Великая огнестрельная революция - Пенской Виталий Викторович. Страница 3

Исходя из этого, можно с уверенностью сказать, что содержанием первого, или подготовительного, этапа военной революции как раз и является попытка приспособить новейшие технологии для решения главной задачи, стоящей перед военными – добиться решающей победы. На этом этапе идет постепенное формирование некоей «критической» массы количественных изменений в военном деле – и в военных технологиях, и в тактике, и в стратегии. Процесс ее накопления мог иметь широкие временные и пространственные рамки. Однако при этом военная мысль развивалась, как правило, в традиционном русле. Как метко заметила американская писательница Б. Такман в своей нашумевшей книге «Августовские пушки», «…мертвые битвы, как и мертвые генералы, держат своей мертвой хваткой военные умы…»³⁴. В этой связи уместно провести аналогию с научными революциями. Анализируя процессы смены научной парадигмы, Т. Кун отмечал, что «усвоение новой теории требует перестройки прежней и переоценки прежних фактов, внутреннего революционного процесса, который… никогда не совершается в один день…», и что всякие попытки внедрения новой научной парадигмы встречают упорное сопротивление. «Источник сопротивления лежит в убежденности, – писал он дальше, – что старая парадигма в конце концов решит все проблемы, что природу можно втиснуть в те рамки, которые обеспечиваются этой парадигмой…»³⁵

Однако рано или поздно стремление соединить традицию и новую реальность, рождавшуюся на полях сражений, найти некий компромисс между стариной и новизной, заводило в тупик. Новое в конце концов категорически отказывалось укладываться в прокрустово ложе традиции. И в этот момент и происходила собственно военная революция – количество посредством скачка переходило в новое качество, рождалась новая военная школа, построенная на качественно иных основаниях, чем все предыдущие. В этом плане примечательно высказывание русского военного теоретика конца XIX – начала ХХ в. Н.П. Михневича. Он писал, что «хотя в развитии военного искусства, по-видимому, и наблюдается прогресс, но самое прогрессирование его идет скачками (выделено нами. – П.В.)…»³⁶.

Этот скачок в развитии военного дела, как правило, ограничен во времени и пространстве и может быть связан с деятельностью одного или нескольких военных теоретиков и практиков. Время скачка и есть время второго, основного этапа военной революции.

Однако далеко не всегда новая военная школа на голову превосходит доведенную до максимальной степени совершенства старую. Ее преимущества бывают очевидны не сразу, тем более что в военном деле, которое сродни искусству, очень силен субъективный фактор. В конечном итоге воюют не оружие и не идеи, а люди. Поэтому новая военная система, попавшая в негодные руки, может вполне проиграть соревнование со старой, которую использует более умелый и талантливый военачальник. Именно этим и обусловлено появление третьего, завершающего этапа военной революции. На нем доказавшие на практике свою эффективность новые методы и приемы ведения войны осваивались, совершенствовались и приспосабливались к конкретно-историческим условиям другими армиями и обществами. Затем этот цикл повторялся снова и снова. Таким образом, можно заключить, что процессы эволюции-революции в развитии военного дела были теснейшим образом взаимосвязаны и действовали рука об руку. Таким образом, получается, что правы обе спорящие стороны – и сторонники революции, и «эволюционисты».

Исходя из всего этого, попытаемся дать свое определение военной революции в Западной Европе в конце Средневековья – начале Нового времени, совместив лучшее из разных точек зрения. Под военной революцией в дальнейшем мы будем понимать радикальные перемены в военном деле Западной Европы, а затем и всего мира, в середине XV – начале XVIII в., которые привели к рождению новой военной традиции, в корне отличавшейся от предыдущей, средневековой. Выразившиеся на первых порах во внедрении в повседневную военную практику огнестрельного оружия, сначала тяжелого (артиллерия), а затем и ручного (пистолеты, аркебузы и мушкеты), они привели к коренному перевороту в тактике и стратегии европейских армий. Война из искусства все больше стала превращаться в науку. На смену немногочисленным средневековым милициям пришли постоянные регулярные армии, насчитывавшие десятки и сотни тысяч человек и находившиеся целиком и полностью на государственном содержании и обеспечении. Прежняя ударная тактика, основанная на применении глубоких формаций, сменилась линейной, символом которой стала знаменитая «тонкая красная линия». Исход боя решался теперь не рукопашным боем великолепно подготовленных бойцов-одиночек, а слаженными действиями масс единообразно вооруженных и обученных пехотинцев и кавалеристов, вооруженных огнестрельным оружием и поддерживаемых мощной артиллерией. Армия-машина, армия, организованная по принципу мануфактуры, пришла на смену прежнему войску, которое можно уподобить мастерской средневекового ремесленника. Фридрих II, великий полководец и король Пруссии, в одном из своих сочинений так и писал: «Многочисленное войско есть не что иное, как многосложная машина (выделено нами. – П.В.), где последний из воинов, составляя собой как бы некоторую пружину, действием своим одушевляет, умножает силу и движение целого…»³⁷

