Театр тающих теней. Конец эпохи - Афанасьева Елена. Страница 26

– Антипушка! Нельзя, мальчик! Нельзя! Лушка не мясо. Лушка нам молока даст! Ты молоко не любишь, но нам без него теперь никак.

Антип сидит, готовый к прыжку, только глаза вверх-вниз – следят за ее руками. И, поймав ритм, вдруг прыгает из стороны в сторону, ловит ртом струйки молока, попадающие мимо ведра. И волка достал голод, молоку рад.

С едой всё плохо. На той же дохлой Маркизе приходится ехать к скупщику в город, еще один бриллиант продавать, чтобы было на что еду покупать.

И снова бегающие глазенки скупщика. Никогда прежде не стала бы говорить с человеком с такими бегающими глазками. Но что делать? Другого скупщика искать – ограбить могут. Приходится и второй камень этому отдать в обмен на четверть мешка муки, немного картошки и семян на рассаду – вместо розария, нянька говорит, придется огород разбивать.

Анна возвращается из города и всё время оборачивается. Все ей кажется, что следит за ней кто. Но только тени деревьев в темноте.

В одну из майских ночей в дверь стучат. Нехорошо так стучат. Когда лучше открыть, чем двери лишиться. Еще чуть – и палить в дверь начнут.

Иришка в обнимку с игрушечным медвежонком только-только начинает дремать. Оля и Савва наверху спят, нянька в домике для прислуги. Марфуша от них ушла. В тот день, когда они вернулись, всё убрала, но быстро поняла, что денег платить ей Анна не может, и через два дня съехала, сказала, в Севастополь к родным подалась.

Анна с засыпающей Иришкой на руках спускается посмотреть, что за шум. Девочку лучше бы в кроватке оставить, но та еще не крепко заснула и, проснувшись без матери, криком может перебудить весь дом. Лучше бы не брала.

На пороге матрос в грязном бушлате. Глаза то ли пьяные, то ли безумные. Язык с белым налетом. Вонь изо рта от гнилых зубов.

– Морду свою буржуйскую не вороти!

Пистолет отца мать никаким властям не сдала, припрятала в тайнике на обрыве. Анна из тайника достала, теперь он всегда с ней. Но не станет же она стрелять…

– Брилянты гони! Не то…

Не объясняет, что «не то». Только ножиком около ее горла водит.

– Знаю, камушки есть! Мать-буржуйка с пустым карманом не оставила! Сколько их там у тебя?

И снова ножик в миллиметрах от ее горла вверх-вниз.

– Такие цацки по одной не летают. Другие камушки гони!

Матрос пьян. Но уверен. Ростовщик про ее камни ему сказал, больше некому. Или за деньги такой секрет продал. Не случайно ей глазенки ростовщика не понравились. Он и в первый раз плохо смотрел, а как второй камень привезла, понял, что бриллианты из гарнитура – колье или парюры, значит, еще камни есть, и секрет ее продал.

Бриллианты спрятаны в Иришкином плюшевом медвежонке, доставшемся ей от Маши, в котором мать из Петрограда императорские ценности везла. В набитом солдатней и мужиками вагоне над ними дрожала. Об этом напоминает старинное кольцо с желтым камнем, присланное вдовствующей императрицей матери в благодарность, которое теперь на руке Анны. С собой мать кольцо не забрала, в тайнике оставила, а Анна, когда пистолет доставала, кольцо на палец надела и так и не сняла. Что только хуже теперь. Кольцо с желтым камнем на руке, бриллианты в игрушечном медвежонке, который сейчас в Иринушкиной ручонке зажат. Матрос на пороге. Напирает. Подошел вплотную, приставил нож теперь к Иришкиному горлышку. От холодного касания металла девочка просыпается, начинает плакать.

– И колечко с камушком сымай!

И звать на помощь бесполезно. Чем Олюшка с Саввой помогут, только испугаются.

Осторожно, чтобы девочка не проснулась, снимает с руки кольцо. На внутренней стороне выгравированы буквы ICE. Князь Потёмкин в семнадцатом веке привез его из Испании от двора Карла II и его матери Марианны Австрийской, а теперь оно в грязной матросской руке.

– Брилянты гони! – Матрос надевает императорское кольцо на мизинец и, помахивая ножиком, зажимает их в угол, ножиком тянется к горлышку Иринки. – Сама отдашь или что с ней сотворить?

