От убийства до убийства - Адига Аравинд. Страница 64

Мурали пригрозил, что доложит о них Кумару. Они помрачнели, отошли от двери и предложили ему войти, не теряя попусту времени.

— Милости просим, пожалуйся на нас немедленно, — сказали они.

Он вошел в офис и, постучав в дверь Кумара, услышал, как они хохочут за его спиной.

После этого Мурали присоединился к коммунистам, поскольку много слышал об их неподкупности. Однако и они в большинстве своем оказались такими же продажными, как члены партии Конгресса, поэтому он переходил из одной Коммунистической партии в другую, пока не попал в темноватую комнатку и не увидел маленького, смуглого товарища Тхимму, сидевшего под огромным плакатом, на котором героические пролетарии лезли в небо, дабы сбросить оттуда богов прошлого. Наконец-то вот она — подлинная неподкупность. В то время к партии примыкали семнадцать добровольных помощников, они проводили в жизнь программы женского образования, контроля рождаемости и радикализации пролетариата. В составе группы таких добровольцев Мурали посещал расположенные в окрестностях Гавани потогонные мастерские, раздавая брошюры, посвященные учению Маркса и благодетельным последствиям стерилизации. Однако число партийцев все сокращалось и сокращалось, и в итоге из всей их группы остался только он один; впрочем, его это не смущало. Он служил достойному делу. И не был таким крикливым, как члены других Коммунистических партий, — он просто стоял на обочине дороги, показывая рабочим брошюры и повторяя призыв, который лишь очень немногие из них принимали близко к сердцу:

— Разве вы не хотите узнать, как изменить вашу жизнь к лучшему, братья?

Литературный труд его, полагал Мурали, также может стать вкладом в общее дело, хоть ему и хватало честности признавать, что думать так его, быть может, заставляет тщеславие. Слово «талант» прочно укоренилось в сознании Мурали, питало его надежды, однако едва он начал обдумывать способы, которые позволили бы ему усовершенствовать свой стиль, как оказался в тюрьме.

В один прекрасный день за товарищем Тхиммой пришли полицейские. В то время в стране действовало чрезвычайное положение.

— Вы совершенно правы, — сказал им товарищ Тхимма, — меня действительно следует арестовать, потому что я свободно и открыто поддерживаю любые попытки свержения буржуазного правительства Индии.

А Мурали спросил у полицейских:

— Почему же вы и меня не арестовываете?

Дни, проведенные им в тюрьме, были для него счастливыми днями. В утренние часы Мурали стирал одежду Тхиммы и развешивал ее для просушки. Он надеялся, что тюремное заключение позволит ему все обдумать, найти правильную литературную форму, однако времени для творчества у него не оставалось. По вечерам он писал под диктовку Тхиммы, трактовавшего великие вопросы марксизма. Ересь Бернштейна. Проблема Троцкого. Оправдание Кронштадта.

Слово в слово записав соображения Тхиммы, Мурали накрывал его одеялом — накрывал с лицом, оставляя ступни открытыми для проветривания.

По утрам он брил Тхимму, а тот метал в зеркальце громы и молнии, обличая Хрущева, осквернившего наследие товарища Сталина.

Да, то было счастливейшее время его жизни. А потом он вышел из тюрьмы.

Мурали вздохнул и поднялся с раскладушки. Он прохаживался по своему темному дому, вглядываясь в нагромождения книг, в рассыпавшиеся от ветхости издания Горького и Тургенева, снова и снова спрашивая себя: «Что я могу предъявить в объяснение моей жизни? Только этот ни на что не годный дом…»

И перед ним снова вставало лицо девушки, наполняя все его тело надеждой и радостью.

Он поднял с пола пачку рукописей и еще раз перечитал свои старые рассказы. А затем начал править их красной ручкой, изменяя характеристики персонажей, обостряя их побудительные мотивы, их порывы.

Мысль эта пришла в голову Мурали в одно из утр, по дороге к Деревне Соляного Рынка. «Они избегают меня. И мать, и дочь».

Но затем он подумал: «Нет, не Сулочана. Холодностью ко мне прониклась только старуха».

Вот уже два месяца он под разного рода надуманными предлогами приезжал автобусом в Деревню Соляного Рынка — только затем, чтобы снова увидеть лицо Сулочаны, снова коснуться ее пальцев, когда она подаст ему чашку обжигающе горячего чая.

