Училка и медведь (СИ) - Малиновская Маша. Страница 35
И так приятно становится.
Я улыбаюсь и смотрю на Богдана, он подмигивает, тоже улыбается — не вижу под маской, но по глазам догадываюсь. И показывает большой палец вверх.
— Папа тоже у них молодец, — шепчу.
— Да мы заметили, — усмехнувшись, отвечает мне анестезиолог.
Дальше врачи работают со мной. Я ничего не чувствую, кроме лёгкого головокружения.
А потом две медсестры подносят ко мне детей. Они замотаны в пелёночки, видны только красные личики. Я поворачиваюсь и прижимаюсь губами сначала к одному горячему лобику, а потом ко второму.
— Мы дали им молозиво, которое вы сцедили перед операцией.
— Там же капли.
— Им достаточно, — улыбается медсестра. — Через пару часов принесут кормить.
— Так скоро?
— Да. А чего ждать? Детишки они жить хотят, а значит, есть.
Она такая милая. Это приятно. И пусть я больше не увижу её, скорее всего, не узнаю даже имени, но мне она в данный момент очень близка. Потому что в её руках моё дитя.
Я снова смотрю на Богдана. Он ждёт. Терпеливо, но с нетерпением, если можно так вообще выразиться. Тоже безумно хочет поздороваться с детьми.
— Теперь к папочке, — сообщает медсестра, и они с напарницей уносят детей к Богдану.
А у того… слёзы.
Вы вообще видели когда-нибудь, как плачут медведи?
Я теперь да.
Смеётся и слёзы сдержать пытается, прижимает уголки глаз пальцами, а они всё равно стекают под маску. Теряются там, наверное, во вновь выросшей бороде.
Ему подносят малышей и разрешают коснуться костяшками пальцем их личик.
— Папа, пойдёмте с нами, — зовёт его детская медсестра, и я вижу, что Богдан теряется. На меня смотрит.
— Иди, — шепчу ему одними губами. Если я не могу сразу после рождения быть с ними рядом, пусть будет хотя бы он.
Они уходят, а я прикрываю глаза. Чувствую усталость. Взбудораженные эмоции как-то очень осторожно и мягко укладываются внутри, и в голове закрепляется чёткое осознание — я теперь мать.
— Вы как? — слышу сквозь толщу полувязкого состояния сознания.
— Нормально, — открываю глаза. — Долго ещё?
— Уже всё, — улыбается анестезиолог. — Сейчас вас отвезут в палату интенсивной терапии. Постарайтесь поспать хотя бы немного.
Медицинские сёстры меня обрабатывают, потом подвозят каталку, и я чувствую себя блинчиком, потому что на эту каталку меня переворачивают на живот.
Плюх.
Именно так я ощущаю свои бёдра и живот. Ну точнее не ощущаю, а вижу и впечатление именно такое. Брр.
Пока меня везут в палату, я размышляю о том, что кайфа, в общем-то, не поймала. Коллега-приятельница с упоением рассказывала о своих родах. Первые у неё были естественные, и она говорила, что готова была уже хоть на следующий день снова. А вторые кесарево сечение, во время которого она просто отдыхала и болтала с анестезиологом.
Ну-ну.
У меня так не вышло. Я, пожалуй, всё. Двое — план выполнен, Карина.
В палате меня перекладывают на кушетку, слава Богу, на спину. Подключают кучу всяких трубок и мониторов. Рядом лежит ещё одна девушка. Дремлет, кажется.
— А мужа сюда не впустят? — спрашиваю я дежурную в палате медсестру.
— Нет, миленькая, ему сюда нельзя. Вот вечером тебя с детьми переведут в палату, туда он уже и придёт.
— Понятно, — вздыхаю.
— Да ты отдыхай, пока возможность есть, — улыбается девушка. — Нескоро теперь выспишься.
Я пишу Васе сообщение, что всё прошло хорошо, и мои горошинки в порядке, что Богдан успел. Благодарю её от всей души за помощь и прошу передать привет мажору-шумахеру. Что-то мне кажется, что каким бы засранцем он не был, внутри не звенящая пустота у него.
Почему-то посещают мысли об Ирине. И… мне вдруг становится её жаль чисто по-человечески. Как бы там ни было, ей скоро тоже рожать. Мне было страшно, но рядом со мной был любимый человек, и моё сердце спокойно, потому что именно он сейчас рядом с малышами. А Ирина будет одна. И малыш её будет один.
