Осенний бал - Унт Мати Аугустович. Страница 64

5

Ээро проснулся, но никак не мог открыть слипшихся век. Когда он наконец открыл глаза, его ослепило светом. Это было тем удивительнее, что день, хотя и наступил, был сумрачный. Он ворочался в постели с боку на бок, вздыхал, ворочал пересохшим языком. Он был по-своему счастлив, он жил, но ему было нехорошо. Он встал. Кровь отхлынула от головы, и он при входе в кухню ударился лбом о косяк. Потом долго пил воду из-под крана. Но легче не стало. В голове прояснилось, но внутри стало еще хуже. Он даже приготовился, чтобы его стошнило, но так плохо ему тоже не было. Времени было полдвенадцатого. Выглянув в окно, он увидел, что с деревьев облетели последние листья. Пейзаж перед ним открылся совершенно голый, сам же Ээро спал одетый. Непонятно, как он добрался до дому? На такси? Пешком? Квартира была в порядке, гостей он с собой не привел. Ээро снова напился воды, но теперь она была еще хуже, еще противней. От воды раздулся живот, какое тут облегчение. А чувство голода осталось. Ээро поел колбасы из холодильника, не обращая внимания на распространившийся кругом запах чеснока. Потом умылся, но воду пить больше не стал. Вернулся на кухню, поел витаминов. Теперь ему было лучше, только усталость накатила. Он вышел на улицу. Купил газет, прочел, что за осенью последует зима и что зима будет холодная. Не дочитав, поймал себя на том, что смотрит в небо. Небо было еще бледней, чем вчера. Вчера? Вчера они несколько раз смотрели лессированную женщину. И кошка заглядывала в окно, несколько раз, и один раз смотрела долго, пристально. Он смотрел альбомы — Дали и еще Пюви де Шаванн. Вспомнилась картина последнего «Бедный рыбак», на которой были изображены бедный рыбак, бедная женщина, бедный ребенок, бедный пейзаж и полное безветрие. И бедный рыбак смотрел на свою сеть и ждал, пока туда попадется случайная рыба. Ждал тихо и униженно. Потом они что-то говорили про лессировку, и кажется, очень долго. Потом было темно, особенно в углах и задних дворах. Еще был график, который рисует обгорелых людей. Потом — провал в памяти. Ээро застонал. Черт, кто велел так много пить, подумал поэт. Кто-то играл на рояле? Или обещал сыграть, но не сыграл, потому что не было рояля, или не было нот, или не было пианиста? Шопен, подумал он, точно, был Шопен, но кто его играл? Вряд ли я кого-нибудь убил, но оскорбил — это точно. Как и всякий, Ээро все преувеличивал, что с ним предположительно случилось за время этого провала в памяти.

Чтобы спастись от всего этого, он переоделся, причесался, смочил лицо одеколоном. И тут вспомнил, что ночью он познакомился с какой-то женщиной. Неожиданно четко все предстало перед глазами. Он увидел красный свет невысокой лампы, услышал голос Каннингема, узнал диван, покрытый ворсистым ковриком. Но эта картина не имела протяженности во времени, она замерла на месте. Ээро что-то говорил, но что? Женщина что-то отвечала. Что? У обоих были открыты рты. Был там Каннингем или его не было? Как он туда попал? Нет, Каннингем был где-то в другом месте. Они были вдвоем. Может, между ними что-то произошло? Ээро не помнил. Не знал он и того, правильно ли он запомнил лицо этой женщины. Лицо-то он помнил, но не взял ли он его из другого воспоминания или сна? Вокруг лица было светлое облако волос. Но чтобы у них был контур, этого Ээро не помнил. Волосы были как туман. Они расплывались. Лицо виделось среди белого облака. Как пламя свечи с ярким нимбом вокруг. Овца? Леденец в виде кудели, который он ел однажды в Кракове? Что еще оно напоминало? Одно лицо, которое оно напоминало, было взрослее и женственнее, другое — умнее и одухотвореннее. Это лицо он видел семилетним мальчиком на берегу Чудского озера. Одни знакомые взяли его с собой собирать железный лом. Зачем? У них тетя работала в конторе по сбору металлолома. Ага, вспоминается! Поехали к Чудскому озеру собирать металлолом. Точно! Ломать какой-то старый катер. Резали газом. Катер резали! Потом погрузили краном на машину, по частям, кажется. Даже на несколько машин. На мужчине, руководившем всей этой операцией, было кожаное пальто. Были облака. Когда резали катер газом, пламя ярко выделялось на фоне темного озера. А когда уезжали, выглянуло солнце, и девочка стояла в пыли на обочине дороги, девочка с копной белых волос. Сколько ей было лет? Наверняка сколько и Ээро, может, на пару лет больше, но в памяти Ээро она осталась ровесницей и взрослела вместе с ним. Это не была никакая детская любовь. И все-таки эта картина преследовала Ээро. Может быть, именно из-за того, что была так неумолимо быстротечна. Клубы пыли скрыли девочку. Вокруг росли сосны, с очень сухой корой. И больше ничего. Девочка смеялась и кокетливо смотрела исподлобья — из-за этого ее кокетства та картина, видимо, и осталась в его памяти.

