Чужбина с ангельским ликом (СИ) - Кольцова Лариса. Страница 129

— Меня интересует лишь мой отец, его гибель. А у Ал-Физа был свой сильный защитник, тот же его тесть…

— Хромоногий глава Департамента Безопасности не смог бы защитить Ал-Физа по той причине, что его самого могла схватить служба безопасности самой Коллегии Управителей, если бы я выдал всё, что и знал об Ал-Физе. Они не особенно-то и доверяли хромоногу, если сразу же ухватились за меня, как за самое слабое звено, как им показалось… Они боялись, что заговорщики уйдут, так сказать, в глубокую воду, и никого уже не ухватишь за скользкие хвосты. Так оно и получилось впоследствии, и моя заслуга в этом тоже есть. Пока они потрошили мелкую рыбёшку, крупная рыба ушла в недоступную для них пучину. А я был выброшен подыхать, меня не уничтожили, как ту самую ничтожность, никому не нужную мелюзгу, схваченную всего лишь по ошибке, как те и решили. И только брезгливо отбросили наполовину издохшего, предоставив самим обстоятельствам меня и доконать… Мой отец и моя несчастная мать приволокли меня в глухомань, где надеялись исцелить, да куда там! От трупа меня отличало лишь то, что я дышал. Была такая женщина в имении Ал-Физа, — няня его детей, доброты нездешней, по имени Финэля. Она тоже пыталась лечить меня, но когда поняла, что бессильна, обратилась к Тон-Ату. Он был когда-то в её молодости её же учителем по искусству врачевания. Мой целитель, а потом уж повелитель, — как вы и подчеркнули с намерением унизить моё достоинство, хотя служить ему было делом чести для меня, — Тон-Ат наделил меня новой душой, вытянув меня, если по сути, из пасти надвигающегося безумия. А оно, поверьте, страшнее смерти. Потом и физическое здоровье худо-бедно, но восстановилось. Я, между прочим, был частично и парализован… — у Инара вдруг задёргалась одна половина лица, и мне стало страшно, что его опять парализует. Я догадалась вдруг о причине его внешней бесстрастности, у него был повреждён лицевой нерв! От того и лицо его было столь неподвижным.

— Простите мою бестактность, Инар! Но я же ничего не знала. Ал-Физ должен был отдать вам за такую, как вы выразились «услугу», половину своего имения!

— Если и была услуга, то лишь себе самому. Я же понимал, что раскрой я рот, меня бы тоже уничтожили заодно со всеми. Всякую мелочь тоже подгребли бы без остатка ради уничтожения опасного очага возникшей угрозы. А если угроза оказалась мнимой, как потом решили, уничтожили самих доносчиков, как умышленных клеветников на цвет аристократии. Вашего отца признали жертвой оговора, а то, что ваша матушка, да и сама Ласкира, столь оплошали, позволив уже корыстным мерзавцам ограбить вас, кого винить? Ласкира была, не скажу, что не образованной, а очень специфической особой, всегда живя своей душой где-то там, куда другим доступа не было, но плохо ориентировалась в жизни реальной. Вначале Ниадор, потом уж сын были ей защитой, а без них она потерялась как ребёнок. А матушка… она была убита горем, в то время как её отчим, обладая властью над огромной и другой страной, как вы теперь знаете, слишком презирал то, чем владели континентальные аристократы. К чему ему были их жалкие имения, когда он нацелен отобрать у них весь континент. И уверяю вас, так оно и произойдёт… Вот видите, в какие откровения вы меня вовлекли, пользуясь моей беззащитностью перед вами…

Он опустил глаза в поверхность своего начальственного огромного стола, будто что-то искал на его поверхности. Что он имел в виду, понять было трудно, но, когда он поднял на меня свои глаза, наполненные странным влажным блеском, я оторопела, не желая уже ничего понимать. Он быстро спохватился, спрятавшись опять за свою непроницаемость, уже сухо договорив, — Ну, а то, что Ал-Физ оказался неблагодарным, это уже другая история. То, что он не простил мне моей беспримерной стойкости ради его спасения, говорит лишь о том, что он начал бояться меня как человека, который организован иначе, чем он, а потому и непонятен ему. Он и вашего отца не понимал, а не боялся его лишь потому, что считал возвышенным дурачком и сказочником. А я-то никогда не был ни дурачком, ни сказочником.

