Чужбина с ангельским ликом (СИ) - Кольцова Лариса. Страница 113

Желая вернуть меня в утраченное состояние послушания, он продолжил ласковое балагурство, как некую разновидность затянувшейся, но очень сладкой любовной прелюдии. Птичка в его обладании, так он полагал, а потянуть некоторое время с реализацией её повторного присвоения, означало поднять «райское блаженство» и вовсе на недосягаемую высоту…

— Чего ты сникла? Поверь, что уже в следующий раз мы всё наладим… Если честно, я тоже ничего толком не сумел прочувствовать…

— Следующий раз? — я наблюдала за Элей, вдруг подумав, что вся её непутёвая жизнь наглядное указание, чего следует мне избегать, — Где же?

— Ради тебя я вернусь. Выходи в полночь, а я подъеду к вашим закрытым воротам…

— Опять будем в машине?

— Можем и в лесу…

Я очнулась от чар и уже не хотела удовлетворять его любовные фантазии в каком-то диком, непролазно-неопрятном, наполненном паутиной и зловредными насекомыми, лесу. Лес как своеобразная декорация вокруг нашего любовного уединения ничуть меня не прельщал. Я желала любви на реальной и, если не заоблачной, то близкой к облакам высоте, — в его хрустальной пирамиде. Там, куда он меня пока что не приглашал.

— Я должна выспаться. У меня завтра утром опять встреча с моими столичными и очень непростыми клиентками… я обязана хорошо выглядеть. Я не хочу, как бродяжка, изваляться в лесу…

— Как скажешь, — ответил он без заметного огорчения. — По крайней мере, я тоже высплюсь у себя в столичной халупе, — распахнул дверцу, и я вышла. Машина умчалась прочь, а я побрела к себе, отяжелев телом и ногами как старуха.

Утром мы встретились у стены. Меня охватил такой трепет, что я дышала через раз. Я даже не могла понять, хочу ли я после вчерашнего продолжить то, что не поддавалось определению. Если это игра, то чья? Если любовь, то взаимная ли она? Встреча поражала тем, что мы оказались здесь, у пропускного пункта, в одно и то же время.

— Только что вернулся, — сообщил он мне. — Видишь как, ты туда, я оттуда. Какое-то роковое несовпадение наших маршрутов… — по виду он никак не дал мне понять, что именно чувствует. Вёл себя так, будто вчера ничего и не произошло.

— Ну, что? — спросил он с лёгкой насмешкой, озираясь по сторонам. — Продолжим прерванное общение, пока твой водитель отбыл? И кстати, чем он занимается в пункте пропусков? Я посоветовал бы тебе сменить водителя.

— Предлагаешь себя?

Вместо ответа он распахнул заднюю дверцу своей машины, и я как загипнотизированная, как механическая заведённая кукла безвольно подчинилась ему. Захлопнув дверцу, сразу же сжал меня всю целиком, едва мы оказались в замкнутом пространстве. Не дав мне и опомниться, он нещадно мял моё платье, то самое, вчерашнее, так что оно буквально пищало по всем швам со мною на два голоса.

— Не трогай… не трогай же! Ай-ай!

Тем же ловким приёмом он повторил вчерашнее, но по времени сеанс «насыщенного секса» оказался намного продолжительнее, и у меня появилась возможность не только ощутить, но и понять, что именно этого мне и недоставало больше всего на свете. Я слышала собственные стоны будто со стороны, не веря, что их издаю я, и не имея никакой возможности запретить себе такое вот всеохватное погружение в неподконтрольную разуму стихию. Единственное, что мне мешало, так это моё же платье, задранное выше груди. Подол платья мешал мне дышать, а сильные ритмичные толчки всё не прекращались…

Наконец он застонал, почти зарычал, глуша свой рык и кусая моё скомканное платье. Хорошо, что не меня саму! И возникла непонятная агрессия к человеку, доставляющему мне такое вот, нисколько с разумом не связанное, то ли наслаждение, то ли муку. И то, и другое. Он задирал мои ноги, будто я акробатка. Но на то он и был некогда акробатом. Я никак не могла определиться, что это, реализация любви или недопустимое распутство? И то, и другое. Мне было стыдно, и мне же нравилось всё это.

