Чужбина с ангельским ликом (СИ) - Кольцова Лариса. Страница 29

— Он часто возвращается, и тогда у нас битва за обладание Артуром.

— На кого похож твой сын? Я видела его лишь в детстве. Он был синеглазый пригожий мальчик…

— Он таким и остался. Он ни на кого не похож. Он уникальный. Он чудо земной природы.

— У меня тоже будет сын. Он будет чудом уже звёздной природы.

— Зачем и дело стало! — Лора развеселилась, будто и не говорила о своей печали. — Я хочу дочь. И обязательно рожу.

— А я рожу сына только от Радослава, — сказала Ксения. Лора была честна перед ней. Возможно, она и этим хотела уязвить Ксению, чтобы доказать, насколько она, Лора, была достойнее Ксении любви.

— Это-то кто такой? Не знаю такого. Может, познакомишь? — опять развеселилась Лора, — Он не нуждался в тебе даже, как ты говоришь, любя тебя. А уж после стольких лет он и забыл, как ты выглядишь, как тебя зовут. Он забыл тебя. Он даже не прислал тебе ни одной весточки о себе. А мне — да. Два раза. Хотя я, веришь, сразу его послания уничтожила. Зачем они мне? Его раскаяние? Он забыл тебя намертво! — повторила она.

— Если ты не просмотрела, а сразу уничтожила присланную запись, то откуда же знаешь, что он раскаялся? А если он сказал тебе: Брысь! Окончательно забудь меня, не теряй свои годы в пустых ожиданиях?

— Твои когти, фея-рысь, тупые. Мне уже не сделаешь больнее, чем было. А ты, я уверена, ещё получишь много боли. В отличие от тебя, он-то точно вернётся заматерелым уже волком, как и твой папа будет. И вот тогда ты и узнаешь по-настоящему, что это такое — волчьи зубы, кусающие за сердце. Ты воображаешь, что уже истратила свой лимит на страдания, но ты вкусила лишь малую их часть. И твоё будущее не будет столь уж отрадным, даже если тебе и удастся спрятаться за широкой спиной своего жениха по имени Ксенофан Зотов!

Вот как! Она, оказывается, знала, что её жених Ксен?

— Только от Судьбы не убежишь. И она ещё отомстит тебе за твою же дурость, жестокость, из-за которой ты и только ты виновата во всём, что с нами, с тобой и со мной, произошла эта чудовищная запутанность. Может, и папа твой внёс свои усилия, не знаю. Но ты получишь то, к чему стремишься, и это вовсе не будет твоей заслуженной наградой, а заслуженной карой… И знай, — не хотела говорить, а скажу, — у него там есть красивые девушки. Очень красивые и необычные девушки. А ты думала? Там уродицы кривобокие бегают? И я так думала. А там… там такие настоящие уже феечки обитают, с глазами — звёздами и с фигурками, выточенными в неземной мастерской, о которой ты и говорила. Только Творец их куда как более утончённый эстет, чем наш с тобой. И уровень его мастерства, пожалуй, и повыше, чтобы ты знала. Мы-то в сравнении с ними, с теми, и есть грубые уродицы! А он-то, пусть и огрубел-одичал, а вкусив столь изысканное, да нежное, может и отвернуться от того, что залежалось, да и просолилось от слёз. Себя-то огляди в зеркало без иллюзий, когда по утрам встаёшь! Так что и не знаю, кого ты там дождёшься, если дождёшься…

— Я его дождусь, — прячась за улыбкой — маской, неподвижной и идиотской, ответила Ксения.

— Смешно! — продолжала упиваться своей ненавистью Лора.

— Я им опять завладею! Я верну себе прежнего Радослава.

— Смешно, — повторила Лора.

… — Смешно, — повторила Лора, разволновавшись на её откровение по контакту, что у неё, у Ксении, тоже будет ребёнок от Венда. Но смешно Лоре не было. Как и самой Ксении. Этот недолжный, как его ни оправдывай, поступок Ксения совершила перед тем, как лечь спать. Нарочно, чтобы лишить будущую мать Лору сна. И с подлым удовлетворением уснула сама тотчас же. Спросонья Ксения слышала его голос, а также голос мамы, ещё не очень отделяя эти голоса от сна. Наконец она вынырнула полностью.

Холл, где они говорили, отделялся от комнаты Ксении лишь узким коридором, и она слышала их разговор через открытую панель входа. На витражах этой панели плыли в розовой и синей млечности серебряные звездолёты, а в их прозрачных внутренностях сияли лица мамы, маленькой Ксении и её любимой таксы из детства Ляпы.

