Осенний бал - Унт Мати Аугустович. Страница 10

и Маттиас увидел свет дня, и к Кристине рано еще было идти, и пылинки кружились в воздухе, и в такие вот послеобеденные минуты Маттиас с наслаждением уткнулся бы лицом в колени матери и выплакал бы всю свою боль, но он не мог этого сделать, потому что мама не могла видеть, как он плачет, она этого боялась, потому что Маттиас шестилетним мальчиком умирал от дифтерита. Была война, и неоткуда было взять ни врача, ни фельдшера. Аспирин не помог, а сыворотки не было. Ночи напролет горела у Маттиаса в комнате лампа. Мальчик тяжело дышал, метался на подушке. Матери было тридцать восемь лет, Маттиас был первый, а может, и последний ее ребенок. Сколько она сомневалась, не решалась, боялась и стыдилась, пока не дошло до этого. Наконец отцу посчастливилось найти за двадцать километров от дома и привезти старого фельдшера. Тот сделал дорогостоящий укол, получив в уплату молока, масла, яиц и ветчины. В этот же вечер мать увидела, что Маттиасу становится еще хуже. Мальчик хрипел, дыхание временами пропадало совсем. Мать склонилась над кроватью и крикнула отца. Тот вошел и остался стоять в заснеженных сапогах у дверей. Издалека доносилась пушечная канонада: война опять приближалась. У Маттиаса со лба скатывались крупные капли пота. Мать взяла его на руки. Мальчик опять захрипел, дыхание у него остановилось совсем. Родители замерли, боясь пошевелиться, только слушали затаив дыхание, будто хотели разделить судьбу своего единственного ребенка. За какие-то секунды лицо Маттиаса посинело, глаза закатились, щеки ввалились. Затем из груди у него вырвался отчаянный, хриплый, долгий кашель, он несколько раз сглотнул и стал с присвистом дышать. Мать разрыдалась. Отец бессильно опустился на стул. И уже со следующего дня болезнь стала понемногу отступать,

а вчера, когда Маттиас с Кристиной сели в автобус, на Кристине были темные солнечные очки, и какой-то незнакомый мужчина в рабочей одежде потянулся грязной рукой к Кристининым очкам и крикнул на весь автобус: «Слепая идет! Слепая! Снимем с нее очки!» Маттиас схватил Кристину за руку и стал проталкивать вперед, чтобы тот до нее не смог дотянуться, но мужчина не успокоился и все орал: «Давай-давай, веди ее! Снимем-ка с нее лучше очки!» Маленькая женщина, ехавшая вместе с ним, звонко рассмеялась. Маттиас, не оглядываясь назад, всю дорогу молчал, а когда они добрались до Кристининого дома, до ее бедной студенческой комнатки, которую она снимала, бросился на диван и сидел уставясь в потолок, пока девушка готовила чай, и не двинулся даже тогда, когда длинные Кристинины пальцы погладили его по затылку. «Какое счастье, что ты не слепая, — сказал он наконец. — Тот господин, видно, и вправду думал, что глазницы твои пустые». Он усмехнулся, а Кристине не оставалось ничего другого, как сказать: «Эх, Маттиас, Маттиас, мало тебе в жизни доставалось». За стенкой играла музыка, во дворе кто-то пронзительно закричал, все время чувствовалось, что они живут среди других людей, в близком соседстве с другими. Этого факта нельзя было опровергнуть, нельзя было о нем забыть. Маттиас встал, прижал девушку к себе так крепко, как только мог, так, что она даже ойкнула, и поцеловал ее в застывшие в улыбке губы. Как будто хотел доказать, что все ему в жизни нипочем. При помощи любви он хотел преодолеть свою манию, будто все ему желают зла. Не отнимая губ от его губ, бледнея лицом, девушка стала расстегивать на нем рубашку, пальцы ее дрожали, и сердце заходилось, как и каждый раз, и Маттиас забыл про свою обиду, ему захотелось никогда не знать больше никаких обид, и девушка была так горда и так красива, как никогда раньше, и они любили друг друга, в бензиновом чаду, проникавшем сюда через раскрытые окна, в запахе сиреней, в городе, которого нет на карте мира.