Я вдруг пожалела ту юную девочку, которой он когда-то сбросил надводные цветы с моста, как кого-то, для меня постороннюю. Жалко её за те мечты и возвышенные представления о том, какой необыкновенной будет любовь, насколько прекрасное будущее ожидает её… Её уже не существовало, как и того акробата — самозванца…

— Ты распоясавшийся бюрократ! — произнесла я страдальчески, — Мало того, что заманил меня в эту тесную ловушку на колёсах, так вдобавок ко всему скомкал моё чудесное платье, причинил ущерб…

— Как я ещё не умер… — пробормотал он, дыша через раз, абсолютно не услышав моих стенаний, — это же что-то… запредельное…ты моё чудо…

И внезапно, нечто вроде запоздалой отдачи, сладкий отзвук его похвалы пронзил меня до самого центра позвоночного столба. Настолько отрадно было ощущать себя источником его острой радости. Я неконтролируемо вцепилась в его шею ноготками. На его же счастье, ногти я стригла коротко, дабы не мешали моей работе с изделиями, а то бы ему не поздоровилось. Как кошка я инстинктивно сжимала и разжимала пальцы, елозя по его шее, по спине, и не желая отпускать от себя. Желая навсегда пропасть в том омуте, где мы с ним то ли слились, то ли развоплотились…

— Кажется, я готов всё повторить… без отрыва… — произнёс он, нешуточно вдавливая меня в сидение машины, и приноравливаясь к повторному сеансу «насыщенного секса». — У меня так было лишь в семнадцать лет… невероятно…

Он перевернул меня на живот, и я… — как опытная особая дева, утратившая счёт таким вот «сеансам», как та самая клятая танцовщица! Существующая лишь как воплощённая и бесперебойная функция полового приложения к мужскому потребителю, — подлаживалась под все его запросы, не веря собственному телу, его прочности, проявившему способности к подобным вывертам, к ощущениям, о наличии которых не подозревала в себе. Острейшее переживание не отменяло чёткой осознанности собственной же низости, вызывая одновременную с оргазмом муку от раздвоения, от разрыва моего, столь гармоничного и тихого, устоявшегося существа. Сшить меня в утраченное единство не удалось бы уже никому. Не существовало таких игл и затейливых реставрационных механизмов.

Голова упрямо не желала подчиняться неодолимой силе чувственного утопления, и она плавала над всем происходящим каким-то отстранённым наблюдателем, содрогаясь тому, для чего не существовало определений в рамках эстетики. Пройдёт немало времени, прежде чем я смогла научиться видеть высшую красоту там, где в данный момент видела лишь животное уродство…

Наверное, лишь чудо спасло сидение его машины от того, что оно не разломилось. Оно жалобно и угрожающе скрипело, грозя неминуемым обрушением, механически взывая к разуму тех, кто с таковым на время расстался. Мой небольшой вес оказался спасением для этой чудо — конструкции. Всё же, не ради таких вот чудо-экспериментов оно было задумано, а лишь ради комфортного и спокойного устроения задницы попутчика или попутчицы, кого и пожелал бы довезти хозяин машины при случае…

Я очнулась быстрее, чем он, поэтому он никак не мог сообразить, за что я его ругаю вместо ожидаемой нежности, признательности, ласкового женского мурлыканья, к чему уж точно был приучен. Он выглядел растерянным и обескураженным, — Что-то опять не так?

— Мне же необходимо выглядеть безупречной! Что подумают мои покупательницы и коллеги, когда я предстану перед ними мятой и оборванной?!

— Решат, что это твой новый стиль, экзотичный как всегда.

— Нельзя было хватку ослабить? Чего ты … — я заплакала, моя психика дала сбой от столь оглушительной нагрузки. Столько лет прожить в стерильной закрытости, неприкосновенности, и вовсе не потому, что имелось к тому глубинное расположение, а в силу неодолимых обстоятельств… Это же как голодающему запихать в себя немереное количество еды, как на иссушенное растение излить огромный резервуар воды… Но в случае любви все аналогии бессмысленны.

— Как зверь неистовый, перекрутил мне всё платье!

Только не в платье крылась причина. Я не могла ему сопротивляться, а очень хотелось так поступить, чтобы принудить его к другому стилю отношений. Чтобы любить в обстановке не только вполне понятного удобства, а и продуманной окружающей красоты, недоступности для случайных свидетелей. Чтобы после изысканных насыщенных любовных игр, ласкающих слов полностью раскрепоститься, без унизительного страха, что кто-то обнаружит, помешает. Чтобы очутиться внутри его злосчастной хрустальной пирамиды. Завладеть его душой и жизненным пространством.