Великая огнестрельная революция - Пенской Виталий Викторович. Страница 27

Не последнюю роль в становлении такого рода идеологии сыграли многочисленные и блестящие победы польско-литовского оружия, одержанные на протяжении большей части XV–XVII вв. (то, что эти победы перемежались не менее значительными катастрофами, не меняло сути дела – каждая неудача перекрывалась великолепной новой победой, заставлявшей забыть о недавних поражениях). Накопленный в многочисленных походах и сражениях опыт позволил польско-литовским военачальникам создать совершенную военную машину, обеспечившую Речи Посполитой доминирование в Восточной Европе практически на протяжении более чем полустолетия – с конца XVI по середину XVII в. Однако путь к этому оказался в силу целого комплекса политических, экономических, географических и иных причин достаточно извилистым и запутанным, а само торжество польско-литовского оружия сменилось практически при жизни одного поколения глубочайшим упадком, превратившим Речь Посполитую фактически в «проходной двор» Европы. И во многом такой печальный исход многовековых претензий Польско-литовского государства на господствующее положение в Восточной и Юго-Восточной Европе был обусловлен тем, что правящая элита Речи Посполитой не сумела завершить начатый было в последней четверти XVI – 1-й половине XVII в. переход от первой ко второй стадии военной революции.

В этой связи необходимо отметить, что среди специалистов по истории военного дела нет единого мнения относительно того, имела ли место военная революция в Восточной Европе. Как писал английский историк Р. Фрост, большинство историков исходило из того, что военное дело в этом регионе носило архаичный, примитивный характер в сравнении с Западной Европой, и потому в дебатах вокруг природы военной революции особенности развития военного дела на востоке Европы в ходе многочисленных войн практически игнорировались. В итоге, отмечал он, в изучении особенностей протекания процессов развития военного дела в Европе «…возобладало мнение Паркера (Дж. Паркера. – П.В.) о том, что «войны, имевшие место в восточной части Великой Европейской равнины, проходили под знаком упорного сопротивления военным инновациям», и потому им уделялось незначительное внимание. Сложилось мнение, что Восточная Европа, с ее военным делом, основанным на широком применении конницы, и явным недостатком современных укреплений, осталась в стороне от ключевых изменений, что составляли сердце военной революции: затмение конницы пехотой и возрастание значения крепостной войны…»²³³.

Однако такая точка зрения не является верной, и в этом мы согласны с мнением английского историка. Действительно, если и в самом деле полагать, что Густав II Адольф, позаимствовав у голландцев новую тактику, сумел в полной мере раскрыть ее сильные стороны в ходе Тридцатилетней войны, то для тех, кто знаком с историей Восточной Европы, не секрет, что военные реформы, осуществленные шведским королем, стали результатом не слишком удачных столкновений шведов с русскими и в особенности с поляками на рубеже XVI–XVII вв. В свою очередь, знакомство со шведским опытом оказало сильнейшее воздействие и на русских (о чем будет сказано ниже), и на поляков. Незавершенная в силу ряда причин военная реформа короля Речи Посполитой Владислава IV началась не в последнюю очередь потому, что поляки с удивлением обнаружили в ходе кампаний 1626–1629 гг., что перед ними уже не те шведы, с которыми они легко расправлялись в Ливонии в начале XVII в., да и московиты, усвоившие «уроки шведского», также представляют более серьезного противника, чем ранее.

Еще раз подчеркнем, что при непредвзятом анализе особенностей развития военного дела в Польско-литовском государстве нетрудно заметить, что изменения, имевшие место в западноевропейском военном деле начиная с XV в., довольно быстро попадали в Польшу и затем в Литву, где усваивались и приспосабливались к местным условиям. Примерно в то же время, что и в Западной Европе, польская корона перешла от созыва феодальной милиции к набору наемников-профессионалов. Затем настал черед реформ короля Стефана Батория, в результате которых была создана весьма эффективная и приспособленная к конкретным условиям Восточной Европы военная машина, прекрасно себя зарекомендовавшая в столкновениях как с русскими, татарами и османами, так и со шведами. Наконец, Владислав IV попытался продолжить курс, начатый Ягеллонами еще в середине XV в. и нацеленный на дальнейшее сближение вектора развития военного дела в Речи Посполитой с основным трендом его эволюции в Западной Европе. Другое дело, что польско-литовское общество, точнее, его правящая элита в лице магнатерии, оказалось неспособно отказаться от своих узкосословных интересов и привилегий и сохранить тем самым набранные было темпы развития военного дела. Это в конечном итоге и привело к трагедии 1772–1795 гг., когда некогда сильное и влиятельное Польско-литовское государство исчезло с политической карты мира.