Эта военная революция не могла не привести к серьезным переменам в политической, социальной, экономической и культурной жизни европейского общества, ибо отставание в перенимании новинок военной теории и практики неизбежно вело к превращению отстающего, неспособного к модернизации государства из субъекта международных отношений в объект. Начавшись в виде изменений в военной сфере, эта революция в конечном итоге во многом ускорила процесс трансформации средневекового западноевропейского общества и государства с присущими им политическими, экономическими, социальными и культурными институтами в государство и общество Нового времени.

Конечно, М. Робертс был не совсем прав, ограничив время военной революции периодом с 1560 по 1660 г. Тем не менее, на наш взгляд, отвергать саму концепцию военной революции в пользу эволюции на основании того, что сам процесс изменений занял несколько сот лет, нельзя. Ошибочной представляется также и идея о существовании двух (или более) военных революций в период между 1450 и 1800 гг.

Военная революция в Европе на пороге Нового времени действительно имела место, и была она одна. Но картина ее была намного сложнее и не столь прямолинейна, как может показаться на первый взгляд. К первому этапу военной революции можно отнести промежуток времени с конца или даже с середины XV в. и до 90-х гг. XVI в. В эти годы шел процесс постепенного накопления тех количественных изменений в военной сфере, затронувший и теорию, и практику. В конечном итоге они должны были рано или поздно перерасти в качественный скачок, что и случилось в конце XVI – первой трети XVII в. Период же, указанный М. Робертсом, можно соотнести со вторым ее этапом, временем скачка, своеобразного прорыва в военном деле Европы. При этом его рамки можно сузить до 90-х гг. XVI в. – 30-х гг. XVII в. Именно в это время и произошел тот самый переворот в тактике и обучении войск, повлекший за собой все остальные перемены – от военных до политических и социально-экономических. Период же с конца 30-х гг. XVII в. и вплоть до конца эпохи наполеоновских войн – это время постепенного совершенствования той системы принципов подготовки и ведения войны, что были разработаны Морицем и Вильгельмом Нассаускими на рубеже XVI–XVII вв. и развиты применительно к новым условиям шведским королем Густавом Адольфом.

В самом деле, средства истребления людей, которыми располагали Мориц Нассауский и Наполеон спустя 200 лет, не слишком сильно различались друг от друга. Разница была лишь в том, что Наполеон располагал значительно большими ресурсами и потому мог утверждать, что «Бог всегда на стороне больших батальонов». Так что переход от сравнительно небольших армий смешанного комплектования 1-й половины XVII в., в которых наемники все еще господствовали, к армиям 2-й половины XVII–XVIII вв., где их существенно потеснили рекруты, набранные принудительно из числа подданных короля, к конскрипционным и первым массовым армиям 1-й половины XIX в. вовсе не означал радикальных перемен в европейском военном деле. Менялись мундиры, прически, отдельные элементы тактики и стратегии, но не оружие и основные идеи и уж тем более не ментальность военного сообщества. Войны наполеоновской эпохи стали несколько более грубыми, жестокими, избавились в значительной степени от налета некой салонности, церемонности, присущей войнам 2-й половины XVII–XVIII вв., и только. Пока не появились пулеметы, скорострельные магазинные винтовки и артиллерийские орудия, телеграф, радио и железные дороги, европейские армии и их тактика и стратегия менялись не настолько существенно, чтобы можно было говорить о новой военной революции. Чтобы это случилось, европейское общество должно было окончательно завершить переход от мануфактуры к фабрике, завершить промышленную революцию. С последней была связана очередная военная революция, пришедшаяся на годы Первой мировой войны и завершившаяся уже в годы Второй мировой войны. В каком-то смысле можно вести речь об определенной связи между рождением мануфактурной промышленности и зарождением капитализма с военной революцией на пороге Нового времени и завершением промышленной революции, возникновением индустриального общества и военной революцией 1-й половины ХХ в. В этой связи представляет интерес идея Э. Тоффлера о взаимосвязи волн в развитии цивилизации и перемен в военном деле³⁸.