Фристайл. Сборник повестей (СИ) - Сергеева Татьяна Юрьевна. Страница 61

— Бросьте её в почтовый ящик, пожалуйста, — попросила я рассыльного.

Но на другом конце провода послышалось тяжёлое старческое дыхание, и хриплый голос произнёс.

— Женщина… Знаете… Телеграмма нехорошая… Вам бы надо её прочитать…

Я насторожилась и даже испугалась.

— Прочитайте сами, пожалуйста.

— Сейчас… Вот только очки надену…

Видимо, почтальон был стар и болен. Он долго возился с очками, сопел и кашлял, но, наконец, прочитал.

— Выезжайте немедленно. Умерла Таисия, надо решать судьбу Шуры.

И далее следовал подробный адрес и указание маршрута, которым следовало добираться до села, где умерла моя единственная тётка. Пока была жива мама, они писали друг другу коротенькие письма, открытки, но когда мамы не стало, я, кажется не написала тётке ни одного письма. И вот теперь… Мой братишка…. Совсем один… Мне было очень его жаль.

Шла только первая неделя моего отпуска после такого тяжёлого во всех отношениях года. Я была совершенно свободна и никому не нужна в своём родном городе.

Утром я понеслась на вокзал и купила билет на ближайший поезд в нужном направлении. Он уходил на следующий день. Этого было вполне достаточно, чтобы собрать вещи. Сколько я ни думала о том, как нужно поступить в этих неожиданно сложных обстоятельствах, всё упиралось в моё незнание своего маленького неведомого родственника.

В купе было темно и душно. Сколько я себя не уговаривала подремать, я не смогла отключить свои мозги даже на несколько минут. Всю ночь я не спала. Сердце ухало где-то подмышкой, голова трещала от напряжения, но ни к какому предварительному решению я так и не пришла. И когда в купе осторожно заглянула проводница, чтобы разбудить меня, я только слабо махнула ей рукой.

— Одевайтесь теплее, — громко прошептала она. — Двадцать пять градусов…

В купе были одни женщины, я быстро и тщательно оделась, решительно отбросив все мучавшие меня мысли и сомнения. Стояла глухая ночь, поезд прибывал на маленькую станцию, затерянную где-то в неведомой мне Сибири. Остановка была всего три минуты, мне надо было спрыгнуть на платформу, а потом где-то дождаться утра, чтобы ехать дальше, в далёкое село, которое я так и не смогла найти на карте, сколько не искала его в Интернете.

Вслед за проводницей я вышла в обледеневший тамбур вагона. Поезд, гремя и скрипя всеми своими составляющими, замедлил ход. Проводница с трудом распахнула примёрзшую дверь, подняла металлический порог и высунулась со ступеньки наружу.

— Здесь платформы нет… — Сказала она мне. — Вы прыгайте. А я подам Вам сумку.

Я спрыгнула в снежный сугроб, под которым была смёрзшаяся галька. Проводница протянула мне мою дорожную сумку, и я, приподняв её над сугробами, пошла по узенькой тропинке к каменному зданию ярко освещённой станции. Возле неё фыркал не заглушённым двигателем уазик. К нему направлялись несколько человек, громко и весело переговариваясь, также, как и я, сошедших с поезда. Кто-то кого-то встречал. Окликать незнакомых людей, напрашиваться к ним в попутчики среди ночи я не решилась. Свет от фар разворачивающейся машины ярко осветил и новое двухэтажное здание станции, и разъезд, брызнул, ослепляя, мне в глаза и быстро стал удаляться куда-то по дороге, уходящей вверх.

В зале ожидания было пусто и тепло. По крайней мере, опасность превратиться в ледышку мне не грозила. Вошла вернувшаяся с платформы дежурная по станции, без особого любопытства взглянула на меня и, не поздоровавшись, спросила.

— Вам куда, девушка?

— В Кузьмолово… — С вопросительной интонацией ответила я.

— В Кузьмолово автобус пойдёт только утром, в одиннадцать часов, после московского поезда. Ждать долго придётся. Вряд ли подвернётся какая-нибудь попутка. Вы располагайтесь на скамейке, поспите. Я дверь запру, Вы не бойтесь. Теперь только два товарных пройдут через два часа, а пассажирский будет только из Москвы, не скоро.

Но спать мне пока не хотелось. Зато есть… Поскольку я человек предусмотрительный, и командировки меня кое-чему научили, я достала из сумки свои продовольственные запасы и термос и хорошенько перекусила — когда и где мне теперь придётся поесть, пока было трудно даже предположить. Но еда меня расслабила, впереди было долгое ожидание. И я не заметила, как заснула впервые за эти два напряжённых дня.