Однако все это будет потом, а в середине XV в. до этого было еще очень далеко, и никто ни в Польше, ни в Литве не мог предполагать, что не пройдет и трех столетий, и все радикально переменится, и не в лучшую сторону. Что же представляли собой армии Польского королевства и Великого княжества Литовского в «их самый славный час», в канун великих перемен, в дни Грюнвальда?

В начале XV в. при всех различиях в государственном и политическом строе Великого княжества Литовского и королевства Польского устройство вооруженных сил обоих государств было схожим друг с другом. И та, и другая армия были типичной средневековой. Основу ее составляла конница, тяжелая и легкая (в Литве традиционно легкая конница имела больший вес, чем в Польше), созываемая накануне кампании из числа вассалов короля и великого князя (посполитое рушение). Крупные магнаты со своей свитой (паны хоруговные) выступали в поход под своим знаменем-хоругвью, тогда как мелкие вассалы собирались в хоругви по территориальному принципу. Собственная литовская и польская пехота была немногочисленна и серьезной роли на поле битвы не играла. Кроме того, польские короли и великие литовские князья могли созывать на случай войны иностранных наемников (из Чехии, Моравии, Силезии, позднее из Венгрии и Германии), а также вассальных татар. Однако не они определяли лицо польско-литовского войска. Вооружение и тактика польско-литовских войск в конце XIV–XV вв. находились под сильным воздействием западноевропейской военной традиции (хотя в Литве ощущалось также и восточное влияние, обусловленное тем, что литовским войскам приходилось иметь дело с более разнообразными противниками, чем полякам). Немногочисленные подразделения телохранителей короля (польские curienses) и великого князя не имели серьезного боевого значения.

Начиная со 2-й половины XV в., особенно после того, как Польше удалось в 1466 г. нанести поражение своему старому противнику, Тевтонскому ордену, и сломить его мощь, Польша и Литва, соединенные под властью династии Ягеллонов, активизировали свою внешнюю политику, особенно на южном и юго-восточном направлениях. Ягеллоны предприняли попытку закрепиться в Подунавье и Северном Причерноморье, что не могло не вызвать обострения отношений с Крымским ханством и Османской империей. На восточном осложнились отношения с растущим Российским государством, правители которого заявили о своих претензиях на оказавшиеся под властью литовских князей западно– и южнорусские земли. Череда военных конфликтов с самыми разно-образными противниками ускорила развитие вооруженных сил державы Ягеллонов и положила начало их изменению.

Естественно, что, как и в Западной Европе (и не только там), отказ от наработанных веками военных традиций в Польше и в особенности в Литве проходил с большим трудом. И в первую очередь это коснулось посполитого рушения. Военная служба традиционно рассматривалась как привилегия благородного сословия. «Только Бог наш и сабля», – убеждена была шляхта, и в этих условиях не так просто было отказаться от посполитого рушения, несмотря на то, что чем дальше, тем больше оно утрачивало свою боеспособность. Для того чтобы подвигнуть посполитое рушение на войну, нужно было соблюсти целый ряд условий. Так, француз Б. де Виженер, составивший для избранного королем Речи Посполитой Генриха Валуа записку о его королевстве, отмечал, что «…в силу своих старинных прав дворяне, которые одни среди всех сословий носят оружие в Польше, обязаны к военной службе только внутри страны и на границах, не выходя из пределов государства. Поэтому, если бы король пожелал вести их дальше, то может сделать это не иначе, как с их согласия и за особую плату…»²³⁴.