Небесные всадники - Туглас Фридеберт Юрьевич. Страница 26
Но прямо перед собой он видел спину хозяина. Время от времени при свете тусклого фонаря эта темная масса опять обретала краски. Широкие штаны из бурых становились красными, а цвет плаща изменялся от серого к белому. На его бронзовой шее болталась кисточка кроваво-красной фески.
И вдруг Бову охватил порыв ярости. Почему старик морит их голодом! Почему не пойдет и не бросит на колбасный прилавок горсть меди! Почему держит их в жестокой кабале!
Тем временем они подошли к чернеющей группе домов.
Они свернули в темный двор, поднялись по двум кромешно темным лестницам и очутились в сумрачной каморке.
Турок зажег свечу в бутылочном горлышке. Мансарда была низкая, так что голова доставала потолок. Между двумя пустыми бочками была набросана солома. Круглое окно выходило на дебри сараев.
Они все устали.
Турок достал хлеб и отломил каждому по куску. Обезьяна схватила свою долю и вспрыгнула на бочку, Бова повалился на солому, сам старик подсел к другой бочке.
Какое-то время их челюсти грызли окаменелый хлеб. Затем обезьяна задремала, Бова закрыл глаза. Старик сидел недвижно.
Потом Бова вздрогнул от звона металла: турок, как всегда по вечерам, считал деньги. Из кармана необъятных штанов, в который рука уходила по самый локоть, он горстями черпал медь и пересчитывал ее.
Потом, достав из-за пазухи кожаный мешочек, он разложил перед собой на днище перевернутой бочки серебро и золото. Он двигал столбики монет взад и вперед, губы его бормотали цифры, но Бова не понимал этот язык.
Потом старик ссыпал деньги обратно в мешочек, сунул его за пазуху, затушил свечу и улегся рядом с Бовой. Он поворочался немного, но вот сон сморил его и старик захрапел.
А Бове не спалось. Он слышал, как шамкает в темноте обезьяна и ходит под бочкой крыса. Но все перекрывало сонное дыхание турка, словно ветер шелестел его легкими. Бове все не спалось.
Во рту еще оставался вкус хлеба. Он пошевелил языком и сглотнул, но от этого есть захотелось еще больше. Голод был во всем теле, он ощущал его в руках и ногах. Каждая кровинка в нем взывала к еде.
И вдруг он увидел перед собой колбаски. Они заполняли все пространство вокруг, канатами свисали с потолка. Как живые существа, они приближались, легонько кивая головами.
Бова захмелел от этого видения. Его лихорадило, руки тянулись к еде, рот открылся. И тут он вздрогнул: то был лишь бесплодный сон.
Он повернулся на спину, и мысли прояснились.
Почему он здесь? Почему не в каком-нибудь другом месте и почему он не кто-то иной?
Сколько себя помнил, он ходил с турком и обезьяной из страны в страну и из города в город. Месяц-другой — и опять иноземные люди, языка которых он не понимал. Так и получилось, что на одном языке он знал одно слово, на другом — другое и ни одного языка толком. Мир для него был всего лишь нескончаемый путь меж двух глухих стен.
Он вырос вместе с обезьянкой. Вместе переносили они холод, голод и побои. Вместе не знали они настоящей жизни. И почти равно чуждой была им реальная жизнь.
Что было по сторонам их пути? Что таилось там?
Мысли Бовы перескакивали с одного на другое, и вдруг он опять увидал колбасу. Прямо перед собой, он мог бы схватить ее, вгрызться в нее зубами. Он вытянул руку и в испуге проснулся — то была темная фигура турка.
Вот в ком причина их страданий! Еда, тепло, отдых — все было бы у них, захоти того старик. Он, именно он закабалил их!
И Бова увидел массу денег, которую накопил турок. Никогда и ничего не было у Бовы, но цену деньгам он все-таки знал. Завладеть бы тем золотом, что в мошне у старика!
Эта внезапная мысль безраздельно завладела им. Она высилась, как гора. Того и гляди погребет под собой!
Он поднялся и протянул руку — залезть к старику за пазуху. Но тот спал на спине, кулак на груди, над мешочком с деньгами. Бова оттолкнул руку, но она тут же вернулась обратно. Он снова отбросил стариковский кулак, но, точно молот, тот опустился на прежнее место!