— Ника Анатольевна, вы ешьте. Эти черешни я сам рвал только что. Мы с приятелем пролетали над Ботаническими Садами, решили заскочить.

За окнами была зима. Лёгкий подмосковный мороз, вечнозелёные сосны были словно в белом контуре, проведённом небрежной рукой, от только что выпавшего снега на ветвях и хвое. А в холле стояла ваза с черешней, только что вызревшей в Ботанических садах Подмосковья. И у Ксении сладко заломило нёбо от предвкушения любимых ягод. Но она и не подумала вставать. Ещё чего! Сейчас и разбежится! Прибыл семьянин! Нажился уже со своей лыжной палкой, припёршейся на чужую лыжню. И вот, уже бросаемой и не нужной. Ксении хотелось, чтобы мама гневно отчитала Рудольфа, выдала отповедь за свою поруганную дочь. А она? Пришла, будит. Оттягивает плед с лица:

— Дочка, он пришёл, выйди!

— Ага! Так и побегу! Спать хочу. Отстань! Пусть волочёт свою искусственную и недозрелую черешню жёнушке, муж черешневый. — Говорила грубо, желая даже отпихнуть глупую и не гордую мать, ничуть не желающую бороться за свою дочь.

«Выйди»! — после того, как выплюнул, словно черешневую обслюнявленную косточку в грязь. Сделал её почти психической развалиной, сделал тенью самой себя. Кто сосчитает, сколько бесценных нейронов погибло в её талантливой голове, и она стала ни к чему не способной. Даже красота слезла с неё, как дешёвый краситель с тряпки после стирки. Он нанёс свой удар, когда она этого не ждала, правда, предварительно капитально её умучив. И ни к кому, никогда, он не относился так по-скотски как к ней. За что? За то самое, за любовь без оглядки. Пусть теперь с женой своей плюётся черешневыми косточками в супружеской постели. Пусть ловит ягодки с её груди и с мускулистого, как у мужика, живота. Хотя живот-то у жёнушки стал как арбуз, не вмещаемый в её узкое тело, а груди — две полноценные дыни! Жёнушка была на сносях. Мама вернулась в холл, — Она спит. Так устала сегодня. Вернулась только что с практики. Ей настолько непривычно после сцены учиться в Академии, она тоскует, нет ни к чему интереса.

Он ласковым голосом, как умел говорить с другими, и никогда с нею, ответил что-то маме, но не уходил. Мама ела черешни, хваля их. Будто и не был он женат, а пришёл как прежде до женитьбы. И ведь знает, подлец, график отлучек отца. Не боится. Презирает маму, презирает её, Ксению. Накатило, так и пришёл с прозрачными зелёными глазами из прошлого времени.

Вскоре он ушёл. И Ксению охватила тоска пополам с любовным желанием. Она лихорадочно вскочила и стала собираться. Но куда? Вызвала общественный аэролёт, предварительно дождавшись, когда мама угомонится и утихнет. После чего и помчалась в Баварские Альпы. Если он притащился, то точно хотел везти её в дом Карин. А если полетел к пузатой Лоре?

— Я дрянь! Я раздавленная лягушка на дороге, куда я и мчусь?

Всю дорогу она себя отчитывала и корчилась, отчитывала и не могла вернуться в одинокую комнату, ставшую горькой кельей. Но какие грехи она должна была отмаливать? Его. Своих она не ведала за собою. А если они и были, то удар был получен такой страшный, что кара эта сделала её калекой во цвете лет. Как жить? Вокруг расстилалась трясина. И Ксения качалась на своей зыбкой кочке, желая утопиться, но ещё больше желая повторения утраченной любви. И ненависть к нему сплелась с любовью и, о бедные её нейроны в голове! Они погибали от непомерной нагрузки, которую не могли в себя вместить, их связи рвались со стоном, и они гибли, гибли, оставляя её полной идиоткой! А ведь они даются человеку на всю его жизнь без способности оживать, если они умирают.

Дом в Альпах светился старинными окнами. О, эта скупая немчура! До последнего кирпичика хранят, холят и полируют своё старьё. А сколько эти рачительные европейцы порушили русских шедевров в неоглядной ретроспективе времен. Люби их тут! Чувство ненависти к абстрактной «немчуре», а в действительности это было страдание от собственного унижения, сдавило сердце Ксении. Да и какой Рудольф — немчура? Мать-немка его не любит, сам он не любит эти красочно-буклетные, чистенько выметенные веничком цивилизации и просевшие от старости Альпы, он русский абсолютно. Во всех проявлениях он русский. И в худшем смысле тоже русский.