Тут кое-что поняв, я спросила, — Инар, зачем вы следили за мною, когда я жила в столице? Я же отлично запомнила ту машину…

— Я не следил, а охранял вас, госпожа. Поскольку всегда было очень много желающих присвоить вас себе, пользуясь вашей якобы беззащитностью при такой небывалой красоте.

— Имеете в виду Рэда-Лока?

Он повторно издал смешок, — Машины были разные, а казались вам одинаковыми из-за этой странной моды на золочение стёкол. Если бы только Рэд, этот неисправимый любитель лёгких интрижек! И уж тем более не Чапос, как вы понимаете, являлся для вас угрозой, поскольку он боится меня, как вам и не кажется такое смешным. За вами следил сам Ал-Физ, стареющий, да неугомонный оплодотворитель огромного количества женщин. Но я однажды сказал ему, глядя прямо в его лютые глаза, чья вы дочь. Он стал белым и безмолвным как меловая скала… Не буду толкователем его чувств, но после такого откровения его преследования прекратились.

Так вот как! Их было несколько, тайных наблюдателей за мною в те времена, и только моё неведение приписало те преследования одному и тому же лицу в силу похожести их машин. А его, Рудольфа, среди них как раз и не было. И все те мои ощущения, возникшие не беспочвенно, теперь казались мне постыдными. Ну и тупица же я, слепая и очарованная собственными миражами, откуда и тянулись ко мне руки того, кто в действительности на тот момент и не думал обо мне! От волнения я принялась поглощать сливочную бомбочку, не чувствуя никакого вкуса. Щёки мои пылали, — несчастная особенность, передавшаяся мне от мамы с её тонкой кожей.

Инар протянул мне затейливую запечатанную коробку с пирожными. У него была ещё одна про запас, как оказалось.

— Возьмите с собой, госпожа. Для вас и куплено. Только прикажите, к каждому вашему завтраку у вас будут самые свежие лакомства из самых изысканных столичных домов яств.

Глаза его разгорались восхищением, так что казалось, некая прозрачная сковывающая мимику плёнка сползает с его лица…

— Сам не поленюсь каждое утро перед восходом ездить за ними, чтобы ваши губы прикасались к изысканным лакомствам. Лишь бы вы испытывали удовольствие… — он быстро спохватился и наклонил голову как бы в знак почтения.

Я встала, даже не подумав протянуть руку к его подношению, — К чему бы мне обременять вас? Вы мне кто, собственно? Разве отец? Или жених?

Лицо его вытянулось, губы жалко затряслись, так что я окончательно опешила, — Благодарю вас, Инар, за ваше предложение, но не стоит настолько себя обременять.

— Да какое ж обременение? Я так и так каждое почти утро езжу в столицу.

— Зачем?

— Дела, знаете ли… да и встаю я рано. Жизнь натренировала меня так, что первые лучи Ихэ-Олы я встречаю, будучи уже за работой, а не в постели, как прочие…

— На что намёк? Что в нашей «Мечте» все ленивы и не дисциплинированы?

— Только не вы!

— Мы, господин Цульф, порой по ночам работаем, чтобы успеть изготовить заказы. Поэтому имеем полное право открывать своё заведение чуть позже, чем тут принято…

— Кто ж вас упрекает? Ваше право самой назначать часы приёма посетителей. Жалоб от ваших клиентов по поводу этого не поступало. Прошу вас, госпожа Нэя, оставьте меня теперь в покое. Мне необходимо принять лекарство, коли уж вы вывели меня из привычного состояния душевного спокойствия и ясного ума, необходимых мне для моей службы.

Я ушла, наполненная таким сумбуром, что решила никогда с ним не разговаривать вообще. Как он вообще посмел дать мне понять то, в чём я не только не нуждалась, а была почти оскорблена, — в его чувственном обожании, поскольку приписать чистую и бескорыстную влюблённость такому сухарю я отказывалась. Наверное, его можно было и пожалеть, и уважение он точно заслуживал, но он продолжал не нравиться мне. То ли из-за немужественной внешности, то ли от ускользающей его сути, не определяющейся ни как плохая, ни как хорошая. Он, действительно, обслуживал лично мои дела и разруливал всевозможные и неизбежные проблемы, прикрывал наше сознательное плутовство, особенно со стороны Эли, снисходил к необязательности, чего тут никто и ни от кого не потерпел бы никогда. Но общался со мной очень скупо и без намёка на льстивость или угодничество, а в то же время явно тяготился такой вот обузой. И нате вам! Он, кажется, тоже мужчина… Пусть уж Эля с ним общается, бедняжка…