Темное разделение - Рейн Сара. Страница 74

Вот он, думала она, почувствовав, что в горле у нее пересохло. Вот в этот момент я наклонилась над вонючим кирпичным парапетом и навела камеру вниз. Вспышка молнией осветила всю шахту колодца, и я увидела внизу ее — Соню. Но увижу ли я ее теперь?

Шахта резко и точно вошла в фокус, она казалась длинным узким тоннелем, окаймленным иссохшими черными кирпичами. И там внизу лежала маленькая разбитая фигурка, острые кости торчали из-под кожи ног, голова запрокинута набок под тем безумным невернымуглом, что Симона видела тогда, много лет назад, и не смогла забыть. Половина лица была обращена к камере, и один глаз обвиняюще и недвижно смотрел вверх. Другой стороной голова лежала в луже запекшейся грязной черноты. Потому что кровь становится черной, помнишь, Симона?..

Симона почувствовала, что она сидела согнувшись над столом так долго, что мышцы шеи затекли. Она откинулась назад, попытавшись расслабить их, по-прежнему не отрывая глаз от фотографии. Камера, конечно, может лгать, и так бывает часто, но теперь она не лгала. Соня была в Мортмэйне в тот день, и она умерла там, перед ней лежало доказательство. Мама сказала, что Соня умерла вскоре после рождения — после операции разделения, — и значит, мама лгала по какой-то причине или сама не знала правды. Симона не знала, чему верить. Мне нужно ей сказать, думала она, приходя в ужас при одной мысли об этом. Я позвоню ей сразу, как только доберусь домой, и скажу ей, что это действительно была Соня и что я действительно убила се.

Но затем слабый голос прошептал: «Но когда вы вернулись в Мортмэйн немного позже, Сони уже не было там. Мертвые не могут подняться и сами выбраться из колодца». Симона задумалась об этом, и голос внутри вдруг сказал: «Конечно, она не могла выбраться сама. Но кто-то мог ее вытащить».

Кто?

Женщина, которую ты видела в Сонином сознании. Безвкусно одетая женщина с каштановыми волосами и нервными руками, которую Соня хотела убить.

Симона живо вспомнила лицо женщины, хотя она видела ее лишь мельком в сознании Сони. Но этого оказалось достаточно: она навсегда запомнила ее, и женщина, кем бы она ни была, стала одним из призраков и частью воспоминаний.

Глава 33

Из дневника Шарлотты Квинтон

10 ноября 1914 г.

Все эти годы я хранила память о Виоле и Соррел как о маленьких кудрявых созданиях, лежащих в своей кроватке, пребывавших в тепле и безопасности, окруженных любовью. Это было доброе воспоминание, его легко было хранить в памяти. Но теперь мне нужно смириться с мыслью, что оно стало ложным и превратилось в кошмар. Виола и Соррел были украдены из своего теплого и безопасного убежища, скорее всего, Эдвардом и отвезены в Мортмэйн. Были ли они там в тот день, когда мы пришли туда с Мэйзи, в тот день, когда Робин, Энтони и другие дети совершили свою страшную месть торговцам детьми? Мертвец на воздухе стоит…

Когда бы их ни увезли в Мортмэйн, они, должно быть, оставались там долгие годы, запертые в этих мрачных стенах. Они жили как два оборвыша — сиротки, ненужные дети, принужденные работать, мыть, скрести и драить, выбирать паклю… О господи, были ли у них счастливые минуты? Были ли у них друзья, проявляли ли к ним хоть немного жалости? И поняли ли они, что случилось, когда их похитили торговцы детьми, люди, которых Робин называла свиньями, и когда их показывали в шоу уродов, а люди платили за то, чтобы на них поглазеть?

Если бы не Флой, чувствую, что могу сойти с ума, думая об этом, или заболеть. И тогда Эдвард с сожалением сдаст меня саму в учреждение, и люди будут говорить: о, бедная Шарлотта, она так и не смогла перенести смерть двух этих бедных страдальцев-детей… И мать Эдварда будет говорить всем, какая это трагедия, но что вы хотели, у Шарлотты никогда не было запаса жизненных сил, она так и не смогла подарить бедному Эдварду сына… Когда я думаю, какую роль мать Эдварда могла сыграть в этом, я действительно схожу с ума, поскольку я никогда не поверю, что злая карга не участвовала в этом мерзком заговоре!

