Стратагемы заговорщика (СИ) - Щербинин Тимофей. Страница 80

Проповедник был ещё не стар, но уже и не молод. Он происходил из рода дарханов — свободных мастеров, чей труд до прихода горцев считался неприкосновенным. Поэтому, когда речь заходила о шаманах Смотрящего-в-ночь, в его глазах загоралась ненависть, а в голосе звучала сталь.

— Драконьи жрецы Баянгола твердят о справедливости и взаимопомощи! — зло говорил он. — Но стоит вам оказаться у них в долгу, и они без колебания продадут ваши дома и ваших жён, а вас самих отправят валить деревья посреди болота! Они нашёптывают Прозорливому лживые речи, побуждая его возводить алтари духам в таких местах, где некому приносить им жертвы. Больше алтарей — больше жрецов, и они-то готовы ехать в глушь, если приношения продолжат литься рекой. Но довольны ли этим духи? Рис гниёт на полях и шелкопряды гибнут от болезней — вот их ответ! И, если не вырвать Прозорливого из когтей этих советчиков, будут и худшие кары. Поэтому не думайте, что сможете вернуться к прошлой жизни, если будете тихи и послушны! Вы ждали, когда закончатся дни заключения, а дождались прихода мятежников, и они взяли вас в плен! Но если будете ждать дальше, дождётесь и возвращения захватчиков из-за моря! Хотите вы или нет, настало время великих перемен, и перед вами лишь один выбор: быть их вестниками или их жертвами! Поэтому на вашем месте я бы взял оружие, которое вам предлагают. Оно сейчас уж точно не будет лишним! И я бы пошёл и встряхнул ложных наставников с заплывшими жиром сердцами. Потому что, если не показать им предел терпения народа, они будут считать, что его нет, и не успокоятся, пока не выжмут вас досуха!

Если бы этот человек умел только говорить, от него отмахнулись бы, как от назойливой мухи, а то и избили бы, чтобы не портил настроение. Но проповедник показал себя искусным лесорубом, и всегда готов был помочь советом или делом. К тому же, он не боялся обращаться к Высокому Пятому с требованиями от имени заключённых, и командир повстанцев счёл за благо некоторые из них удовлетворять. Постепенно вокруг дархана начали собираться сторонники, а настроения в лагере под влиянием его речей стали меняться в нужную повстанцам сторону. Поэтому, когда осада Баянгола снова стала обсуждаемым вопросом, никто не удивился тому, что проповедника пригласили на военный совет.

— Даже если бы все заключённые стали на вашу сторону, и даже если бы они были обученными солдатами, этого всё равно недостаточно для штурма городских укреплений, — хмуро заявил он. — Осада же ничего не даст, если не перекрыть подвоз продовольствия по реке, а без флота этого сделать не удастся. К счастью, есть другая возможность. Вы все знаете про священные катакомбы, где, по словам жрецов, обитают божественные защитники Баянгола. Долгое время жрецы боялись туда заходить, опасаясь гнева защитников. Но когда при Двадцатом воплощении Смотрящего-в-ночь в Баянгол пришёл Орден, чёрным братьям удалось что-то сделать с туннелями. Теперь ими нередко пользуются контрабандисты, и я сам знаю несколько входов, расположенных вне городских стен. Тоннели ведут в подземную часть главного храма Святилища. Если мы попадём туда в первый день Собора, то сможем захватить в плен всю верхушку страны!

— Хорошая идея, — признала Илана. — Но для того, чтобы предприятие закончилось успехом, нам нужно отвлечь внимание городского гарнизона. Поэтому я предлагаю вырезать из дерева подобия пушек, покрасить их чёрной краской, а затем подступить к городу боевым порядком и начать строить осадный лагерь.

"Думаешь, они не заметят, что наши пушки не стреляют?" — состроил недоверчивую гримасу Высокий Пятый.

— Если подорвать средний пороховой заряд в большой бочке, это очень похоже на пушечный выстрел. Разложить дымные костры рядом с пушками тоже ничего не стоит. На первое время это введёт их в заблуждение, а когда они поймут, в чём дело, уже будет поздно.

"Или мы все погибнем"

— А если не рискнём, то тоже погибнем, только позже. И до этой, медленной гибели, будем заниматься простым разбоем, убеждая самих себя, что всё ещё сражаемся за отмену рабства и независимость островов!

