Фристайл. Сборник повестей (СИ) - Сергеева Татьяна Юрьевна. Страница 59

— Ты что? — Ласково спросила я, обнимая Антошку за плечи. — Иди, повеселись с ребятами.

Он набычился и затряс головой.

— Ты не любишь веселиться?

— Нет. — Твёрдо ответил мой философ. — Я люблю радоваться!

У меня слёзы подступили к горлу… Он взгромоздился на мои колени и до конца праздника так с них и не слез. Только по дороге домой вдруг глубокомысленно заявил.

— Вот когда я был маленький, у нас на Ёлку в садик всегда приходил настоящий дед Мороз. А сегодня был совсем не дед Мороз, а Колин папа… А в прошлом году вообще был наш папа!

— Наш папа?

— Ну, да! Он думал, что я его не узнал… А я его всегда узнаю, кем бы он ни нарядился.

Дети просидели с нами за новогодним столом достаточно долго, но потом Мишка заснул, положив голову на стол рядом с тарелкой. Виктор отнёс его в кровать, за ними побрёл и полусонный Антошка. Я переодела вялых и сонных мальчишек в ночные пижамки, укрыла одеялами. Заснули они на ходу, я выключила свет в комнате и вернулась к Виктору на ватных ногах — я понимала, что наступило время для решительного разговора.

Но он молчал, и я в страхе притихла. Только в телевизоре резвились во всю наши заезженные «звёзды», выплёскивая в эфир очередные пошлости. Сказал что-то президент, и начали бить куранты. Виктор встал с бокалом шампанского, подал второй мне, потом крепко меня обнял и только спросил.

— Ты согласна?

Я заплакала.

— Ну, вот… — ласково улыбнулся он и вытер мне глаза и нос своим, как всегда, безукоризненно чистым платком. — Чего ты сейчас-то плачешь, глупенькая?

Я шмыгнула носом.

— Я просто не могу поверить, что у меня всё может быть так хорошо…

— Ничего себе! — Отшутился Виктор, не выпуская меня из своих рук. — Сразу три мужика на твою несчастную голову…

Он заглянул сверху вниз в моё зарёванное лицо.

— А если четвёртый появится? Ты как? Справимся?

— Справимся… — Уткнулась я в его плечо.

Мы ещё долго говорили о чём-то, сидя спиной к телевизору, который не переставал удивлять мир количеством неимоверных глупостей, несущихся с экрана.

Когда перед сном Виктор пошёл в ванную, я заглянула к детям. Антошка совсем сбросил одеяло, и я наклонилась, чтобы поднять его с пола. И вдруг тёплые мягкие ручонки обхватили мою шею.

— Лара… Ты согласилась? Ты согласилась, да?

Я опешила.

— Антон…

Со своей постели соскочил и Мишка. Он повис на мне с другой стороны. Они оба не спали!

— Мы всё слышали! Ты согласилась стать нашей мамой? Да?

Я совсем растерялась. Только и смогла сказать.

— Разве вы не знаете, что подслушивать нехорошо?

— Мы не подслушивали! Было всё слышно и так… — Парировал Антон. — Нет, ты только скажи: ты будешь нашей мамой?

— Пожалуйста, будь! — Эхом отозвался Мишка и заплакал.

Они громко заревели оба. Они обещали мне, что будут всегда самыми послушными, что всегда будут убирать за собой игрушки и никогда не будут драться. Дети захлёбывались слезами, намертво прилипнув ко мне.

И тут мне стало страшно. Я очень любила Виктора, и готова была сделать для него всё на свете… Но эти маленькие человечки… Они были для меня только его продолжением. Всё, что я так самоотверженно делала для них, я делала только для него. Разве я их видела? Разве я их любила? Каждого в отдельности? Разве я имею право на их маленькие жизни? Что я о себе возомнила? Кажется, вдруг я поняла, о чём говорила мне Валентина Владимировна.

Я уложила их обоих в кровати, и аккуратно закрыла за собой дверь.

— Спите… — Только и сказала я им на прощанье.

Виктор заснул совсем утром, а я долго лежала с закрытыми глазами, пытаясь отключить свои звенящие от напряжения мозги хотя бы на несколько минут. Ничего не получилось. В комнате было тепло, но меня бил озноб. Я встала очень осторожно. Виктор спал, спали, по-видимому, и дети — я заглянула в их комнату, они не пошевельнулись. Присев на краешек стула у письменного стола, дрожащей рукой, не узнавая собственный почерк, я написала на чистом листе бумаги.

