Небесные всадники - Туглас Фридеберт Юрьевич. Страница 27

Бова подсел к прилавку. Здесь, под стеклянными колпаками, были самые диковинные блюда. Тыкая пальцем, он произносил только «это» и «это». Женщина в белом переднике в изумлении остановилась посмотреть, как он ест.

Но вся еда оказалась сухой и соленой. Женщина спросила, не хочет ли он выпить.

Бова кивнул. Ему немедленно подали кружку пива; он осушил ее, и это оказалось приятно. Тут он увидел, как вошел человек, весь одетый в кожу, и прямо у стойки стал пить водку. И он немедленно потребовал себе несколько рюмок подряд. Он поперхнулся, закашлялся, так что женщина прыснула со смеху, но он все равно выпил.

А потом он устал есть. Настроение переменилось. Он подпер голову руками и посидел так. Потом дал женщине золотой и вышел.

На улице он ощутил удивительную легкость в ногах и приподнятость на душе. Ему казалось, что все только его и разглядывают — долгополый сюртук, высоченная шляпа. И поэтому он шагал посреди улицы с улыбкой на лице, выпятив грудь колесом.

Как прекрасен был теперь город! Повсюду люди, огни, и окна горят. И чем дальше он шел, тем многолюдней становилась толпа. Мелькали лица, наряды и экипажи, о которых он раньше и не подозревал.

По углам улиц тут и там стояли гурьбой молодые люди. Прекрасные женщины — алые губы, широкополые шляпы — шли тротуарами. За ними по пятам семенили, опираясь на свои тросточки, седовласые старцы.

Бова чувствовал себя все более приподнято. Со многими он сталкивался, с кем-то заговаривал, а так как он держал в руках кошелек, кто-то попросил у него денег. Он дал сразу же.

И это было особенное чувство.

Не было для него теперь большего удовольствия, чем предлагать кому-нибудь деньги. Он останавливался перед незнакомцем, протягивал деньги и со смехом говорил: «На!»

Лица при этом у всех были разными. Одни быстро брали и мгновенно терялись в толпе. Других приходилось чуть ли не заставлять, иначе они просто пренебрегали деньгами. Третьи в нерешительности озирались, то протягивали руку, то отдергивали.

Все это доставляло Бове непостижимое наслаждение.

Только два раза от его денег отказались вообще.

Первый раз это был господин в сверкающем мундире. Во второй — молодая женщина, которая рассмеялась, уткнувшись в муфту, и торопливо скрылась. А на третий раз скверно одетый человек объяснил, что монета чужая и в их стране хождения не имеет, тут Бова сразу подобрал ему деньги получше.

Нет-нет да и заходил он в какое-нибудь питейное заведение. Теперь-то он постиг секреты бутылок. Пузатые и низенькие, высокие и стройные, рядами стояли они в буфетных шкафах, словно трубы в орга́не похмелья. А он тыкал пальцем и осушал рюмки.

Когда он вот так пил в очередном трактире и потрясал своими деньгами, к нему навязалась в друзья целая компания незнакомых людей. Одни были изысканно одеты и напудрены, другие — в рубище и со шрамами.

Может, он их угостит? — спросил человек, у которого на щеке была татуировка — сердце, пронзенное стрелой.

Разумеется, Бова ни капельки не возражал.

Он сразу подсел к ним и распорядился наливать, сколько выпьют. Они окружили его плотной стеной, подмигивая и притоптывая. Их жесты становились все загадочней, они удивлялись, сколько у него денег, и до изнеможения смеялись его шуткам.

Потом кто-то из них предложил поехать покататься. Они чуть ли не на руках вынесли Бову: один, господин с виду, и другой, оборванец, бережно обнимали его за плечи. Они уселись в несколько экипажей и понеслись.

Это было неописуемое блаженство. И чем сильнее настегивали лошадей, тем безудержнее становилась его радость. В повозке он вскочил во весь рост, замахал руками, закричал — веселился вовсю. Потом, не в силах больше стоять от смеха, он повалился на дно повозки, прямо под ноги своим попутчикам.

И как раз в этот момент повозка ударилась об угол, и Бова кубарем покатился по камням. Он не ушибся, потому что руки и ноги были у него гибкие, как у кошки. Но все произошло до того неожиданно, что какое-то время он пролежал без движения.

