Среди тысячи слов - Скотт Эмма. Страница 6

Я так и не научилась водить в Нью-Йорке, просто не было необходимости. У меня даже не было водительских прав. Поэтому я доехала домой из Джорджа Мэйсона на школьном автобусе. Он медленно трясся, направляясь к восточной части Хармони, где дорога начинала петлять между маленькими низкими холмами. В этой части города дома были огромными, с широкими дворами. Многие хвастались лошадиными загонами и сараями. Я даже представить не могла, что около дома может быть столько места. Задние дворики, передние дворики, боковые дворики. И повсюду деревья. Они стояли, словно скелеты зимой, но было легко представить их зелеными, с густой летней листвой или осенними, горящими оранжевым и красным. Легко и приятно. Я поняла, что жду этого с нетерпением.

Мама не проявляла такого энтузиазма.

– Надеюсь, наша страховка недвижимости покрывает набеги индейцев, – сказала она отцу, как только мы приехали, – и нападение саранчи.

Он притворился, что она шутит, хотя я знала: мама говорит совершенно серьезно. Жизнь за городом не подходила ей. Она жила социальной жизнью в Коннектикуте, девочка из Уэллсли и украшение Верхнего Вестсайда. Я считала, что она проживет шесть месяцев в Хармони, прежде чем поставит папе ультиматум: вернуться в Нью-Йорк или найти новый дом в «Разводграде».

Выйдя из школьного автобуса на новую улицу в тот первый день, я глубоко вдохнула морозный воздух. Это был совершенно другой тип холода, не такой, как в Нью-Йорке. Чистый холод. Возможно, это просто мое воображение, но мне казалось, что дышится чуть легче.

Наш старый таунхаус был просторным по манхэттенским стандартам, но наш новый дом был просто огромным. Здесь не было ни сарая, ни огороженного пастбища для Реджины Холлоуэй – она настаивала, чтобы мы купили нечто иное. Подобно мачехе Вайноны Райдер в «Битлджусе» [10], она хотела вырвать сельское очарование из дома и заменить его холодной элегантностью. Мне бы понравился старый сельский домик с цветочками на желтеющих обоях и теплыми деревянными перилами на лестницах. Чем больше этот дом отличается от нашего городского, тем лучше. Никаких подсознательных напоминаний или отсылок к незаконной вечеринке, организованной мной, и тому, что произошло той ночью в моей спальне.

Я открыла входную дверь и ступила в тепло. У нас была огромная прихожая с люстрой, место которой в бальной комнате. Я пересекла светло-серый пол из деревянных досок и, скинув покрытые снегом ботинки, прошла через лабиринт диванов, стульев и свернутых ковров. Все эти вещи все еще были завернуты в полиэтилен.

Дом стоял тихий и пустой. Нашей мебели из Нью-Йорка было недостаточно, чтобы заполнить это громадное пространство. Мама поехала в Индианаполис докупить еще мебели. Папа был в офисе, как раб, трудился на мистера Уилкинсона, чтобы покрывать траты мамы.

На кухне уже почти все распаковали. Я сделала себе клубничный чай и пошла в комнату. Мою новую кровать должны бы доставить сегодня. Это была единственная покупка, которую я потребовала при переезде. Я утверждала, что теперь у нас есть место, и папа, безумно счастливый, что я не устраивала сцен из-за переезда в Индиану, был более чем рад согласиться.

Я засунула голову в комнату, потом выдохнула.

«Да».

Моей старой кровати и матраса с отметкой «X» не было. Отданы на свалку или переработку. На их месте была королевского размера кровать с балдахином и прозрачными занавесками.

«Я буду спать в этой кровати, – поклялась я себе. – Как нормальная девушка».

Я поставила чай на стол рядом с ней и легла на обернутый пластиком матрас. Сложила руки на животе и закрыла глаза.

– Неприкасаемая, – прошептала я.