Путешествие в Кузьмолово оказалось значительно проще, чем я ожидала. В новеньком автобусе было тепло, он быстро бежал по расчищенной трассе, мягко подруливая к редким остановкам. Поначалу пассажиров было немного, но постепенно автобус заполнялся. Здесь многие знали друг друга, окликали, громко обменивались новостями. Стоило мне спросить про Кузьмолово, как чуть ли не все пассажиры автобуса стали считать оставшиеся до него остановки, несколько человек ехали в тот же посёлок.

— Да не к Китаевым ли Вы? — Спросила сидящая рядом со мной женщина. И тут же поправилась — Не к Шуре ли Китаеву? Вся наша власть Вас дожидается. Вы ведь его сестра двоюродная?

Я кивнула, оторопев от такой осведомлённости.

— Он ведь ни за что в детдом ехать не хочет… Хоть связывай, да вези! А как одному пацану прожить? Он ведь и школу бросил, как мать заболела, так и в школу перестал ходить. Моя дочка с ним в одном классе учится. Мальчик-то хороший, Вы не беспокойтесь, но вот в детский дом никак ехать не хочет.

Женщина эта меня до самого тёткиного дома и довела, проехав ради меня лишние две остановки. Село было большое, а дом тёти Таси — крепкий, добротный. От мамы я знала, что она работала заведующей местной автобазой, была женщиной энергичной, умело командовала мужиками. Но второй раз замуж так и не вышла.

Разомлев в тёплом автобусе, на улице я быстро замёрзла, но, заметив на крыльце аккуратно поставленный за дверью веник, прежде всего тщательно отряхнула обувь от рыхлого снега. Потом осторожно постучалась и вошла в сени. Мальчик, видимо, заметил меня в окно и широко распахнул дверь, едва я протянула к ней руку.

— Здравствуй, Саша, — почему-то смущённо сказала я. — Меня зовут Лариса. Я твоя двоюродная сестра.

— Я понял…

Комната была ярко освещена зимним солнцем. В доме было тепло и чисто. Все вещи стояли на своих, видимо, от рождения мальчика закреплённых местах. Новый цветной телевизор, компьютер с большим монитором на письменном столе, полированная мебель — ничего особенного… Это было неожиданно. Я думала, что найду здесь полный развал и несчастного, убитого горем ребёнка.

На большом обеденном столе, стоявшем посреди комнаты, парила открытая кастрюля свежих щей, запах от которых расплывался до сеней. Чистая тарелка и несколько ломтей хлеба — вот и всё, что я успела заметить. Мальчик, видимо, собирался обедать. Мы стояли друг напротив друга совсем близко и молчали. Потом, спохватившись, он отодвинулся в сторону, приглашая меня войти.

— Заходите… Раздевайтесь. Я сейчас Вам найду мамины тапки…

Я засуетилась у вешалки.

— Не надо тапки… У меня всё своё….

Спрятав своё неожиданное смущение за вознёй с раздеванием, я, наконец, выпрямилась и посмотрела прямо в лицо своего брата.

Мальчик был очень некрасив. Заячья губа, небрежно зашитая хирургом в раннем детстве, выдавалась вперёд грубым рубцом из-за неправильного прикуса. Сросшиеся брови придавали мрачный вид и без того непривлекательной внешности. Взгляд его смягчали только длинные пушистые ресницы, которые слегка вздрагивали, когда он поднимал глаза и напряжённо и вопросительно смотрел на меня… Разговаривая, видимо, сдерживая волнение, мальчик всё время кусал свои губы, от того они были у него неестественно яркими и воспалёнными. Невысокий и худенький, он стоял посреди чисто убранной комнаты, казавшейся почему-то очень большой.

— Вы вот в той комнате располагайтесь, давайте я Вашу сумку отнесу…

Я прошла за ним в маленькую такую же чистую комнату с одной кроватью у стены и тумбочкой рядом с ней. Над кроватью я увидела большую раму с целым коллажем семейных фотографий разных времён. Часть из них совсем пожелтела. Я узнала и свою почти незнакомую тётку, ещё совсем молодую, а на другой карточке она была уже в зрелом возрасте. Я вздрогнула, увидев там и нашу с мамой фотографию, очень давнюю, где мы стояли с ней, обнявшись, весело улыбаясь…