Небесные всадники - Туглас Фридеберт Юрьевич. Страница 36
Год выдался счастливый: комаров хватало, и лягушки отъелись на славу. Весной заводи на берегу кишели от икры. Над островом не смолкали свирели кваканья. Потом пруды забурлили от головастиков, а болота заплескались от лягушат. Поздней осенью их без счета ловили и солили, а потом грузили на суда. Для острова это было благословением!
Осенью над островом пролетали бесчисленные птичьи стаи. Небо стало пестрым от их перьев, в воздухе стоял немолчный щебет. Птицы спускались вниз, усеивая все крыши и валуны, а холмы становились белыми от их помета. Вооружившись луками и силками, островитяне выходили на охоту и набивали несметное множество птицы — птичье мясо и перья тоже отправляли на материк.
Счастливый выдался год. Собаки возили с кораблей зерно, а потом дни и ночи вертели мельницы. И во всех глиняных лачугах горел в светильниках жир перед каменным святым Юрьяном в благодарность за содеянное добро.
И Каспар Великий, Каспар Единственный и Несравненный, был милостив. Каждому он выдал чуть больше, чем тот заслужил. И разрешил людям оставить себе чуть не весь улов, какой им достанется в пору отдыха. Он драл шкуру не так свирепо, как всегда.
Сплавав на материк, он привез хорошее настроение. Сын его отправился далеко на юг военным походом, и поход оказался удачным. И потому император благоволил к отцу. И родной остров показался Каспару еще милее.
Ему исполнилось полвека, и, празднуя это событие, он чувствовал себя в самом расцвете мужской силы. Ему снова начали нравиться женские лица, и он счел за благо снова сыграть свадьбу.
Размышляя о Каспаре Рыжем, Курдис воодушевился. Совсем как дитя.
Ах, Каспар Рыжий! Это был уже не человек, это был герой, это был бог. Многоликий и вездесущий. Он поспевал во все места сразу и менял свой лик не хуже, чем алое облако на вечернем небе.
Каспар Рыжий превратился в сказку на глазах у Курдиса. Он, Курдис, уже не помнил, когда увидел его впервые. Но слышал о нем давным-давно, в раннем детстве.
Он помнит, как заезжие корабельщики сидели при свете глиняного светильника в хижине, сушили, пережидая бурю, свою одежду из шкур и рассказывали под раскаты хмурого моря легенды о Каспаре Рыжем — боге далеких островов.
Но Курдису пришлось оборвать все эти раздумья: он вдруг увидел, что из дома, где играли свадьбу, выскочил человек весь в желтом. Человек поглядел во все четыре стороны, увидел Курдиса, замахал рукой и закричал что-то.
Курдис побежал с дюны вниз. Обвисшие раструбы сапог волочились по песку, клочья седых волос развевались, как у всадника.
Толпа медленно просачивалась сквозь низкие двери дома, где играли свадьбу.
Впереди всех шел Каспар Рыжий с невестой, следом — местный жрец, он же и колдун, а за ним — народ изо всех тринадцати деревень.
Каспар Рыжий был великолепен, словно предводитель пиратов. Голова его была прекрасна, как чугунный котел, тело стройно, как кедр. Голову украшала шляпа с красными перьями. Шея была бурой, дубленой. Рыжая борода свисала двумя косами, в которые вплели золотые нити. Бахрома желтой мантии волочилась по земле. Он неторопливо переставлял ноги в красных туфлях со шнурками, и в ушах его покачивались золотые кольца.
Рядом шла его невеста, дева Пирет. И волосы, и лицо, и фата, и платье — все было белее снега. Впрочем, какое там лицо — сплошная бледность, сплошная фата, сплошное не поймешь что.
А следом шел жрец острова. Его мантия, доходившая лишь до колен, была лиловая, голые колени и нос тоже лиловые. Он все время бормотал слова молитвы, закатив кверху оловянные глаза.
А мимо них текла толпа. Бесчисленная и невиданно пестрая.
Головы у мужчин были бритые, уши — отвисшие от серег, зубы — черные от табака. Юноши пришли в юбках до колен, а мужчины постарше — в мантиях цвета тины. У женщин груди были вдавлены внутрь массивными брошками, а животы свисали вниз. Собралось огромное количество старух с лицами летучих мышей и запавшими глазами. И повсюду сновали ребятишки, почти голые, с медными кольцами над пупком, а головы и ноги у них были вымазаны красной глиной.
