От убийства до убийства - Адига Аравинд. Страница 32

У входа в здание ИМКА росло дерево ашока [12], и Гурурадж остановился, чтобы полюбоваться им. Свет луны обливал дерево, оно казалось сегодня каким-то другим, словно готовившимся с минуты на минуту обратиться во что-то еще.

«Они для меня не коллеги, они нечто менее животных».

Гурурадж не мог больше выносить даже вида своих товарищей по работе; входя в редакцию, он отводил взгляд в сторону, прошмыгивал к себе в кабинет и, плотно закрыв дверь, принимался за работу. И хотя он продолжал редактировать материалы, которые получал, смотреть на свежий номер газеты ему было уже не по силам. Особенный ужас нагоняло на Гурураджа его собственное, набранное крупным шрифтом имя, и он попросил освободить его от работы, которая прежде доставляла ему наибольшее наслаждение, — от сочинения собственной колонки — и оставить за ним только обязанности редактора. В прежние дни Гурурадж засиживался в редакции до поздней ночи, ныне же покидал ее ровно в пять вечера, торопливо возвращался в свою комнату и валился на кровать.

Ровно в два он просыпался. Чтобы избавиться от необходимости искать в темноте брюки, он спал теперь не раздеваясь. И, почти бегом спустившись по лестнице, выскакивал из здания ИМКА и спешил к гуркху.

И вот настала ночь, когда это случилось. Гуркх больше не сидел перед банком. На его месте оказался совсем другой человек.

— Откуда ж мне знать, сэр, — сказал новый ночной сторож. — Я получил эту работу только вчера, а куда подевался старик, мне не сказали.

Гурурадж бегал от магазина к магазину, от дома к дому, задавая каждому ночному сторожу, какой ему попадался, один и тот же вопрос: что случилось с гуркхом?

— В Непал уехал, — в конце концов сказал ему один из сторожей. — Вернулся к семье. Столько лет деньги на это копил, а теперь уехал.

Гурураджа точно кулаком в грудь ударили. Только один человек и знал, что происходит в городе, и вот он покинул страну. Увидев, как Гурурадж хватает ртом воздух, ночные сторожа обступили его, усадили, принесли ему пластиковую бутылку с холодной водой. Он попытался объяснить им, что связывало его с гуркхом все эти недели, какую утрату он понес.

— Гуркх-то, сэр? — покачал головой один из сторожей. — Вы уверены, что он рассказывал вам все это? Он же полный идиот. Ему в армии мозги покурочили.

— А сарафанное радио? Оно все еще работает? — спросил Гурурадж. — Может кто-нибудь из вас рассказать мне о том, что он слышал сегодня?

Ночные сторожа вытаращились на него, и Гурурадж увидел, как недоумение в их глазах сменяется испугом. «Похоже, они сочли меня сумасшедшим», — подумал он.

Он проблуждал всю ночь меж темных домов, среди скопищ спящих людей. Он проходил мимо больших, безмолвных, пасмурных зданий, в стенах которых покоились сотни оцепенелых тел. «Я единственный в городе человек, который бодрствует в этот час», — говорил он себе. Но потом увидел на холме большой многоэтажный дом, светившийся яркими огнями. В семи его окнах горел свет, дом сверкал, он показался Гурураджу живым существом, чудищем со светящейся утробой.

И тут Гурурадж понял: гуркх вовсе не покинул его. Не поступил с ним так, как поступали все, кого он знал в своей жизни. Гуркх кое-что оставил ему: дар. Отныне Гурурадж будет слушать собственное сарафанное радио. Он простер к сверкающему зданию руки и почувствовал, как его наполняет оккультная сила.

Через несколько дней, придя, опять с опозданием, на работу, он услышал за своей спиной шепоток: «И с отцом его под конец то же самое было…»

И подумал: «Надо вести себя поосторожнее, чтобы никто не заметил моих внутренних изменений».

А подойдя к двери своего кабинета, Гурурадж увидел рабочего, который снимал с двери табличку с его именем. «Я потерял все, ради чего усердно трудился многие годы», — подумал он. Однако ни сожаления, ни иных эмоций не ощутил, все это происходило словно бы с кем-то другим. К двери привинтили новую табличку:

— Гурурадж, послушайте! Я не хотел этого, я…

— Не стоит оправдываться. На вашем месте я поступил бы точно так же.