Отдать всё? А на что она девочек и Савву кормить будет?! Не отдать? Чирканет лезвием по горлу дочки, и всё. Стрелять? И что потом? Ее комиссары заберут, а девочки с кем останутся?

Делать нечего. Нечего делать…

Осторожно достает медвежонка из ручки плачущей Ирочки. Протягивает.

– Там.

Матрос с гнилыми зубами облизывается. Тем же ножом сносит голову медвежонку. Видит блеск. Вытаскивает колье. Облизывается еще раз. Отбрасывает медвежонка. Колье сует в карман. С бриллиантами и императорским кольцом уйдет? Но как же они дальше жить будут?

Матрос еще раз облизывается. В лунном свете слюнявые губы противно блестят.

– А теперь барского тела подавай!

Что?!

– Цып таких холили-лелеяли, буржуи проклятые! Не для того мы на вас батрачили, чтобы вы жировали тут! Телеса такие нежили! И нам телеса ваши барские отыметь хоца! – И снова давит на нее. Вырывает Иришку из рук Анны, отшвыривает в сторону.

Господи, помоги!!!

Девочка падает на диван, заходится в истошном крике… а потом вдруг в миг замолкает…

Задохнулась? Ударилась виском? Не дышит?

Анна пытается вырваться из цепких объятий матроса. Нащупывает в кармане пистолет. Она никогда в жизни не стреляла.

При виде ее небольшого маузера матрос хохочет!

– Краля пошалить хочет?

Ей бы только пробиться к дивану, понять, что с Иришкой, почему девочка молчит?! Ей бы только пробиться к дивану.

Матрос не отступает. Пистолет в руках Анны кажется ему смешным.

– Цыпа-цыпа! Ой-ла-ла!

Нож в его руке страшнее ее пистолета. Только бы Олюшка не проснулась и на шум не прибежала. Только бы Олюшка не прибежала, не то и ее матрос убить или изнасиловать может… Только бы к дивану пробиться.

Вонь из его рта ей прямо в нос. Руку с пистолетом скрутил так, что не дернуться. Нож у горла. Нарочно царапает, чтобы кровь потекла. Языком с белым налетом проводит по ее губам и лезет ей в рот. Гнилые зубы. Смрад.

– Какие мы нежные! Быстро давать не про нас! Ваши барские отродия облизывать перво-наперво положено.

Одной рукой намертво зажал ее руку с пистолетом. Другой стягивает с себя штаны и задирает на ней юбку.

Вывернуть бы руку с пистолетом так, чтобы выстрелить в себя и такое не терпеть. Не терпеть такое. Ни этот смрад, ни ужас, ни страх. Выстрелить в себя. И не жить.

Но там на диване молчит Иришка. Наверху Олечка. И Савва.

Штаны спустил… налитой. Господи, откуда она такое слово знает? Из стороны в сторону болтается. Сейчас ее стошнит. Рубашку ей на груди тянет. Рванул! Грудь вырвалась из-под тонкого батиста. Господи, помоги! Помоги, Господи!

Грязной ручищей хватает ее за грудь, валит на кресло в углу. Бьет по лицу, она вырывается. Еще раз бьет. Пристраивается, чтобы в нее войти. Только бы выстрелить! Только бы выстрелить. В себя. Или в него. Только бы выстрелить. Только бы не дать ему в себя войти. Только бы добраться до дивана…

В следующее миг всё происходит одновременно.

Страшный рык Антипки, который через незакрытую дверь ворвался в дом и теперь влетел в комнату.

Страшный крик матроса, которому Антипка впивается в горло.

И выстрел.

Кто стреляет? В кого? Анна не понимает.

Только чувствует, как ослабевает хватка, разжимается шершавая ладонь, оставившая синий след на ее запястье, слабеет тыкавшийся ей в ноги член. И матрос с хрипом валится на нее. Пятно его крови расползается у нее на груди.

Антип мертвой хваткой держит горло насильника. Но кровь на ее животе не от раны на горле матроса. Кровь ниже. От другой раны. От выстрела.

Тишина. Только шорох движений Антипки. И чья-то тень в проеме двери.

Она силится выбраться из-под тяжелого матросского тела. Антипка зубы разжал и теперь скалит пасть на стоящего в проеме двери… бритоголового комиссара с наганом. В куртке бычьей кожи. И Анна совершенно не к месту снова думает о несчастной Лушке, которая может пойти на куртки комиссарам.