По-праздничному пестрая толпа заполнила весь двор, от стены до стены.
И едва все собрались тронуться, как вдруг случилось чудо: сплошные серые тучи раздвинулись, и сквозь них проглянуло ясное солнце, обливая землю золотом.
Запылали светло-желтые и красные мантии, затрепыхались, словно языки пламени, перья на шляпе Каспара, а фата его невесты зарозовела, будто облако на закате.
Каспар Рыжий довольно усмехнулся и дал знак трогаться.
Курдис опустил руки на каннеле, волынщик дунул в козий мех, и процессия двинулась через двор. Началось торжественное шествие к морскому берегу, где предстояло закинуть в волны невод на счастье молодым, как испокон веков велось на этой земле.
Три шафера — Нийль, Манглус и Тахве — шли следом за молодыми, сложив сеть треугольником, словно фату.
Море неожиданно улыбнулось гостям сине и дружелюбно. Оно плеснуло на берег волной и замерло, как бы смирясь перед властителем. И Каспар ухмыльнулся, ощутив, что его власть простирается не только на землю, но и на воду.
Берег заполнился множеством пестрого люда. Увязая в мокром песке, гости подошли к самому морю, а следом прибежали собаки и принялись лакать соленую воду.
Нийль и Тахве сволокли челн в море. Нийль греб, Тахве держал в лодке один конец невода, а Манглус на берегу — другой. Большие поплавки плыли по гладкому морю, словно утки, разрезающие грудью воду.
И едва Тахве и Нийль вернулись на берег, как жрец поднял руки и благословил улов:
— Это тебе, невеста, вся живность! Да будет живот твой тяжел, как этот невод. Да будет у тебя столько детей, сколько тут рыб. Чтобы ты легко зачала — о святой Юрьян! — и еще легче разродилась. Во имя твое, святой Юрьян, улов этот — невесте!
При последних словах гости ухватили концы невода. Волоча их за собой, они взбежали двумя вереницами на песчаный холм. Вереницы пестрели на солнце, будто две нитки бус. А меж двух этих ниток стояли на берегу молодые, жрец и музыканты.
Поплавки невода все сближались, и полукруг их все сужался. Наконец невод выполз на берег и упал на песок, и в его ячейках засверкали мелкие рыбешки.
Гости поднялись на дюну, потом их головы исчезли за ней и только их крик доносился еще до берега. Несколько человек тут же прибежали обратно на берег, увязая в песке, и снова ухватились за концы невода.
Невод приближался к молодым. В нем пузырилась пена и зеленели водоросли. В нем шло безостановочное бурление и кишение. Он был полон невидимой пока живности.
Гости втащили невод на прибрежную гальку и отбежали на берег.
Невод был полон рыбы. Они взбивали мутную пену. Их чешуя сверкала. Они гонялись друг за другом и, резвясь, подпрыгивали вверх.
В их гуще сверкала и переливалась гигантская морская раковина, полная белых жемчужин. И рыбы кружили вокруг нее, не замечая грозной опасности.
Старый Манглус вытянул костлявые руки и взял раковину.
Она отливала синим и лиловым, ее края были отогнуты, будто у чашечки цветка, ее низ закручивался винтом, как рог изобилия.
Удивлению гостей не было границ.
— Это твое, молодая, — сказал Манглус и протянул раковину невесте. — Пусть она служит тебе и подносом, и люлькой для маленького!
Невеста протянула руки, но не смогла удержать ноши и опустила ее на песок. А сама упала рядом на колени. Она перебирала рукой жемчуг, набирала горсть и роняла жемчужинки, как слезы, и радовалась, словно дитя.
А шафера вытряхивали рыбу. Набралось несколько больших корзин. Рыба громоздилась в них через край и сверкала на солнце.
Потом Нийль и Тахве снова отправились в море и еще шире растянули в волнах невод. И жрец снова молитвенно сложил руки:
— Этот улов тебе, жених! Чтобы ты не спал, как не спит рыба. Да задремлет сам святой Юрьян над ложем, ожидая, пока ты утомишься. Да не переведет твое семя, как у рыбы икра. Тебе, жених, этот улов: и большая рыбка, и маленькая, а прежде всего наибольшая!