Фристайл. Сборник повестей (СИ) - Сергеева Татьяна Юрьевна. Страница 79

— Конечно. — Виктор кивнул. — Мне что, прикажешь в поликлинику идти пролежни лечить?

Я вздохнула, постепенно успокаиваясь. Виктор — хирург экстракласса. Руки волшебные. И кроме этого — отличный менеджер. Так организовал работу в своём отделении — любая клиника может позавидовать. Его знают во всех областных медицинских компаниях. Даже во Францию на стажировку ездил за их счёт. На месте нашего главного я бы в рот ему смотрела, а этот…

— Но кадровую проблему как-то надо решать?

У меня эта проблема на первом месте. В конце концов, папки для историй болезни я и сама купить могу, а вот где взять ординаторов? По штату я как заведующая отделением палаты не курирую, но ординаторы у меня… Один после интернатуры только полгода работает, опыта совсем нет, многое пропускает, а второй доктор… Неделю работает — три пьёт… Когда-то в городе серьёзную должность занимал — слетел за пьянку. Но знакомые остались, больничный лист от любого узкого специалиста может принести. Выгнать, конечно, можно, только кто работать будет? Но доводит он меня… Каждый месяц по три раза графики дежурств переделываю. Иногда приходится по нескольку дней вообще домой не уходить — кому-то надо в отделении дежурить. Плохо с ординаторами, очень плохо. Потому и с главным врачом ругалась — не хочет кадрами заниматься и всё… Правда, у Виктора в отделении не лучше: один ординатор — ни рыба, ни мясо, зато всегда на рабочем месте, а вот другой — совсем древний, иногда во время операций крючки от слабости из рук выпадают… Сам с работы уходить не хочет, и уволить нельзя — не за что. Ну, а наш начальничек в вышестоящих организациях рапортует, что у нас с кадрами всё в порядке.

— Будем капать на мозги потихоньку… Знаешь, что такое «японская пытка»? Но на рожон не лезь… Выгонит — где жить будешь?

Замечание резонное: ведомственное жильё — это разновидность рабства. Я всё время об этом забываю.

Виктор похлопал меня по плечу и пошёл к себе в отделение.

Когда я, наконец, пришла в палату к Лабецкому, он лежал всё в той же позе лицом к стене, с очередной баночкой для мокроты в руках. Дышал тяжело, хрипло, и сердце у него стучало где-то в горле. Нетронутый завтрак застыл на тумбочке. Я вышла в коридор, позвала санитарку, велела убрать. Санитарка виновато засуетилась, унесла посуду, вытерла клеёнку на тумбочке. Больной не пошевелился. Я подвинула единственный старый, чудом сохранявший устойчивость стул к его кровати и села.

— Сергей Петрович! — Позвала я. — Повернитесь, пожалуйста… Я — Ваш доктор. Мне надо с Вами поговорить.

Больной не отозвался, никак не прореагировал на мои слова.

Мне показалось, что он в забытьи, и я дотронулась до его плеча.

— Сергей Петрович, Вы меня слышите?

— Слышу… — Его плечо слегка отодвинулось от моей руки.

— Моя фамилия Соловьёва… Ирина Дмитриевна. Мне кажется, что мы с Вами знакомы… Работали когда-то вместе на станции «Скорой помощи».

Больной притих, словно тяжело переваривая мои слова. Потом вздохнул, сильно закашлялся, и только отплевавшись в баночку, слегка развернулся и произнёс только один звук.

— А…

Он тяжело поднял отёкшие веки и взглянул на меня.

— Мне надо собрать анамнез и назначить Вам лечение… — Продолжила я настойчиво. — Как только Вы начнёте лечиться, снимется интоксикация, и Вам станет лучше. Пожалуйста, постарайтесь ответить на мои вопросы…

Он прикрыл глаза в знак согласия. Я понимала, что ему сейчас так тошно, что даже желать самому себе смерти нету сил. Но, собрав всё своё мужество, он стал односложно отвечать на мои обычные врачебные вопросы, иногда заменяя слова слабым кивком головы или просто закрывая глаза в знак согласия. Кое-как усадив больного в постели, я тщательно простучала и прослушала его грудную клетку. Впрочем, ничего неожиданного я в его лёгких не услышала — рентгеновские снимки давали полную информацию.

Я вернулась в свой кабинет и проанализировала то, что теперь знала про больного Лабецкого… У меня в отделении очень тяжёлый больной, самый тяжёлый не только на сегодняшний день, но и за несколько последних лет. Его надо спасать — вот и всё. Как заболел? Очень просто. Не обращал внимания на своё здоровье. Очень много курил. И пил. О последнем я долго не решалась спросить, он сказал сам. Это была самая длинная фраза за время нашего диалога.

