Перо динозавра - Газан Сиссель-Йо. Страница 100

С профессиональной точки зрения я вдруг стала очень востребована. Это было начало девяностых, паразитология тогда быстро развивалась, речь шла о помощи странам третьего мира, и правительство щедро спонсировало наши проекты за пределами Дании. Шистосомоз как раз привлек всеобщее внимание, и я руководила тремя огромными исследовательскими проектами, два из которых шли в Центральной Африке. Асгер был доволен. Он легко справлялся с учебой и чувствовал себя, по всей видимости, как рыба в воде. Я радовалась за него и в то же время немного беспокоилась. У него не было друзей, он никуда не ходил. Основным его занятием было чтение спецлитературы и подготовка к очередному экзамену, а когда он наконец оказывался свободен, то возился с террариумами, которых у него все прибавлялось и прибавлялось, ходил на выставки, читал или собирал насекомых. Я пыталась было расспрашивать, но он отделывался глупой улыбкой. Люди меня не интересуют, мама, говорил он. Я ученый. Меня больше всего смущало, что он всегда говорил это как-то заговорщицки, как будто мы с ним в этом были похожи. Я не хотела быть человеком, у которого нет друзей, потому что наука отнимает все его время — хотя в действительности дело обстояло именно так.

Но потом у Асгера появился друг. Эрик Тюбьерг, внешний научный руководитель Анны, как это ни смешно. Да, вы можете, конечно, подумать, что университет — одна большая деревня, так оно и есть, — она усмехнулась. — Асгер как раз писал диплом, и они стали много времени проводить вместе. Большая часть этого времени все равно посвящалась их общим научным интересам, но все-таки это хотя бы походило на дружбу. Асгер по-прежнему был как-то странно всем доволен. Он не встречал никаких препятствий на пути. Если бы он не получал высшие баллы по всем предметам, я бы усомнилась, все ли у него в порядке с головой, — она улыбнулась. — Но он был сообразительным и знал о природе почти все. Просто он практически ничего не знает обо всем остальном. Но я успокаивала себя, говорила, что ничего страшного, лишь бы он был доволен, — она глубоко вздохнула. — Как-то раз я решила зайти к нему в гости на Гласвай. Я знала, что он лежит дома с гриппом, купила пирожных в булочной и решила нагрянуть без звонка. Я шла по улице и высчитывала, когда в последний раз была у него в гостях. То ли когда он три года назад праздновал окончание магистратуры, то ли в какой-то день рождения? Мне было совестно, что я так редко у него бываю. Асгер всегда меня дразнил. Говорил «мама боится животных» и считал, что это невероятно смешно. Я никого не боюсь, конечно, но мне не нравятся его питомцы, и особенно то, что они собой символизируют.

— Что они символизируют? — заинтересованно спросил Сёрен.

— Террариумы заводят только зануды, — прямо ответила Ханне. — Люди не живут вместе со змеями и скорпионами! — она сердилась. — Я же не живу с теми паразитами, с которыми работаю, правда?

Сёрен исподтишка обвел взглядом пустую квартиру и подумал вдруг, что не уверен, что хуже — ползучие твари или пустота.

— И каждый раз, когда я сталкивалась с этой стороной жизни моего сына, я ощущала чувство вины. Я бы хотела, чтобы у него были друзья. Другие молодые люди, с которыми он ходил бы по барам, или бегал полумарафон, или что они там еще делают. Я бы очень хотела, чтобы у него появилась девушка, чтобы они съехались, чтобы я приходила к ним в гости по воскресеньям, чтобы со временем он, может быть, захотел создать с ней семью. Но если бы ему и удалось привести девушку к себе в квартиру, она отказалась бы там ночевать, как только увидела бы его зверинец. Тогда я знала только, что у него есть маленькие неядовитые змеи, четыре паука-птицееда и какие-то таинственные огромные привиденьевые. Я не скрывала, что была против содержания таких животных в квартире, но Асгер только смеялся и говорил, что вот поэтому дети и уезжают из родительского дома и начинают жить отдельно. Я перестала заводить разговоры на эту тему, просто мы стали видеться у меня, поэтому-то я так долго к нему не заходила.