Странно жалеть свою соперницу, и это вызывает некоторый диссонанс во мне. Я не знаю, как это уложить в своей голове, поэтому оставляю как есть.
Я следую совету медсестры и прикрываю глаза. Мне действительно нужно отдохнуть. Я нужна своим детям сильной.
38
— Смотри, какие они, — говорит Богдан, аккуратно поглаживая пальцем щёчку сначала одного ребёнка, а потом второго. — Маленькие такие, беззащитные.
— У них есть мы с тобой, мы будем их защищать, — улыбаюсь и прислоняюсь щекой к его руке.
Мы уже несколько часов находимся в палате. Детки с нами. Я пока особой боли не чувствую, мне колют сильные обезболивающие. Но дискомфорт присутствует и сильная слабость. Поэтому я лежу, а всё что нужно, делает Богдан.
— Детки у вас хоть и маловесные, но здоровенькие. Оценки по Апгар высокие. Нет смысла держать их в интенсивной. Вы будете на контроле, так что медицинская сестра будет заглядывать часто, — сказала мне неонатолог, которая пришла, когда привезли малышей. — Как прикладывать к груди, вам сейчас покажут. Докорм смесью я назначила, его будет осуществлять медсестра, но будем наблюдать, необходим он им вообще или нет.
Она ушла, а мы с Богданом остались наедине с детьми, которые нам обоим казались маленькими инопланетянами.
— Давай развернём? — несмело предлагает Богдан.
— Давай попробуем.
Я, кряхтя, усаживаюсь на кровать, а он подтягивает детские пластиковые кроватки, или как там они называются, ближе к моей постели.
Малыши сейчас не спят. Один тихонько кряхтит и делает движения губками, второй просто тихонько лежит и водит мутными глазками.
— С какого начнём?
— Сам выбирай, — смеюсь осторожно, чтобы не отдало в шов.
Богдан осторожно тянется к малышу в розовенькой шапочке, точнее малышке, и распутывает завиток на пелёнке. Аккуратно разворачивает. Дочка вздрагивает и выталкивает вверх ручки и ножки. Тоненькие такие, кожица немного свисает, венки видно. А на личике полупрозрачный пушок и ресничек и бровок будто бы нет.
— Рыженькая, — усмехается Медведь, заглянув под шапочку.
— И сынок тоже, — улыбаюсь я, заглянув под голубую шапочку.
— Ну, у них и шансов-то особенно не было.
— Это да.
Они такие маленькие, совсем крошечные, и я, признаться, даже побаиваюсь брать их на руки. А вот Богдан, кажется, совсем не боится.
— Как думаешь, это они есть хотят? — он кивает на девочку, которая начинает будто бы ловить своим маленьким ротиком его палец, когда Богдан касается её щёчки.
— Наверное. Давай попробуем покормить.
Я усаживаюсь повыше, умостившись спиной на подушки, прикладываю к груди девочку. Мальчик, кажется, задремал. Зажмуриваюсь, когда дочь начинает пытаться добывать себе молоко. Это, блин, больно.
Смущаюсь, когда замечаю, как заворожённо на этот процесс смотрит Богдан. Кажется, будто ему приоткрыли завесу какой-то неведомой тайны, и он очарован тем, за чем наблюдает.
— Слушай, Белочка, а как мы их назовём?
Это может показаться странным, но мы с Богданом даже не перебирали имена во время беременности. Решили, что когда дети родятся, оно само нам в голову придёт.
— Мне нравится Алёнка. Тебе как?
— Нравится, — улыбается. — А парня как? Денис или Борис?
— Денис.
— Или Борис? Мне тоже нравится.
— А мне Денис больше.
— Сложно выбрать. Но пусть будет Дениска.
— Алёнка и Дениска, — склоняюсь к деткам, когда Богдан помогает их поменять у груди. — Мне нравится.
Наступает тишина. Мы просто замолкаем, и нам четверым так хорошо. Дочь, наевшаяся молока, на руках у Богдана, сын у груди у меня.
Четверо.
Счастливы.
Слов сейчас не надо. Мы просто молчим и дышим этим наполняющим нас счастьем, этим спокойствием, ощущением правильности.
Я испытываю благодарность к Богу, к судьбе и… к Коле. Серьёзно. Это было больно — его измена, но спасибо ему. Иначе бы я никогда не позволила встретиться на моём пути такому мужчине, как Богдан.