Только не|мы (СИ) - Толич Игорь. Страница 20

Лично я остановилась на среднем варианте: мои печенья умещались на ладони по две штуки, а поедались почти за один укус, ломались мягко, без сыпучих крошек, и украшала я их белковой помадкой по маминому рецепту для глазировки пасхальных куличей. Застывая, такое покрытие превращалось в нежный бархат. Мои снежинки, человечки и звёзды светились праздничной белизной.

Я расположила их на большом блюде, поставила в середину стола вместе с ведёрком для ирландского пунша. В его состав, конечно, входил добротный односолодовый виски, а также апельсиновый битер, свежевыжатый сок лимона, коричный сироп, грушёвый лимонад, цитрусовые дольки и специи, оставшиеся от печенья. Таким образом, оба блюда составляли гармоничную пару: янтарно-жёлтый напиток и пряная закуска в сахарном наряде.

Себе же для поднятия настроения я плеснула в бокал чистый ирландский напиток, который предпочитала оттенить лишь несколькими кубиками льда.

До прихода гостей оставался час. Я включила музыку.

Вернулся с репетиции Андрис. Пока он переодевался, я налила ему вина, а затем мы вместе распаковывали съестную доставку: сыры, нарезанные тонкими ломтиками и аккуратными ровными кубиками; салаты в маленьких пиалах; несколько видов канапе — овощных, мясных, деликатесных с дарами моря. Из России мама прислала мне несколько баночек красной икры. Никогда бы не подумала, что буду скучать по этому блюду, а сейчас ценила бутерброды с царским лакомством больше, чем устрицы, гребешки и фуа-гра, к которому был неравнодушен Андрис. Для него же я запекла целого гуся. Он до сих пор томился в духовке и должен был стать главным украшением застолья.

К нам пожаловали самые близкие друзья и родственники: мама Андриса — София, его старшие братья — Александр и Роберт, оба с супругами. Пришла Мария с мужем Виктором и бывшие однокурсники Андриса — все музыканты, большинство из которых, давно занимались кто чем. Янис держал сувенирный магазинчик, Леопольд получил дополнительное юридическое образование и открыл небольшую нотариальную контору. Маркус, в прошлом — подающий надежды скрипач, однажды сломал руку и с тех пор перебивался различными заработками. К музыке не возвращался, хотя Андрис уговаривал его подумать о преподавательской стезе.

— Играть и учить кого-то — не одно и то же, — сказал Маркус, хлебнув пунша и отведав моих печений. Однако ни то, ни другое не отвлекло его от мыслей о прошлом. — Можно быть блестящим скрипачом и посредственным педагогом. А можно быть учителем от бога и вырастить целый легион стоящих музыкантов, а самому пиликать постольку-поскольку.

— Да, — согласилась Мария, старавшаяся весь вечер поддержать разговор буквально с каждым гостем. — Но все стремятся попасть в обучение к мастеру высшего пилотажа.

— Это основная ошибка юных талантов, — ответил Маркус с горечью. — Иногда всё дело в гордыне. Сколько бы тебе ни было лет, сколько бы наград ты не получил, какие бы подмостки не покорил, чувствуя поблизости нарастающий молодой талант, неизбежно чувствуешь конкуренцию. И тут вопрос: кто в тебе победит — наставник или именитый музыкант? Я за себя могу ответить, что не сумею не завидовать чужому успеху.

— Чтобы стать наставником, нужно одновременно стать родителем, — сказал Андрис. — А стать родителем, значит, переступить свой эгоизм.

— Как хорошо ты сказал, Андрис, — поддержала мама София.

Она сидела в кресле, укрытая пледом, прямо под ёлкой, и была похожей на старую добрую фею. София плохо видела, зато слышала отменно. И была уверена, чтоб бог сохранил ей слух, чтобы до последнего дня она могла слушать младшего сына, хоть и бывала на его концертах нечасто.

«Я его слышу сердцем», — говаривала она.