Он старался навести старуху на мысль о том, что им следует пожениться, — делал намек за намеком, надеясь, что они должны внедрить эту идею в ее сознание. Во всяком случае, он на это рассчитывал. А уж после этого он, из одной лишь социальной ответственности, согласился бы, несмотря на его преклонные годы, взять девушку в жены.

Однако до старухи так ничего и не дошло.

— Ваша дочь — превосходная хозяйка, — как-то сказал он ей, полагая, что это намек вполне достаточный.

Но когда он приехал на следующий день, дверь дома ему открыла незнакомая юная девушка. Вдова поднялась в своей жизни ступенькой выше — наняла служанку.

— Мадам дома? — спросил он.

Служанка кивнула.

— Вы не могли бы позвать ее?

Прошла минута. Ему казалось, что из-за двери доносятся чьи-то голоса, однако служанка, выйдя, сказала:

— Нет.

— Что нет?

Она оглянулась на дверь.

— Они… ушли. Их нет.

— А Сулочана? Она дома?

Служанка помотала головой.

«Почему же им не избегать меня?» — думал он, возвращаясь к остановке автобуса и волоча за собой зонт. Он сослужил им службу и стал ненужным. Именно так и ведут себя люди, живущие в реальном мире. На что же ему обижаться?

Вечером, расхаживая по своему сумрачному дому, он думал о том, что должен согласиться с решением старухи: конечно, для такой девушки, как Сулочана, его жилище не пригодно. Разве может он привести сюда женщину? Он никогда не задумывался о том, как бедно живет, — пока не представил себе, что живет с кем-то еще.

И все-таки на следующее утро он снова поехал автобусом в Деревню Соляного Рынка, и служанка снова сказала ему, что дома никого нет.

По пути назад он думал: чем больше они унижают его, тем сильнее ему хочется упасть перед этой девушкой на колени и сделать ей предложение.

Вернувшись домой, он попробовал написать ей письмо: «Дорогая Сулочана! Я пытался найти способ поговорить с Вами. Мне нужно сказать Вам столь многое…»

Он ездил в деревню каждый день недели, и каждый день его не впускали в дом. «Больше я туда не поеду, — пообещал он себе на седьмой день, как обещал и в предыдущие шесть. — Больше не вернусь, честное слово. Мое поведение просто постыдно. Я эксплуатирую этих людей». Но он также и сердился на старуху и на Сулочану за такое обращение с ним.

На обратной дороге он вдруг вскочил со своего места и крикнул кондуктору: «Остановите!» Ему неожиданно вспомнился написанный им двадцать пять лет назад рассказ о деревенском свате.

Он спросил у игравших на улице в камушки детей, где живет сват; дети направили его к лавочникам. На поиски нужного дома у него ушел целый час.

Сват оказался наполовину слепым стариком, сидевшим, куря кальян, в кресле; его жена принесла кресло и для посетителя.

Мурали откашлялся, похрустел суставами пальцев. Он не знал, что полагается говорить в таких случаях, как вести себя. Герой его рассказа побродил вокруг дома свата да и ушел, а внутрь заходить не стал.

— У меня есть друг, который хочет жениться на здешней девушке. На Сулочане.

— На дочери того, который… — Сват пантомимически изобразил удавленника.

Мурали кивнул.

— Ваш друг сильно запоздал, сэр. Теперь у нее есть деньги, и она получила целых сто предложений, — сказал сват. — Так уж устроена жизнь.

— Но… мой друг… мой друг твердо решил взять ее в жены.

— А кто он, ваш друг? — спросил сват, и в глазах его появился проблеск грязного всеведения.

Утром, едва закончив работу в штаб-квартире Партии, Мурали поймал автобус и устроился, ожидая девушку, у деревенского базара. Начиная с этого времени он каждый день ждал ее у базара, на который она приходила по вечерам, чтобы купить овощей и фруктов. Он медленно шел за ней, вглядывался в бананы, в плоды манго. Мурали десятилетиями покупал фрукты для товарища Тхиммы. Он поднаторел во многих женских делах; сердце его вздрагивало, когда она выбирала перезрелый манго, а когда продавец обманывал ее, Мурали охватывало желание подбежать к нему, накричать, защитить девушку от корыстолюбия торгаша.