После бесконечных дерьмовых ночей сон быстро добрался до меня своими когтистыми лапами и затащил к себе. Вниз в черную тьму. Приглушенная пульсирующая музыка гудела сквозь стены и пол. Теплые губы, пахнущие пивом и арахисом, на моих губах. Руки сжимают горло. И этот вес. Ломающий, душащий, разрушительный вес Ксавьера…

Я резко села, крик застрял у меня в груди, пойманный между моими напряженными, ловящими воздух легкими. Я моргала, пока новая комната в моем новом доме не обрела четкость. Дневной свет исчез. Часы на радио показывали 18:18. Тяжело дыша, я вытерла слезы со щек и стащила покрывало на пол.

Кровати больше не были безопасными.

Я села, раскинув ноги, как кукла, размышляющая, как в той старой песне «Живая мертвая девушка» [11]. Я подумывала о том, чтобы завернуться в покрывало, сделать кокон из пледа и провести остаток ночи здесь в ожидании утреннего света. Потом вспомнила о приглашении Энджи на спектакль Айзека.

Пока ко мне еще лип кошмар, мысль о том, чтобы выползти из дома в общество, казалась невозможной. Но, может быть, пьеса спасет как чтение – можно будет погрузиться в нее и сбежать? Я могла бы затеряться в Древней Греции и отдалиться от собственной жалкой трагедии.

Я вытащила руку из-под одеяла и уставилась на номер на ладони.

Я действительно собиралась пойти на пьесу? Зачем?

«Чтобы завести нового друга, Энджи».

«Чтобы увидеть этого так называемого актера-вундеркинда Айзека Пирса».

«Чтобы выбраться из дома».

«Чтобы стать нормальной».

Я закатала рукав и сравнила синие чернила узловатой надписи Энджи с уродливыми черными «X», нацарапанными внизу.

Я схватила телефон и отправила Энджи сообщение.

Это Уиллоу. Я в деле. Увидимся в 7:45?

Ответ пришел почти мгновенно.

Давай в 7, успеем заказать бургеры и коктейли в «Скупе». Ты на машине?

Я поняла, что нет, а водители «Убера» и других такси вряд ли были столь многочисленны в Хармони, как в Нью-Йорке.

Нет, подвезешь меня?

Да, Ваше Величество. <3

Я дала ей свой адрес и написала родителям.

Собираюсь поужинать с друзьями, а потом пойти на пьесу в театр. Буду дома около одиннадцати.

Мама хотела знать, с кем я собиралась пойти – она уже составила свое мнение о том, что весь Хармони населен деревенщинами и жлобами. Папа настаивал на комендантском часе в 11 часов и «ни минутой позже».

Я проигнорировала и то, и другое сообщение, пока собиралась. Это не имело никакого отношения к маме, и я не спрашивала папиного разрешения.

Глава третья

Уиллоу

Энджи посигналила с подъездной дорожки без десяти семь. Я вышла в розовой вязаной шапке, закутанная в белое зимнее пальто. Энджи высунула голову из водительского окна «Тойоты Камри» и уставилась на мой дом.

Она присвистнула, когда я забралась в машину.

– У Холлоуэй есть очень хорошо, – сказала она с ужасным французским акцентом и поцеловала кончики пальцев. – Твой папа занимается нефтяным бизнесом?

– Хорошая догадка, – ответила я. – Он вице-президент Wexx.

– О черт, да у нас эти заправки повсюду. Даже отец-неудачник Айзека работает на заправке на краю свалки. Так зачем вы здесь?

Я пожала плечами:

– Папин босс сказал ему возглавить операции на Среднем Западе. Так он и сделал.

– Кажется, как будто ты не против. – Энджи вела машину аккуратно, но не робко, вдоль извивающейся заснеженной Эмерсон Роуд, соединяющей мой район с центром города. По обеим сторонам дороги высились холмики снега. – Я бы бесилась, если бы пришлось переезжать на последнем году обучения.

– Не то чтобы у меня был выбор. Ты здесь прожила всю жизнь?

– Родилась и выросла, – сказала Энджи. – Но не останусь. Я подаю заявку в Стэнфорд, Калифорнийский университет Лос-Анджелеса, Беркли и в любой колледж Калифорнии, который примет меня. Я хочу солнце и пляжи, понимаешь? – она поджала губы, когда я промолчала. – Что насчет тебя? Ты куда поступаешь?