— Вы не хотите поговорить со мной немного, Гурурадж? Мы готовы помочь вам все устроить.

— О чем это вы?

— Я же знаю, вы лишились отца… Но мы можем сосватать вам женщину — из хорошей семьи.

— Я спрашиваю, о чем вы?

— Мы думаем, что вы немного больны. Вы, наверное, знаете, в редакции об этом давно уже поговаривают. И я настаиваю: возьмите неделю отпуска. Может быть, две недели. Съездите куда-нибудь, отдохните. Поезжайте в Западные Гхаты, будете жить в горах, любоваться облаками.

— Хорошо. Я возьму три недели.

Три недели он целыми днями спал, а ночами бродил по городу. Ночной полицейский больше не приветствовал его, как прежде, словами «Здравствуйте, редактор», хотя Гурурадж и видел, как тот, проезжая мимо на велосипеде, оборачивается, вглядываясь в него. Да и ночные сторожа посматривали на него как-то странно, и Гурурадж усмехался: «Даже здесь, в полночном Аиде, я обратился в чужака». Мысль эта воодушевляла его.

Он купил детскую грифельную доску и кусок мела. И в тот же вечер написал вверху доски:

Он переписал из утреннего выпуска газеты заголовок: «Член Городского совета от партии БД обрушился с критикой на конгрессмена», но перечеркнул его, стер и написал следующее:

После этого он лег на кровать и закрыл глаза, нетерпеливо ожидая, когда на город опустится тьма, которая вновь обратит его в пристойное место.

В одну из ночей Гурурадж вдруг сообразил: это последняя ночь его отпуска. Уже светало, и он поспешил вернуться в здание ИМКА. А подойдя к нему, замер. Он совершенно ясно увидел стоявшего прямо у этого здания слона. Уж не спит ли он на ходу? Что может в такой час делать посреди города слон? Это выходит за пределы разумного. И все же слон казался таким настоящим, таким осязаемым; только одно и заставило Гурураджа усомниться в его реальности: слон стоял совершенно неподвижно. И Гурурадж сказал себе: «Слоны все время шевелятся, издают какие-то звуки, стало быть, никакого слона ты не видишь». Он закрыл глаза и пошел к двери здания, а снова открыв их, увидел перед собой дерево. Гурурадж прикоснулся к его коре и подумал: «Я увидел первую в моей жизни галлюцинацию».

Когда он на следующий день пришел в редакцию, все сказали: Гурурадж снова стал самим собой. Соскучился по работе и очень хочет вернуться к ней.

— Спасибо вам за предложение устроить мой брак, — сказал он главному редактору, когда пил с ним чай в его кабинете. — Но я уже женат — на моей работе.

Сев в отделе новостей среди только что вышедших из колледжа молодых коллег, Гурурадж принялся с прежним радостным рвением редактировать их статьи. Когда же молодые люди разошлись, он остался в редакции и начал копаться в архиве.

Гурурадж вернулся сюда не просто так, у него родился замысел. Он задумал написать историю Киттура. Инфернальную историю Киттура, в которой будет перетолковано каждое событие, случившееся здесь за последние двадцать лет. Гурурадж брал старые номера газеты и внимательно прочитывал первые их страницы. А затем, орудуя красной шариковой ручкой, вычеркивал и переписывал слова, достигая тем сразу двух целей: первая состояла в том, чтобы обезобразить газеты прошлого, вторая — в том, чтобы выявить истинные отношения между словами и людьми, которые описывались этими словами в разделе новостей. Поначалу он избрал в качестве языка истины хинди — язык гуркха — и переписывал напечатанные на каннада заголовки, но затем перешел на английский и наконец остановился на шифре, в котором каждая буква латинского алфавита заменялась следующей за нею, — Гурурадж читал где-то, что этот шифр придумал для римлян Юлий Цезарь, — а чтобы запутать все еще сильнее, он стал заменять определенные слова значками, — к примеру, треугольник с точкой внутри соответствовал слову «банк». Некоторые из этих символов содержали в себе оттенок иронии. Скажем, нацистская свастика соответствовала партии Конгресса, символ борцов за ядерное разоружение — партии БД, ну и так далее.