IX

Без четверти пять Маттиас вышел из лаборатории в теплый вонючий предвечерний город, в котором воздух стоял без движения, и пошел к центральной площади, и скоро веки и рот ему залило потом. Он был фотограф и смотрел на все вокруг, на женщин, на развороченный асфальт, на пыльные витрины, и знал, что ничего во всем этом он не хотел бы изменить. Однажды он фотографировал женщину, которую любил, однажды он фотографировал Маарью в свете бокового светильника, и сделал полученный снимок сверхконтрастным, и гордился, потому что снимок казался ему лучшим из всего, что он до сих пор сделал. Только потом он понял, что фотографировал просто череп, убрал мышцы с костей и жилы из-под кожи. Он получил изображение и потерял женщину, и с этого времени его интересовала лишь фактура кожи. Часами он мог разглядывать поры, шрамы, морщины на человеческих лицах,

и сейчас он шел навстречу Кристине, в банной послеполуденной жаре, посреди города, и увидел ее, ожидавшую его возле давно высохшего фонтана. В безоблачном небе над девушкой кружились, пронзительно крича, галки. Это был город, к чьим мольбам великодушно снизошла королева Кристина 20 августа 1646 года, подписав Corpus privilegorum, предоставивший городу много прав и действовавший в течение многих десятилетий. Но все это осталось незапечатленным и навеки ушло, все то, что он увидел сейчас (эти извозчичьи пролетки на резиновом ходу, барышни с белыми солнечными зонтиками и их кавалеры в полосатых брюках, которые прочли в газетах, что образована Лига Наций, а Невиль Чемберлен стал премьер-министром Англии, а слева было казино, где вечером должен был состояться бал для прессы, а справа вон те бородатые крестьяне, приехавшие на базар продавать масло). Он подошел к девушке (и Муссолини повесили, и в Венгрии началось восстание), и город медленно, но неотвратимо распадался на глазах, таял асфальт, поднялись столбы пыли, со стен, точно снег, посыпалась известка. Но девушка больше не старела, не молодела, она сидела и болтала ногами, абсолютное настоящее время, Christine praesens, и тут же поблизости в четырехэтажном здании обсуждали проблему соотношения производства и потребления, Яан Таммеорг стал доктором филологических наук, в универмаге появились в продаже джинсы, а одна женщина около универмага попала под машину и ее увезли в больницу с сотрясением мозга. В тот день в том небольшом городе появилось на свет 5 детей и умерло 3 человека. В магазинах продано товаров в целом на 3 000 000 рублей, в вытрезвитель попало 15 человек. Потреблено 35 000 кубометров воды. Общая сумма вкладов в сберкассах составляла 50 000 000 рублей.