Бова задышал прерывисто, как под тяжкой ношей.
Вдруг он отогнул руку турка к полу и придавил ее коленом. Но другой кулак тут же взлетел на прежнее место. Бова схватил и его, отогнул и прижал другим коленом.
Так, раздвинув ноги, он стоял над стариком, дрожа всем телом.
Внезапно он увидел, что глаза турка медленно открылись, сверкнув сталью.
Бова сцепил пальцы на его шее. Старик смежил глаза, тяжело задышал, съежился, потом вытянулся, открыл глаза и снова закрыл. И вдруг замер с запрокинутой головой и торчащим клином черной бородки.
Это свершилось быстро и легко.
Бова чуть-чуть подождал, потом взял кошель и поднялся. Ему пришлось схватиться за бочку — так тряслись ноги. Тусклые волны света вздымались и опадали у него перед глазами.
Пошатываясь, подошел он к окну, дрожащими пальцами распустил шнурок и раскрыл мешочек. И едва он увидел золото, страх исчез. Он запустил руки в монеты, высоко поднял их и стал ронять по одной, золотым дождем. Они звенели, точно пьянящая музыка!
Бова бросился к двери, рванул ее и помчался вниз по лестнице.
Обезьяна пошевелила губами, переместила подбородок с правого плеча на левое и закрыла глаза.
Когда Бова оказался на улице, на башне били часы. Холодный воздух ударил в лицо, жар спал, и лишь одна мысль владела им: поесть.
Торопливо зашагал он к той конуре, где видел старуху с колбасками. Всю дорогу он воображал, как ест их со сверхъестественной жадностью. Но дойдя до того места, обнаружил, что ставень закрыт и вокруг темнота.
В растерянности он остановился. Еда в его воображении начиналась и заканчивалась этой конурой. О большем он и подумать не мог.
Эта неожиданность так подействовала на него, что он пошел, пошел без цели и смысла, тараща глаза на окна.
Так он оказался в гавани. В грязном окне какой-то лавчонки висели сальные свечи и бруски мыла, а среди них — бурый круг колбасы. Она, правда, была гораздо тоньше, чем та, виденная раньше, но Бова сразу же вошел.
За убогим прилавком стоял худощавый, с крючковатым носом человек в шляпе и потирал руки. Бова немедленно накинулся на колбасу.
Ай-вай, запричитал лавочник, а денежки у мальчика водятся?
Бова выложил на стол золотой и принялся за колбасу. Она была сухая и жесткая, но Бова грыз, не отрываясь. Лавочник стоял рядом и только диву давался.
Ай-вай, потирал он руки, у мальчика много денег. Где столько взял?
Но Бова не знал так много слов на этом языке! Он только покачал головой и продолжал грызть. Лавочник попробовал заговорить еще на нескольких языках.
Но Бова все качал головой и глотал. Лавочник еще энергичней стал потирать руки и быстро заходил за прилавком.
А не желает ли мальчик приобрести пару брюк? — спросил он. А жилетик? Сюртучок? Отличный, немного поношенный сюртучок?
И он снял со стены длинный черный сюртук. С бархатным воротником и длинными полами. Бове понравилось, он закивал головой и напялил сюртук. Одеяние оказалось тяжелым и доходило до колен, но он сразу согласился на покупку.
Пока он разглядывал свой наряд спереди и сзади, лавочник показал, что Бова без шляпы. И верно, он забыл ее дома. Но шляпы в лавке не налезали на его большую голову. Подошла только одна: высокий цилиндр с узкими полями. Бова не знал цену золотому, поэтому достал из кошелька еще несколько монет, положил на прилавок и вышел. Лавочник таращился ему вслед, обеими руками потирая виски.
От еды и большого сюртука Бова отяжелел. Побывав в лавке, он открыл для себя много неожиданного. Ему вдруг представилось множество новых возможностей. Что делать? Однако, кроме еды ничего не приходило ему на ум.
Пройдя несколько улиц, он достиг освещенной части города. За большими окнами, по ту сторону замызганных занавесок, увидел он тень жующего человека. Он вошел.
Это был большущий зал. Люди группками сидели за маленькими столиками, они ели, пили, громко переговаривались. На краю прилавка разорялся какой-то инструмент. В другой комнате молодые люди в жилетах копошились вокруг зеленого стола.