— Не вылезал из запоев… — Пробормотал он, сопротивляясь очередному приступу кашля. Отплевавшись в баночку, почти прошептал. — Не просыхал…

Я снова внимательно проверила лист назначений. Помимо лечения основного заболевания надо было выводить больного из абстиненции. Но мне приходилось решать такие задачи и раньше. Хронический алкоголизм часто идёт рука об руку с туберкулёзом. Капельницы, витамины, таблетки… Нужна консультация психотерапевта. Течение туберкулёза в начальном периоде, как правило, сопровождается депрессией. Первичный курс затягивается иногда на несколько лет, больные теряют почву под ногами, летит в тартарары жизнь, работа, часто рушатся семьи… Близкие люди боятся заразиться от своих заболевших родственников, друзей, брезгуют ими… Многое происходит от обывательского невежества, но избежать этого редко кому удаётся.

Кажется, всё… И только отложив в сторону историю болезни, я разрешила себе подумать… Со вчерашнего вечера я всё отодвигала и отодвигала от себя эти ненужные сейчас мысли, не позволяла себе этой слабости. Но мысли не отпускали, были здесь, рядом, от них никуда нельзя было деться. План лечения больного был составлен, и можно было выпустить их на свободу.

Неужели это тот самый Серёжа Лабецкий, неужели это он — стройный невысокий, с карими восточными глазами? В него было влюблено поголовно всё женское население больницы, отделением которой была наша станция «Скорой помощи», где мы вместе работали. От Лабецкого исходило ощущение такой мужской надёжности и силы, к которым женщины тянутся, как кролики к удаву… Он был умён и остроумен, чертовски обаятелен с лёгкой долей мужского кокетства, но со всеми коллегами тактичен и доброжелателен. В студенческие годы Сергей, как он сам рассказывал, был влюблён в студентку консерватории, которая вместо парадных, где можно было целоваться, таскала его в оперу, где надо было ходить на цыпочках… Меломана из него не получилось, но подружкины усилия не пропали даром — у Лабецкого был приятный баритон, и по случаю, он умело распевал цитаты из оперных арий… Только закончив институт, в неотложной медицине я тыкалась носом, как кутёнок, и Лабецкий казался мне таким талантливым, таким опытным врачом… Возможно, в те годы он таким и был… Немудрено, что я влюбилась в него без памяти. Это был какой-то бред, какое-то помешательство: я старалась попасть с ним в одну смену, советовалась с ним по любому, даже самому пустячному вызову… Какая же глупая, наивная дурочка я тогда была! Как часто короткими летними ночами, когда за окном бушевала гроза, сверкала молния, и грохотал дождь по металлическому подоконнику, я просыпалась и мечтала… Я мечтала, что вот-вот раздастся звонок в дверь, я брошусь в одной ночнушке открывать, а на пороге будет стоять он, Серёжа Лабецкий. И дождь холодными струями будет стекать с его плаща. И ничего мы не скажем друг другу, а просто крепко обнимемся, и я тоже стану совсем мокрой, но в этих сильных и надёжных объятиях почувствую себя навсегда защищённой от всех напастей мира… Но мои фантазии так и остались фантазиями. На дежурствах Лабецкий, слегка кокетничая, подшучивал надо мной, но близко к себе не подпускал, всегда держал дистанцию, хотя, будучи меня старше, прекрасно понимал, что со мной происходит… Возьмёт, бывало, меня за руку, тепло и ласково заглянет своими восточными глазами мне прямо в мозги — я замру, онемею, а он тут же и выпустит мою руку из своих ладоней…

Но всё несчастье было в том, что очарование Лабецкого продолжалось до того критического момента, когда он терял способность каким-то образом выражать свои мысли: Сергей был дремучим алкоголиком. Запойным. Потому, наверно, он и задержался в рядовых врачах «Скорой помощи». Как-то Наталья, бесцеремонная в те годы, спросила его, как он дошёл до жизни такой? Он не обиделся, не разозлился, а совершенно просто всё объяснил. Рос без отца, с матерью, она часто болела и умерла, когда он учился ещё на первом курсе. И стал он в годы процветающих коммуналок единственным на факультете владельцем отдельной квартиры… Сначала у него собиралась вся группа — весело отмечали праздники и дни рождения, деля одну бутылку вина на двадцать человек. А потом по разным причинам гостей становилось всё меньше и меньше, и, наконец, осталась только одна небольшая компания, совершенно конкретная, которая приходила с одной целью — хорошенько выпить. И по окончанию института Лабецкий был уже крепко пьющим человеком…