Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 2 (СИ) - Токсик Саша. Страница 9

— Чего мне боятся? — говорю, — вы мамин знакомый, и человек не чужой. Она мне про вас тоже рассказывала. Только хорошее, между прочим. Вот когда меня в Белоколодецке ваш коллега в "обезьяннике" истязал, в туалет ходить запрещал, вот тогда я волновался. Хотя совесть у меня чиста была, я за девушку заступился. Что, товарищ капитан, удивляетесь? Не было у вас в сводке такого? И всё равно я себя тогда не оговорил. А с вами мы просто чай пьём, правда?

— Ты почему на это не заявил? — охреневает Грибов.

Надо же, не зачерствел на службе.

— А зачем? — пожимаю плечами, — всю жизнь потом правды искать? Или, думаете, в областной милиции так легко своего коллегу сдадут? У нас люди любят ярлыки вешать. Не отмоешься потом. Даже вы сейчас это делаете.

— Пойми, я тебе помочь хочу, — капитан заходит с другой стороны, и этот тон мне совершенно не нравится.

Как там, "чистосердечное признание облегчает душу, но удлиняет срок"? Только в чем он меня обвинить пытается? До чего докапывается? Точно не про книги, там был бы разговор короткий. Насчёт кражи в редакции? Дела нет, да и остальное — его досужие домыслы.

— Бывает, Альберт, такое дело, — говорит Грибов, — что знаешь ты одного человека. А потом, раз! И человек перед тобой совсем другой. Словно подменили его.

Глава 5

Приготовление чая в 78-м году — процесс не быстрый. Электрочайник, металлический и блестящий, похожий на обычной только со штепселем сзади, греется минут пятнадцать. Никаких пакетиков. Грибов насыпает в фаянсовый заварник крупнолистовой чай из небольшого бумажного кубика. Грузинский. У заварника отколота ручка. Видимо, поэтому он сослан из дома в рабочий кабинет. Капитан оборачивает его полотенцем, чтобы не обжечься и наливает чай в стаканы.

За окном быстро темнеет. Если выйти на улицу, обнаружишь, что сумерки только начались. Но электрический свет в комнате создаёт впечатление, что снаружи непроглядная тьма. Капитан похож сейчас на следователя из фильма "Берегись автомобиля". Умный и грустный.

Грибов держит "МХАТовскую паузу", надеясь, что пацан "поплывёт". Но добивается неожиданно противоположного. Этот глупый допрос напоминает мне другой. Происходивший в другое время и в других обстоятельствах.

Весной 2013 года я прилетел в Южный Судан, а оттуда рванул в Банги, столицу Центральноафриканской республики. Я мечтал о славе Кевина Картера и Кена Остербрука и едва не повторил их судьбу.

Страной тогда правил Мишель Джотодия. Наш человек в Африке, выпускник университета Дружбы Народов. Десять лет он прожил в Советском Союзе и привёз оттуда диплом бухгалтера, русскую жену и идеи свободы, равенства и братства.

Возглавив то, что местные называли "демократической оппозицией", бывший налоговый инспектор взял штурмом президентский дворец, отменил конституцию и объявил себя самым главным Чёрным Властелином в стране.

Армия Джотодии состояла из мусульман, которых прежний режим принижал и угнетал. Почуяв власть, они принялись резать своих христианских оппонентов. Те организовали отряды самообороны.

Последователи Пророка пользовались мачете. Христиане предпочитали огнестрел. Первые практиковали ночные погромы. Вторые "геноцидили" в отрытую целые кварталы.

"Советский мечтатель" Джотодия пришёл в ужас. Он не контролировал даже собственную охрану и готов был дёрнуть из страны в любой момент.

Под угрозой оказалось святое — добыча алмазов. Цивилизованный мир забеспокоился. Франция собралась ввести в ЦАР войска. Для этого требовалась поддержка масс.

Публика хотела подробностей. Желательно кровавых. Публика требовала "мяса". За неделю работы я поднимал стоимость двушки в пределах МКАДа. Но это не главное. Мои снимки брали все агентства мира. Мои фото были на первых полосах. Это был успех.

