От убийства до убийства - Адига Аравинд. Страница 63

Мурали приступил к исполнению своих повседневных обязанностей. Первым делом он подмел пол кладовки. Шуруя щеткой под раковиной, он услышал слова иностранца:

— Думаю, главная беда Маркса состояла в том, что он считал людей чересчур… порядочными. Отвергал идею первородного греха. И может быть, именно поэтому коммунизм и отмирает сейчас повсеместно. Берлинская стена…

Мурали залез под раковину, чтобы навести чистоту в труднодостижимых местах. Голос Тхиммы звучал здесь, в замкнутом пространстве, со странной гулкостью:

— Ваше понимание диалектического процесса в корне неверно!

Мурали замер под раковиной, ожидая, не найдется ли у товарища Тхиммы ответа получше.

Он подмел пол, закрыл шкафы, выключил, чтобы сэкономить на плате за электричество, ненужный свет, потуже затянул, чтобы сэкономить на плате за воду, краны и направился к остановке автобуса 56Б, который отвез его домой.

Дом. Синяя дверь, одна лампа дневного света, три голые лампочки накаливания, десять тысяч книг. Книги были повсюду: они ожидали его, будто верные собачонки, по обеим сторонам от входной двери, лежали, покрываясь пылью, на обеденном столе, стопками подпирали стены, словно стараясь укрепить дом. Книги заняли в доме все место, оставив свободным лишь небольшой прямоугольный участок пола, на котором стояла раскладушка.

Мурали развернул принесенные с собой бумаги.

«Не сбился ли Горбачев с Истинного Пути? Заметки свами Тхиммы, бакалавра искусств (Киттур), магистра искусств (Майсур), генерального секретаря Киттурского регионального политбюро Коммунистической партии Индии (марксистско-маоистской)».

Он намеревался пополнить этими заметками составляемое им собрание мыслей и изречений товарища Тхиммы. Идея состояла в том, чтобы когда-нибудь напечатать их и раздавать трудящимся, покидающим свои фабрики в конце рабочего дня.

В этот вечер посвятить записям значительное время Мурали не удалось — кусались комары, и ему приходилось то и дело прихлопывать их. Он зажег, чтобы отпугнуть комаров, спиральку. И все равно не писалось. Наконец он понял, что вовсе не комары отвлекают его.

То, как она отвернула лицо. Он должен что-нибудь сделать для нее.

Как ее зовут? Ах да, Сулочана.

Он начал рыться в наваленных вокруг кровати бумагах и рылся, пока не нашел старые рассказы, написанные им многие годы назад. Мурали сдул с их страниц пыль и приступил к чтению.

На стене дома висела теперь фотография усопшего — рядом с изображениями не сумевших спасти его богов. А вот толстопузый гуру, на которого, по-видимому, и свалили всю вину, из этой компании был изгнан.

Мурали постоял у двери, ожидая чего-то, потом медленно постучал.

— Они в поле работают, — крикнул ему сосед со сломанными зубами.

Коровы и бык на дворе тоже отсутствовали — их, вне всяких сомнений, продали, чтобы добыть хоть немного денег. Пугающая мысль. Девушка с такой благородной внешностью работает в поле, как простая поденщица?

«Я пришел как раз вовремя», — подумал он.

— Сбегайте к ним и приведите сюда! — крикнул он соседу. — Немедленно!

Заставив вдову сесть на раскладушку, Мурали объяснил, что у правительства штата имеется программа выплаты компенсаций вдовам крестьян, которые, не выдержав тягот жизни, накладывают на себя руки. То была одна из тех благонамеренных программ улучшения жизни на селе, которые никому никакой пользы не приносили, — просто потому, что крестьяне о них ничего узнать не могли, если только к ним не приходил горожанин вроде Мурали и не объяснял что и как.

За последние дни вдова похудела еще сильнее, загорела; она сидела на раскладушке, то и дело вытирая руки о сари на своей спине — стыдилась покрывавшей их грязи.

Сулочана принесла чай. Поразительно, подумал Мурали, эта девушка, весь день проработавшая в поле, тем не менее нашла время, чтобы заварить для него чай.