Я у нее даже имени не спросил, подумал Ээро. И тут он начал вспоминать дальше. Он с кем-то где-то был, а потом и попал к этой женщине. Лессировщик с самого начала куда-то пропал. График? Он позвонил другу и спросил телефон графика. График объяснил, что он знает только пианиста, но тот вроде бы как раз сегодня утром уехал на месяц в Шри-Ланку. Кто был второй, он не знает. Ээро сказал, что после этого он был еще у какого-то старика, этого пианиста знакомого или же этого второго знакомого. График посочувствовал, что ничего об этом не знает, да и с пианистом-то он знаком мало. Ээро долго думал, а затем нашел в телефонной книге номер отца этого пианиста. Да, ответили там, сын действительно уехал на Цейлон, утренним московским поездом. Ээро спросил, нет ли у сына одного знакомого старика, ну, с палкой, с грубым голосом. Кто он такой? — спросил на это отец пианиста. Не знаю, вынужден был ответить Ээро. Вот и я не знаю, окончил тот разговор и положил трубку.

Не шумел ли там лес? Не было ли там каких-нибудь деревьев? — думал Ээро. На шоссе Строителей? На Ретке? За политехническим институтом? Или на Сютисте? Поблизости был лес, сам дом стоял не в лесу. Как будто не на Строителей, хотя это первое пришло в голову. В свете фар еще пробежала кошка. Но кошка никакой не ориентир. Неизвестно, где эта котика сегодня окажется. Тут вспомнился лифт. Значит, за политехническим отпадает. Дом был девятиэтажный. Но они все одинаковые. Лес и девятиэтажные дома. Значит, Строителей или Сютисте. Лес был не рядом, но был, это Ээро помнил точно. Он шумел. Что еще может шуметь в городе, кроме леса? Может таксиста разыскать? Но Ээро даже того не помнил, эстонец он был или русский. Или говорил и по-русски, и по-эстонски?

Нет, надо самому искать. Было полтретьего, но уже начало смеркаться. По крайней мере так казалось. Ээро оделся и вышел на улицу.

Скоро он пожалел, что не надел шапку, но возвращаться не стал. Пошел на Строителей, вышел на пустую площадку между домами, где дул пронизывающий, почти зимний ветер и негде было укрыться. Ночью прошел дождь, и торцы одинаково направленных домов были темны от сырости. Навстречу попадались старушки, домохозяйки, все прочие уехали в город, на службу, деньги зарабатывать. Ээро разглядывал открывающийся перед ним лабиринт, его силуэт, пытаясь вспомнить хоть что-то из той ночи. Все было как будто бы знакомое и вместе с тем нет. Все двери были знакомые, все эти хилые деревца. Да, отсюда уже слышен шум облетевшего леса. Но теперь надо выбрать три или четыре дома, больше тысячи квартир. Он стоял между домами и думал. Из окна он не выглядывал, это он знал точно. На каком же тогда этаже он был? Он ехал на лифте. На шестой этаж. Почему именно на шестой? Точно на шестой, хотя от подъема на лифте у него сохранилось еще одно странное воспоминание: выше нельзя, уже на дне (наверху?). Вот уж действительно прав Башляр: лифты уничтожают весь героизм карабканья наверх, пребывание высоко под небом теряет всяческую ценность. Шестой этаж, на шестой этаж, подумал Ээро, не просто же так он пришел мне в голову. Шесть! 1+2+3, осенило его. Задрав голову, он посмотрел наверх. Потом огляделся вокруг. Такси могло подъехать к дому. Но оно к любому дому может подъехать. Сначала завернуло за угол. Но у всех домов есть углы. Больше он не знал ничего. Не знал и того, к какому он дому подъехал, к тому, из которого вышел, чтобы водку купить, или же по ошибке велел ехать к какому-то другому. Почему бы этой женщине не выглянуть сейчас в окно? Почему бы ей не пойти сейчас навстречу?