Он очень обрадовался, когда я позвонила в дверь. На нем был накинутый поверх пижамы махровый халат, волосы взъерошены, улыбка до ушей. Все шло отлично. Я вошла в прихожую и сняла пальто. Пахло немного затхло, но это можно было понять, он болел уже три-четыре дня. Еще было как-то темно, но я подумала, что он, наверное, спал.

Асгер взял у меня пальто, повесил его на вешалку и открыл встроенный шкаф, чтобы убрать вешалку туда, но тут ему на голову свалился большой узел. Он был связан сверху шнуром и явно набит одеждой и обувью. Асгер попросил меня подержать вешалку с пальто и невозмутимо запихнул узел обратно в шкаф. Закрыв дверцу, он повесил вешалку с моим пальто на дверную ручку, и вышел в кухню, чтобы поставить чайник. Я громко из коридора спросила у Асгера, почему так темно, но вода бежала, и даже если он что-то ответил, я ничего не слышала. Я протянула руку и включила в коридоре свет. Дверь в спальню была открыта, и я пошла туда и попыталась нащупать рукой выключатель.

Прошло пять секунд, прежде чем я поняла, что я вижу перед собой.

Теперь у него было три террариума, я даже почувствовала некоторое облегчение: три — это еще туда-сюда, и на первый взгляд они даже выглядели пустыми. Но оглядевшись, я пришла в ужас. Узлы с одеждой были повсюду. Один узел сам по себе, может быть, не такое уж поразительное зрелище, но такая система хранения всего меня напугала, — Ханне осторожно посмотрела на Сёрена, который совсем позабыл про свой чай. — На кровати его одеяло, подушка и простыня были свернуты в узел, и этот узел был связан, — Ханне вздохнула, — поясом от моего халата, который я долго и безуспешно искала. У стены, выходящей на улицу, стояли еще три узла, один с книгами, насколько я смогла рассмотреть, и два с одеждой Асгера, по всей видимости, потому что один из них распустился и я увидела в нем пару дорогих походных брюк, которые сама подарила ему на Рождество. Под кровать был засунут узел, в котором угадывались очертания напольных весов, которые он у меня взял, на маленьком письменном столе в углу справа от окна стоял узел, в котором, без сомнения, был открытый ноутбук, а рядом с ним — маленькие узелки со всякими мелочами. Я замерла в двух метрах от двери, рассматривая все эти узлы, и вдруг отчетливо почувствовала чье-то присутствие за спиной. Я слышала, как Асгер свистел на кухне, как шелестела бумага. Тогда я обернулась, и увидела, что на стене за моей спиной он прибил три полки, широкие, как палубные доски, и все они заставлены пробирками с заспиртованными насекомыми, маленькими террариумами, торчащими из пенопласта иголками с наколотыми на них бабочками и насекомыми, и несколькими метрами справочников об анатомии и физиологии животных.

Я вышла из спальни в гостиную, здесь было совершенно темно. Сперва я решила, что это из-за того, что окно закрыто тяжелой шторой, и в отчаянии подумала, что он, может быть, как раз спал после обеда. Я взялась за штору и с силой потянула ее в сторону, но светлее от этого в комнате не стало. В ту же секунду я поняла, что комната полна жизни, и тогда уже догадалась, в чем дело. Асгер сделал из своей гостиной один большой террариум.

— Я недавно закрасил окно, — довольно сказал он, входя в комнату с чаем. — Ко мне заходил сантехник, которому казалось, что здесь чересчур темно, поэтому он открыл штору, хотя я ясно дал ему понять, что этого делать нельзя. Моя самка южночилийского тарантула тогда как раз откладывала яйца, во время этого процесса они не терпят дневного света. Абсолютно, — сказал он с нажимом. — В своей естественной среде обитания самки зарываются глубоко в землю, чтобы яйца получили необходимые влажность, холод и темноту. Этот сантехник все испортил, — раздосадованно сказал Асгер. — С тех пор она отказывается это делать.

Он поставил чайник и пирожные на журнальный столик, я различала только их контуры.

— Но если тебе нужен свет, я могу включить, — сказал он и зажег его, прежде чем я успела ответить. — Это особенный свет, — объяснил он. — В нем отфильтрованы все красные лучи. Его недостаточно, чтобы читать, но достаточно, чтобы ориентироваться. Так нормально? Если хочешь, можем сесть на кухне.