к деревянному электрическому столбу. Второй находится в руке у невозмутимого деда, который сидит на лавке у забора. Деда с двух сторон подпирают плечами бабки с совершенно одинаковыми, морщинистыми как печёное яблоко физиономии.

— Дедуля, ты охренел?! — не выдерживаю я, чуть не улетев с мопеда.

— До невесты ходу нет! — звонко заявляет одна из бабок. — Граница на замке.

— Как это нет?!

— Шкалик налей, — дед топорщит густые усы, — тогдась подумаем.

— Какой тебе шкалик, старый пень! — возмущается вторая, — пущай конфетами отсыплет.

Туго сегодня жениху придётся. Если первая линия обороны начинается здесь, то до невесты ему долго добираться. К девяти может и не успеть.

— Так мы не гости, — говорю.

Ругаться совершенно не хочется. Зачем людям, а заодно и себе праздничное настроение портить.

— А хто ж вы? — щурится дед. — И что у вас с собой за штуковина?

— Артисты, — говорю, — дрессировщики. Видали обруч?! — тычу Женьку за спину, — подожгём, и через него тигра прыгать будет!

— Вона как, — тот чешет затылок, — ну проезжайте, коли такое дело.

У ворот с “очень злой собакой” стоит чёрная “Волга”. Возле неё копошится стайка девчонок в коротких ярких платьицах. Вблизи процесс становится понятнее. Атласными лентами они приматывают к капоту большую куклу в платье невесты. У куклы круглые глаза и вздёрнутый носик. Она очень напоминает мне Татьяну.

Волга недовольно скалится радиаторной решёткой. Машина похожа на злого серого волка, которого хотят запрячь в свадебную карету и наряжают в цветы и бантики.

Одна из подружек выруливает нам навстречу. Она объёмней невесты раза в три, при этом в движениях легка и жизнерадостна.

— Кто такие? — строго спрашивает она, перегораживая проход пышным бюстом.

Женька от такой роскоши даже икает.