У Флоя мало информации о Мэтте Данси, и всю эту историю он узнал от солдата, который попал в госпиталь после ранения шрапнелью. Он пришел навестить своего Друга, другого пациента, и в разговоре упомянул о путешествующей труппе артистов. По его словам, близнецы спели несколько песенок в конце представления, но он не получил удовольствия от этого зрелища; жестоко выставлять этих несчастных в шоу, хотя у девочек очень нежные голоса. (Я знаю, что это совершенно нелогично, но я впадаю в ревнивое бешенство, когда думаю, что Данси или его миньоны учили моих детей пению…)

Ирония всего этого в том, что госпиталь, в котором я работаю, прежде занимал мюзик-холл Данси, до того как военное министерство реквизировало его. Теперь Данси вывел своих артистов на улицу (думаю, что выражаюсь верно) и путешествует с ними по стране. Близнецы названы как близняшки-пташки, что я нахожу действительно ужасным.

Флой дотошно расспрашивал солдата, но ему удалось узнать только, что Данси и его шоу выступали на окраинах Лондона, в Хакни и Хокстоне, но неделю назад они покинули город.

15 ноября 1914 г.

Читала за завтраком статью в «Блэквуде» о планах правительства снова ввести обязательную военную службу. На сегодняшний день закон распространится только на неженатых мужчин от восемнадцати до сорока — не могу избавиться от глубочайшего сочувствия этим мальчикам, посланным в бой, и не могу забыть образы, что рисует Флой, — эту топь полей, и непрестанный железный дождь пуль, и все эти душераздирающе-молодые мальчишки, умирающие в боли и смятении, и ржанье испуганных лошадей. Однажды Флой напишет об этом, и, если он это сделает, это будет книга обжигающего горя.

С утренней почтой пришло письмо от Эдварда, который раздражен тем, что ему приходится заниматься тем, что он называет мелкочиновным постоем, — уверена, что когда он пошел добровольцем в Военное министерство, то представлял себе это так: аккуратные слуги, и пуховые перины, и приличные напитки перед обедом с полковником. Он раздражен, что война ведется неэффективно, это бессмыслица — сокращать рацион: и слуги получали так же, как и господа, когда он воевал с бурами. Он думает, что желудок его плохо переносит эту пищу, и явно рассчитывает на мое участие. Мне плевать, я даже надеюсь, что его желудок испытывает адские муки.

Однако Эдвард уверен, что война кончится до Рождества, хорошо бы. Он приедет домой на этот уик-энд и ждет не дождется, когда увидит меня. С самой нежной любовью.

(Уж я позабочусь о том, что никакой любви, тем более самой нежной, ему теперь никогда не дождаться от меня.)

2 часа дня

Сегодня мне не идти в госпиталь, и я чувствую вину за то, что наслаждаюсь окружающим меня домашним уютом. Провела утро за письмами и подвела счета вместе с миссис Тигг. Теперь трудно с продуктами; непонятно, куда катится этот мир; сварить ли мне яйцо на ланч?

Как раз в это время пришло срочное сообщение. Почерк Флоя. Глупо, что один лишь взгляд на него заставляет сердце так учащенно биться.

Флой пишет, что должен поговорить со мной срочно: могу ли я прийти к нему прямо сейчас? Он нашел Мэтта Данси и его актеров. Они уехали из Лондона три дня назад и направляются в Уэльс-Марш.

9 часов вечера.

Я сложила кое-что из одежды в дорожную сумку и пишу это в своей спальне, ожидая Флоя с лошадьми. (Миссис Тигг пришла в ужас, узнав, что я отправляюсь верхом, да еще на эту ужасную станцию Паддингтон, где гуляет ветер: «О чем вы думаете, мэм!», но не то меня заботит. Я поеду за моими дочерьми на тачке, если это будет единственное доступное средство.)

Прошло всего два часа, как мы разговаривали с Флоем. Данси, кажется, едет в Мортмэйн, что мне кажется странным, но Флой думает, что он спасается от преследования полиции. Он такой подлец, что мог нарушить любые законы, и Мортмэйн для него — хорошее убежище, особенно если он заодно с церковным сторожем.