"У меня дурное предчувствие", — резкими жестами показал Высокий Пятый. — "Но, к сожалению, ты всё равно права. Если не рискнуть сейчас, народы волн и полей быстро загонят нас в ловушку. Встретим же их, как подобает воинам, лицом к лицу!".

— Рада, что ты согласен. Осталось решить только одну задачу: как угадать день, в который откроется Собор?

— Я мог бы пробраться в город заранее, — предложил проповедник. — У меня есть пара знакомых среди служителей Святилища. Они укажут нужный день, а я подам знак.

Стратагема 10. Пожертвовать сливой чтобы спасти персик

Древний Баянгол, город каменных храмов и многоступенчатых алтарей, был немногим больше Бириистэна, но его ремесленные предместья разрослись далеко за пределы старых стен. Взбивали пену сотни водяных колёс, приводя в движение механические лесопилки и ткацкие станки. Дымили пока ещё редкие трубы паровых топок, гремели паровые молоты, вращались прокатные станы. Мануфактуры обрастали лачугами и бараками, обзаводились собственными стенами и казармами стражи. У причалов выстраивались вереницы барж. Из далёких орхонских копей везли каменный уголь, с побережья — соль и шёлк. Вверх и вниз по реке уходили барки, гружёные свежими досками, резной мебелью, изящными статуэтками и разнообразной утварью. Ценные породы дерева были основой богатства Баянгола, и появление на границе леса осадного лагеря мятежников не на шутку встревожило городских купцов и промышленников. Их делегаты осаждали законоучителя, требуя как можно скорее уничтожить бунтовщиков, но принявший командование столичный генерал Дарсен Тагар осторожничал. Пусть денежные мешки и обещали помощь своих наёмников, но у противника были пушки, и Тагар не сомневался, что после первого же залпа картечью добрая половина его армии попросту разбежится. Если даже вышколенные Снежные Барсы и фанатичные Совиные Маски потеряли былую хватку от долгого безделья, то про не нюхавшее пороху городское ополчение и говорить не приходилось. Поэтому генерал ждал пока из Толона и Сякюсэна не подойдут крепкие армейские тумены, в тайне надеясь, что скука и угроза дизентерии толкнут мятежников на заведомо проигрышный штурм.

Это напряжённое ожидание, от которого изнывал весь город, изматывало Айсин Тукуура сильнее тяжёлого пути. В закопченном рабочем предместье среди сотен спешащих по своим делам людей шаман чувствовал себя случайной букашкой, на свою беду попавшей в муравейник. Хотя он был среди людей своего языка и своей веры, им не было никакого дела до его бед и стремлений.

Каморка в безликой гостинице была душной и тесной. Порой фабричный дым проникал в неё, жаля глаза и мешая шаману изучать подаренные улюнским садовником книги. Днём грохот тяжёлых молотов разносился над кварталами, тихим звоном отдаваясь в ушах после захода солнца, а ночью биение двух чудовищных сердец врывалось во сны Тукуура, порой заставляя его просыпаться в холодном поту. Глядя на угрюмые толпы, с утра тянущиеся из лачуг в ворота фабрики, а вечером обратно, он чувствовал тоскливую безысходность, которая в своё время побудила безымянного наставника Ордена Стражей написать грустные строки: "Мы — лишь малые рачки, вцепившиеся в их чешую, и век наш бесконечно короток. Наши судьбы безразличны великим, и их безразличие для нас — благо".

Но порой подобно тихому напеву проникала в сердце знатока церемоний тяга к неизведанному, и тогда он шёл к воротам Священного Города, чтобы узнать у чёрно-серебряных часовых в совиных масках, нет ли для него письма из Святилища, а потом бродил по тесным улицам предместья, нередко пользуясь своим чиновничьим видом, чтобы поглазеть на причудливый танец коленчатых валов, зубчатых колец и ременных передач, скрытых в стенах фабричных корпусов. В такие моменты он остро чувствовал, что где-то рядом, невидимая для людей, скользит по крышам и навесам серебряная кошка, жадно впитывая картины, звуки, запахи и голоса. Она исчезла из лодки за день до того, как появились на горизонте дымящие трубы и изогнутые крыши храмов, и сердце Тукуура сжалось от мысли, что их совместный путь окончен. Но потом, светлой лунной ночью он увидел на соседней крыше знакомый силуэт и почувствовал утраченную было решимость.