Он лежал, уткнувшись лицом в камни, а рядом валялся цилиндр вверх дном. Улица была пуста. Издалека еще долетали вскрики и перестук колес.

Потом он встал, схватил шляпу и пустился было вдогонку на эти крики. Он бежал вразвалку, пока ему не подвернулась порожняя извозчичья коляска. Он сел, махнул рукой и велел погонять.

Но прежнее настроение ушло безвозвратно. И хотя извозчик гнал так, что Бове приходилось обеими руками придерживать цилиндр, он оставался холоден.

Какое-то время они ехали, и Бова дремал, едва замечая, как чередуются улицы. Но тут извозчик неожиданно встал подле освещенного дома.

На его крыльце высокие, жирафами вытянувшиеся столбы раскачивали розовые шары света, качались и тени от них. У распахнутых дверей стояли люди в золотых галунах. Бова дал каждому по золотому и показал на дом. Один из них сразу пригласил его войти.

Они миновали прихожую, стены которой были забраны зеркалами, а полы — крыты темно-красными коврами. Потом поднялись по лестнице в узкий проход, и сопровождающий открыл дверь.

Комната, в которой оказался Бова, была странной. В темноте он почти ничего не различал. Опасливо вытянув руку перед собой, он неловко опустился в кресло.

Почти напротив него в стене был огромный прямоугольный проем, окруженный искусственными деревьями. Меж ветвей струился свет, который, однако, не мог разогнать темноту громадного здания. В ней желтело призрачное море лиц, простиравшееся, казалось, до бесконечности.

Далеко в темноте играла музыка.

Вдруг по освещенному полу пробежали розовые существа — водопад музыки опал до тихого ручейка — и розовые создания стали вскидывать в воздух руки и ноги. Волной они летели вперед — музыка нарастала, как шум леса — и опять кружились нежные лесные феи, едва касаясь ногами пола, простирая руки, словно цветущие ветви.

Бове все это показалось таким диковинным, что он засмеялся в голос.

Но в эту минуту внизу произошла внезапная перемена: минуя кружащиеся розовые создания, на свет вышли светло-зеленая девушка и темно-зеленый юноша, и оба запели.

Они пели попеременно, а иногда вместе, их голоса повышались, движения стали резкими, стремительными. И вдруг юноша схватил меч и вонзил его в сердце девушке. Она рухнула на пол, но продолжала свою печальную песнь. Юноша, не переставая петь, бросился на нее ничком. А песня, которую они пели то в одиночку, то вдвоем, все звучала, жалобная песня…

Сердце Бовы разрывалось от умиления. Он спрятал лицо в ладони, и слезы потекли из-под пальцев. Спутанные волосы затряслись от безутешных рыданий.

И тут его ошарашил удар в лицо. Он судорожно повел руками, между пальцами оказалась длинная апельсиновая кожура. Только что снятая, свежая и пахучая.

Бова в изумлении огляделся и увидел, что рядом с ним, за сеткой, женщина ест апельсин и в полумраке улыбается ему белоснежными зубами.

Бова протянул руку, и незнакомка, смеясь, тут же положила ему на ладонь апельсиновую дольку. Это оказалось вкусно, и Бова вновь вытянул руку. Вместе они в считанные мгновения покончили с апельсином.

Тогда незнакомка очистила новый, и опять хотела поддразнить его: примерилась и замахнулась кожурой. Бова поднял воротник, а глаза прикрыл рукой.

Но тут женщина схватила Бову другой рукой и повлекла его за собой. Чуть не бегом спускалась она по ступенькам, не отпуская Бову ни на шаг.

Едва они добежали до дверей, как подкатила карета, запряженная парой серых лошадей. Женщина вскочила в карету и втянула за собой Бову. Экипаж бесшумно покатил.

В карете было темно. Сквозь задернутые занавески пробивался слабый свет. От подушек и букета цветов на подставке исходил тонкий аромат.

Бова припал к женщине, которая полулежала на подушке, запрокинув голову и уронив руки. Лицо Бовы оказалось на ее высокой груди.

Минуту-другую он не шевелился. Это было удивительное чувство. Потом он услышал отдаленное воркование — женщина смеялась.