Я мотался по истерзанной стране на разбитом "фольксвагене" от одной бойни к другой. Правительство выделило мне водителя в красивой новой форме, с красным беретом и глухими солнцезащитными очками. Он напоказ носил мачете и демонстративно размахивал им, общаясь с гражданскими.

На остановках он задумчиво смолил маленькую трубку. Судя по запаху в ней был гашиш.

Считалось, что он поможет мне решать проблемы, но вышло наоборот. То ли мы сбились с пути, то ли текущая обстановка резко поменялась. В посёлке, куда мы приехали снимать, оказались повстанцы.

Я стоял на коленях на покрытом трещинами глиняном полу и слушал, как во дворе убивают моего водителя. Умирал он долго и плохо. Меня допрашивал старый негр с морщинистым лицом и бульдожьими глазами навыкате. Он говорил на ломаном французском, которого я не знал.

— Пресса… русский… рашен… пресс… фотограф… руссо… — повторял я как заведённый.

Вот тогда мне было действительно страшно. А в кабинете Грибова — нет.

Капитан пряниками угощает. Говорит вежливо. Смотрит внимательно. Прикладом не бьёт. Пистолетом в голову не тычет.

Тогда меня спас крестик на шее. По какой-то странной блажи повстанцы не стали убивать единоверца. Меня выкинули без аппаратуры с мешком на голове у правительственного блокпоста. После этого я снимал в ЦАР ещё год.

— А вы то сами как думаете, Сергей Игнатич — спрашиваю.

— Что? — капитан удивляется.

Ему нравится действовать по собственному сценарию. Не привык, когда его сбивают с мысли.

— Почему человек так поменяться может? — говорю, — а то я сам себе удивляюсь.

Вот так. Сколько можно в "угадайку" играть?

— У тебя светлая голова, — говорит Грибов, — а в такие головы иногда приходят очень тёмные мысли… опасные мысли.

— Горе от ума, — киваю, соглашаясь, — знаю, мы проходили.

— Не ёрничай, — капитан впервые проявляет раздражение, — таким, как ты начинает казаться, что правила и мораль на них не распространяются. Что они сами лучше знают, что хорошо и что плохо… Что вокруг них обычные люди, а они… — Грибов подбирает слово, — сверхчеловеки.

Это он что мне сейчас, Ницше цитирует? Интересно, труды "сумрачного германского гения" имеют хождение на территории СССР, хотя бы в виде машинописных брошюр? Могут ли они и вправду смущать умы советской молодёжи?

Собственная эзотерика в советской стране тоже была мощная. Один Рерих с Блаватской чего стоят. Понятия не имею, в каком состоянии она сейчас. Скорее всего, загнана в глубокое подполье. Вряд ли уничтожена совсем, учитывая, как пышно она расцвела в Перестройку. На пустом месте такое не случается.

Спросить не решаюсь, а то потом от подозрений не отделаешься. Грибов и без того в лицо мне вглядывается. Смотрит, не триггернусь ли я на знакомые фразы.

Скучно капитану в Берёзове. Это у него голова светлая. А он кражи копчёного окорока расследует "с применением технических средств". Будущая система активно высасывала таких людей с мест и тянула наверх. И там успешно гробила в большинстве своём.

Молодёжь уже сейчас живёт по этому принципу. Рвётся в область. Из области, наверняка, в Москву. А у старших "где родился, там и пригодился". Грибов, Уколов… та же Людмила Прокофьевна вообще акула в тихом пруду районного сельпо.

Более того, есть и обратное движение. Молчанов, Подсинкина. Та же моя нынешняя родительница, которая приехала в район из областного театра. Для человека двадцать первого столетия это кажется неправильным. Нерациональное использование человеческого ресурса.

Но я вижу, что благодаря этому Берёзов сейчас живёт. Райцентр из будущего — бледная тень современного. Построят здесь больницу и бассейн. Только работать и плавать там будет некому. Вытянут социальные лифты из посёлка всю душу.

"А сам то ты, Ветров, готов тут жить и состариться? Снимать пастухов и хлеборобов? Завести огород?" — спрашиваю себя, — жениться на местной, основать трудовую династию и бегать до пенсии с верным "Зенитом", сетуя, что всё вокруг захватила цифрА? Не готов? Тогда заткнись и слушай капитана."