Двое других братьев избрали себе иные промыслы. Роберт работал крановщиком, а Александр уехал жить на ферму, где с удовольствием занимался сельским хозяйством. Они оба были полными противоположностями Андриса — немного болезненного и чуть сутулого, невзрачного как нотный лист. Александр и Роберт удались и ростом, и сложением — поджарые, бодрые, с суровыми лицами мужчин из рабочего класса. Они будто бы жалели младшего Андриса, которому уже стукнуло сорок, и никакой жалости он абсолютно не вызывал, являясь самодостаточным и небедным человеком. Однако старшие братья по старой привычке вели себя с ним снисходительно. Андрис не обращал на это внимания, а я злилась. Ибо этим грубым мужланам всегда было далеко до такого утончённого и одухотворённого человека, как мой муж, который словно бы родился по ошибке в этой семье.

— Боишься опростоволоситься — так и скажи, — брякнул Александр Маркусу.

Тот моментально вскипел.

Но Андрис сумел потушить пожар:

— Нужна огромная сила, чтобы признать своё несовершенство. Маркус совершенно верно понимает свою невозможность сейчас делиться мастерством с другими. Но я всё же надеюсь, что однажды ты переосмыслишь и это.

— Всё может быть, — смутился Маркус.

Он налил себе ещё пунша, поухаживал за Софией.

Разговор тем временем перешёл к новой теме. Обсуждались уже более приземлённые вещи: говорили о российском эмбарго, которое больно ударило по экономическому положению многих европейских производителей.

Дабы не участвовать в бесполезном споре, я ненадолго ушла на балкон, чтобы выкурить сигарету.

К сожалению или к счастью, мне нечего было добавить к тем новостям, которые и так все знали из выпусков вестей: ещё год назад поползли слухи о запретах, к которым никто не отнёсся всерьёз, но с августа этого года соответствующий указ был действительно подписан. Мелкие хозяйства по всему Евросоюзу оказались на грани разорения.

Разумеется, больше других из всех собравшихся этот вопрос коснулся Александра Эглитиса. Но я не хотела ловить на себе его гневные взгляды, будто лично я запретила ему экспортировать фермерский сыр. Мне, как и остальным, приходилось просто смиряться с новыми обстоятельствами. Я являлась точно такой же латышкой, хоть и прожила долгое время в России, до сих пор считая её родиной, пусть не первой, но, безусловно, значимой. В конце концов, в России оставалась моя мама, которая не пожелала вернуться в Даугавпилс или поселиться в Риге.

— Мне здесь уже привычно, — сказала она.

Но я-то понимала, что дело тут не только в привычке. У мамы появился кто-то, о ком она предпочитала пока молчать. Именно этот кто-то держал её в Москве. И я уважала её выбор. Я ведь тоже отправилась вслед за мужем, хоть и не только ради него одного. Ради себя — тоже.

На балконе дышалось намного легче, несмотря на то, что я вдыхала табачный дым. Такой каламбур легко объяснялся моим чувством отречения и свободы, возникающим всегда, когда я держала сигарету или смотрела на вольную красоту природы. А вместе разом — и табак, и вид соснового леса — окрыляли вдвойне. Я тихо улыбалась и не спешила обратно, невзирая на холод. Мне было комфортно даже в одном домашнем шерстяном платье, спускавшемся до щиколоток и почти полностью закрывавшим руки. Тем не менее, нужно было возвращаться.

Я открыла дверь и тут же в нашей спальне, где находился балкон, столкнулась с Марией.

— Ох, Илзе! — дружелюбно воскликнула она, очевидно, подогретая марочным вином и лёгкими закусками. — Я совсем потеряла тебя.

Вне стен её кабинета мы общались на «ты». Такое условное разделение должно было послужить нам обеим своеобразным сигналом к деловой или напротив — неформальной обстановке.

— Андрис не против, что ты куришь?

— Нет, — ответила я. — Но просит не злоупотреблять.

— Прекрасно, что у вас есть согласие во всех сферах, — улыбнулась Мария.

В руках она держала книгу, которую, судя по всему, вытащила из домашнего стеллажа. Конечно, я не обрадовалась, что Мария так свободно путешествует по чужому пространству и разглядывает вещи, которые ей не принадлежат. Однако я тоже была навеселе и хотела оставаться приятной, доброй хозяйкой.

— Я тут кое-что нашла, — заговорила моя психотерапевтка. — Это ведь твоя книга?

— Моя. Самая новая.

— Удивительно, что я её пропустила, — Мария развернула ко мне лицом обложку и отметила, не скрывая восхищения в голосе: — Очень приятные цвета. Такие приглушённые и в то же время цепляющие. Илзе, ты не возражаешь, если я возьму почитать?