«Мой единственный, любимый, прости! Я не готова! Я не имею права!»

После чего, двигаясь совершенно бесшумно, я собрала в дорожную сумку свои вещи, разбросанные по всей квартире, оставила на столе ключи от входной двери и вышла. Дверной замок за мной защёлкнулся почти бесшумно.

Виктор меня не искал. Я старалась не думать о том, как он объяснил детям моё исчезновение и что он сказал матери. И, сидя у Светки в кухне, где мы разговаривали глухой ночью, пользуясь отсутствием дома главы семьи, я только тупо смотрела в стенку. Мне казалось, что я навсегда разучилась думать. И, кажется, разучилась плакать. Глаза мои были совершенно сухими. Я не могла выдавить из них ни слезинки. Наверно, потому, что больше некому было вытирать мои горючие слёзы таким простым и лёгким жестом — сначала глаза, потом нос… Подруга моя всё понимала, и в первый раз в нашей совместной жизни только качала головой, не зная, что мне сказать. Светка не знала, что мне сказать!

В конце концов, я услышала от неё одно волшебное слово.

— Работай…

Больше она мне ничего не сказала. Я усомнилась в том, что какое-то дело может отвлечь меня от волчьей тоски, которая грызла мою совесть и душу. Но кроме дела ничего больше не было в моей жизни.

И я устремила всю свою волю на работу. Я рвалась в бой днём и ночью. Зимний спортивный сезон был в разгаре. Я работала на всех соревнованиях «своих» и «не своих» видов спорта, выпрашивая эти чемпионаты и первенства у своих коллег и начальства. Я торчала на сборах то с биатлоном, то с лыжниками, обмораживая лицо и руки на ветру и морозе. Я поехала за свой счёт на выездные соревнования с командой Фёдора и упросила его научить меня ходить на лыжах. Особого энтузиазма он по этому поводу не проявил, но под натиском Светки сдался. Честно говоря, я не знала, зачем мне это нужно, когда выходила в сумерках на накатанную спортсменами лыжню и проходила по трассе несколько километров, ни о чём кроме правильного шага не думая. Приползала в гостиницу спортбазы чуть живой и замертво падала в постель, забывая про ужин… Только бы не оставаться наедине с собой, только бы ни о чём не думать, не торчать целый рабочий день на приёме в диспансере, ожидая, когда кто-нибудь из спортсменов прибежит, чтобы пройти обязательный осмотр перед очередными соревнованиями. Оставаться одной дома было ещё труднее. Я давно уже не плакала, я только подвывала по ночам, уткнувшись носом в подушку. А днём на улице, когда мимо меня вдруг проскальзывала «Скорая помощь» с надписью на борту «Реанимация», я невольно пыталась разглядеть лицо врача, сидевшего по традиции рядом с водителем…

Но иногда выпадали пустые выходные дни. И я не могла сопротивляться. Я ехала на противоположный конец города в спальный район, где прошло несколько замечательных месяцев, где жил любимый мной человек и звенели голоса его детей… Меня, как убийцу на место преступления, тянуло в этот двор, где огромным фантастическим айсбергом возвышался знакомый дом, Зарываясь от пронизывающего ветра в меховой воротник дублёнки, я часами стояла посреди детской площадки с обледеневшими качелями, и всё смотрела и смотрела на знакомые окна на седьмом этаже. Вот мелькнула чья-то тень — кто это? Виктор или Валентина Владимировна? Как-то штору отодвинул ребёнок, снизу я не смогла понять — Антошка это был или Миша… Он постоял мгновение, опираясь локтями на подоконник и вглядываясь в темноту двора, потом исчез, а чья-то взрослая рука расправила занавеску… Я помнила уют и тепло этого дома. Помнила смешные словечки детей, визжащего от восторга Мишку, когда Виктор подбрасывал его к потолку «вверх кармашками», и философствующего Антона. Вернуться туда, в этот особый дорогой для меня мир, было невозможно, но и мгновенно оторваться от него, выбросить из души, из сердца я тоже, конечно, не могла. Я не хотела, я боялась, что меня увидят здесь дорогие мне люди, поэтому приезжала поздними тёмными вечерами. Я стояла в пустом стылом дворе, не отрывая взгляда от родных окон, пока всерьёз не замерзала и не спохватывалась, что могу опоздать к закрытию метро. Ни о каких бандитах и маньяках я не думала. Я больше никого не боялась. Никого и ничего. Самое страшное в моей жизни уже случилось…