Принимая чашку, он коснулся пальцев девушки, быстро окинул взглядом ее лицо. Целый день тяжелого труда, а она все равно осталась прекрасной — даже стала еще прекраснее, чем прежде. Сколько изящества в ее простом, не накрашенном лице. Никакой косметики, губной помады, накладных ресниц, которые так часто видишь теперь в городах.

«Сколько ей лет?» — погадал он.

— Сэр… — старуха уложила ладонь на ладонь, — а нам правда денег дадут?

— Если вы распишетесь вот здесь, — ответил он. — И здесь. И здесь.

Старуха держала в пальцах ручку и глупо улыбалась.

— Она не умеет писать, — сказала Сулочана.

Мурали положил прошение себе на колено, и дочь подписала его вместо матери.

Затем он объяснил, что привез с собой еще один документ, который сам доставит в главный полицейский участок, расположенный у Маячной горы. Это было требование наказать ростовщика, спровоцировавшего своими действиями самоубийство. Мурали хотел, чтобы старуха подписала и его, однако она сложила перед грудью ладони и поклонилась ему:

— Пожалуйста, сэр, не делайте этого. Пожалуйста. Мы не хотим неприятностей.

Сулочана стояла у стены дома потупясь, молча поддерживая мольбу матери.

Мурали разорвал требование. А разорвав, понял, что теперь участь этой семьи зависит от него, что он стал в ней патриархом.

— А ее замужество? — спросил он, указав на прислонившуюся к стене девушку.

— Да кто же на такой женится? И что я могу сделать? — простонала старуха, когда девушка удалилась в темноту дома.

Идея пришла ему в голову, когда он возвращался к остановке автобуса.

Он уткнул металлический кончик зонта в землю, провел им по грязи длинную, сплошную черту.

И подумал: почему же нет?

В конце концов, больше ей надеяться не на что…

Мурали влез в автобус. В свои пятьдесят пять он все еще оставался холостяком. После его отсидки в тюрьме семья отказалась от него, никто из родных Мурали не стал хлопотать об устройстве его брака. А раздача брошюр, распространение слов истины в среде пролетариата и собирание изречений товарища Тхиммы не оставляли ему времени на то, чтобы самому позаботиться о женитьбе. Да он к ней особо и не стремился.

Лежа ночью в постели, он думал: но ведь здесь нет места для женщины. Дом грязный, забитый старыми книгами — трудами ветеранов Коммунистической партии, сочинениями французских и русских писателей девятнадцатого века, которых никто теперь уже не читает.

Он и не понимал до сих пор, как плохо жил все эти годы. Но ничего, положение может измениться, у него появилась большая надежда. Если Сулочана войдет в его жизнь, все станет иным. Он лежал на раскладушке, смотрел на потолочный вентилятор. Вентилятор был выключен, Мурали, экономя на электричестве, включал его редко — только когда летняя жара становилась совсем уж нестерпимой.

Всю жизнь он томился тревогой, мыслью о том, что предназначен для дел гораздо больших, чем те, какие можно совершить в маленьком городе. Когда он получил в Мадрасе диплом юриста, отец ожидал, что Мурали возьмет на себя его юридическую практику. Но Мурали притягивала политика: еще в Мадрасе он начал посещать митинги партии Конгресса, продолжал ходить на них и в Киттуре. Носил такую же, как у Неру, шапочку, держал на рабочем столе портрет Ганди. Отец все это замечал. Однажды они поспорили, спор закончился криком, Мурали покинул дом отца и вступил в партию Конгресса. Он уже знал, чему хочет посвятить свою жизнь, — у него был враг, которого следовало одолеть. Старая, плохая Индия с ее кастовой системой и классовыми привилегиями, Индия детских браков, унижаемых вдов и эксплуатируемых мелких служащих — все эти старые порядки надлежало низвергнуть. Когда в штате началась предвыборная кампания, он от всей души вел агитацию за кандидата от партии Конгресса, молодого выходца из низшей касты, человека по имени Ананд Кумар.

А после победы Ананда Кумара Мурали увидел, как двое его товарищей по партии каждое утро усаживаются у входа в ее офис. Увидел, как к ним подходят люди, приносящие письменные обращения к кандидату, как эти двое принимают обращения и берут с каждого просителя по двенадцать рупий.