X

Когда они уселись в последнем ряду, до начала фильма оставалось еще пять минут. Заполнены были только первые ряды, никто больше не приходил, громко играла музыка (sunrise this is the last, baby). Они никак не могли дождаться начала, возбужденно поглядывая на большие часы под потолком сбоку от экрана. Наконец свет начал гаснуть. Море, осенний день, белые гребни волн, холодный ветер, низкое октябрьское солнце. Холодный воздух, четкий горизонт. На фоне темно-синего моря стоял красный автомобиль. Громко играла музыка. Мужчина укладывал в багажник чемоданы. Тут же, в дверях дома, стояла женщина в желтом платье, платье развевается на ветру. Мужчина уложил чемоданы, выпрямился. Женщина босая сошла с лестницы, подошла к мужчине, они посмотрели в глаза друг другу. С едва заметной усмешкой на губах. По всей видимости, они были муж и жена. Мужчина обнял женщину, притянул к себе, но не поцеловал. Вроде бы тряхнул легонько женщину за плечи, нежно, прощаясь ненадолго: ну, пока, дорогая. Потом подмигнул ей и сел в машину. Все так же громко и печально играла музыка, машина поехала вдоль берега. Они увидели дорогу глазами этого мужчины, затем машину, наезжавшую прямо на камеру и промелькнувшую над нею, затем панораму с машиной. Никелированные части автомобиля сверкали на солнце, бурлило море, кричали чайки. Машина исчезла из виду. Мужчина, сидевший за рулем, был молодой преуспевающий инженер, они только что видели его дачу, он должен был на пару дней оставить жену одну, у него в городе были дела. Мужчину играл Эвальд Хермакюла, женщину — Ада Лундвер. Когда машина скрылась из вида, они увидели третьего героя, которого играл Лембит Ульфсак. С сумкой через плечо, в клетчатой рубашке, он шел себе, насвистывая, вдоль берега моря. Музыка стихла, теперь они слышали только свист этого парня и хруст шагов по прибрежной гальке. Его глазами они увидели дачу этого инженера, ту самую, откуда он недавно уехал. Красиво смотрелся этот дом издали: маленькое светло-желтое строение, с одной стороны темно-синее море, с другой темно-зеленый лес с одиночными березами, уже пожелтевшими, такими же желтыми, как и дом. При виде его возникало ощущение, что, несмотря на всю свою беспомощность, он может быть прекрасным убежищем во время декабрьских штормов: за окном бушует, будто океан, безбрежное море, ты сидишь, горит камин, выпиваешь рюмку коньяка, читаешь Флобера… Выглянуло солнце. Парень подошел к дому, остановился у дверей, стал разглядывать прикрепленную к фасаду лампу, видимо служащую маяком. В этот момент на пороге появилась женщина, и тут же пошел наезд трансфокатором. Вернее, конечно, будет сказать: подтянулись к ней ближе, в отношении трансфокатора так будет точней. Надо сказать, Маттиас очень любил сцены, сделанные при помощи трансфокатора. Молодой человек что-то спросил, женщина ответила, потом вдруг спросила женщина, а молодой человек вроде бы смешался на какие-то секунды. Во всяком случае он последовал за женщиной в дом. Эта дача была обставлена как холл в доме какого-нибудь сноба. За большим окном виднелось море, прямо под окном была большая кушетка, примерно на уровне нижней рамы, — ложась, ты оказывался как бы на подоконнике. Шкафы были встроены в стены, на полу валялись многочисленные подушки. Тут и там стояли подсвечники, на стене висело громадное фотоувеличение старой и больной Эдит Пиаф. Женщина предложила парню сесть, последовал долгий, скучноватый, но тонко поставленный ритуал довольно пошлого кофепития и случайного флирта. Все было сделано одним куском, без монтажа, что Маттиас сразу же заметил, и камера все время была неподвижна. Флирт все развивался. Следующая сцена представляла собой его вторую стадию. Слегка разгоряченный парень получил от инженерской супруги пощечину, как мелкий жуир от добропорядочной женщины в салонной драме. Парень он был самый обычный, разве что слегка смахивал на хиппи, но тут же подчеркивалось, что он не живет за счет общества, учится, работает. Однако до женщин он был охотник. И весь фильм и строился на различных возможностях, на различных отношениях между людьми. Сценарист подчеркивал, что отношения между людьми непостоянны. Всякая перемена вокруг — время дня, освещение, погода — все вносит в них новые оттенки. И довольно банальный флирт принимал в течение суток все новые формы. За салонной драмой последовал фарс (попытка по инициативе парня идти купаться в холодной воде), затем буржуазная драма (ужин и исповедь женщины о своем муже и несчастливом браке), затем love story (лирическая влюбленность, приправленная легким цинизмом). Ночью разыгрался шторм, гроза, дом сотрясался, ветер завывал по всем углам. Свеча отбрасывала на стену черную тень парня. И женушка инженера, в прекрасных, но равнодушных глазах которой зажегся трагический огонь, крикнула, точно леди Макбет: «Я не люблю тебя!» Она отпрянула назад, сбила со стола пепельницу, наткнулась на стену и застыла там в дрожащем свете свечи, разведя руки в стороны, как распятый Христос. Парень коротко рассмеялся и подошел ближе, новая щекотливая ситуация возбуждала его. Эх ты, глупый мальчишка на чьей-то богатой даче средь береговой гальки где-то в Западной Эстонии, откуда тебе знать, какие возможности таятся в такой женщине? Неожиданно она схватила десертный ножичек, занесла его… Пауза. Затем нож со звоном упал на пол из ее ослабевшей руки. И тут же за окном сверкнула молния, огненный зигзаг впился в чернеющее море, раскат грома низко прокатился над домом, пламя свечи затрепетало в звуковой волне. Женщина медленно опустилась на колени, в вырезе платья показалась оголившаяся грудь. Она была жалкая, как котенок. Парень бросился к ней. Началась мелодрама, здесь, под родным небом, на клочке земли, означавшем для них весь мир, началась игра страсти и самозащиты, поставленная психологически очень тонко, порою смело балансируя на грани хорошего вкуса. Но скоро пришло утро, наступил день, женщина начала бояться возможного скорого возвращения мужа. Как пародия на Антониони было поставлено их рассыпающееся на осколки чувство, скука серого дня после ушедшего шторма. И под конец невыносимое напряжение, взаимные обвинения, ссора. Парень схватил свою сумку и стал уходить. Проплутав несколько часов по лесу, он вышел из лесу на шоссе. Было уже темно, он остановил первую попавшуюся машину. Усевшись, он увидел рядом с водителем женщину и узнал в ней свою ночную партнершу, за которой тем временем приехал на машине муж. Женщина его не узнала, и он, разумеется, ответил тем же. А ничего не подозревающий муж без умолку болтал, похваляясь собой, своей машиной, своей женой, рассуждал о политике, сказал, что видел фильмы про Джеймса Бонда, и даже насвистел мелодию из фильма «From Russia With Love». В городе парень вылез, дал мужу рубль, а тот и не подозревал, за что он получил этот рубль. Некоммуникабельные, не понимающие друг друга люди разошлись так же просто, как и сошлись.