Чужбина с ангельским ликом (СИ) - Кольцова Лариса. Страница 49

Так далеко от Земли, так горько и страшно ему никогда ещё не было. Даже в той тюрьме, поскольку у него тогда сознание было каким-то заторможенным, а все ощущения частично притуплены. Или потом память, не желая держать в себе ту остроту боли и запредельность кошмара, как-то сгладила и притупила, покрыла полупрозрачной плёнкой всё пережитое? Возможно, что и не без помощи чудаковатого, как показалось ему вначале, Франка Штерна. Да только Франк был реальный кудесник, странный несколько, но таким и полагается быть доброму магу.

Антон и понятия не имел, как найти убийцу Голубики, понимая, что столичная структура, аналогичная полиции, делать этого не будет. Кем она была милая девушка-студентка, дочь простого ремесленника из бедного квартала? Жена такого же молодого технаря, пусть и работающего в секретной, особой государственной организации, но кем он был для них? Никем, как и она.

Народ жил своей задавленной и нищей жизнью, держась за древние традиции и послушный палке, грозящей им с верхнего этажа элит за непослушание их воле. В основном же, представителей этих элит они видели в своём телевизионном устройстве, стоящем в чистом и сакральном углу самого бедного жилища. Страшась превратиться в социальную пыль, они слушались своих элитариев даже ради биологического самосохранения, ощущая себя в маленьком и ограниченном мире окружёнными со всех сторон враждебной и таящей смерть ойкуменой, половина пространства которой была уже поглощена смрадной пастью Хаоса. Несмотря на очевидную инволюцию — жизнь в упадке без всякого развития, не смотря на лицемерие и ложь элит, не смотря на отвращение к своему многослойному и несправедливому устроению, народ терпел и смиренно нёс бремя своей мало радостной жизни.

Этому миру ещё столетия идти к своей сияющей вершине, да и будет ли она? — так думал Антон. В единой, вроде бы, Паралее было много как бы и островных государств. Каждая корпорация, каждый крупный клан жили своей закрытой жизнью, оформленной по своему разумению, и это считалось проявлением гражданской свободы. Богатые не думали о бедных, и уж тем более о том, чтобы с ними чем-нибудь делиться. Они жили за своими высокими стенами, где прятали свое благополучие от других, ненавидя нищих и изобретая тайные доктрины для уничтожения избыточного, по их мнению, люда. А люд этот инопланетный, но такой земной по своему виду, практически уже и не размножался. Он покорно вымирал от апатии и пьянства, отсутствия всякого развития, тупой и трудной жизни, работы, не обещающей впереди ничего, кроме истощения и физического угасания от усталости и болезней, а не от биологической старости, как таковой. Её у них и не было. Никто просто не доживал. Старики были редки так же, как и счастливые люди на улицах. В этом мире не было будущего времени. Бедное большинство было рассыпано как горох между островами — твердынями тех, кто сумел хорошо устроиться в этом, хотя и живописном, не в аду, но в палисаднике у его порога. Пусть и на время, но мнилось им, что на вечность.

В провинции было ещё беднее и ещё безнадёжнее в смысле элементарного выживания, а понятия комфорта жизни у бедных просто не существовало. Зыбкое неустойчивое равновесие, готовое развалиться от любого толчка извне. Но ждать его было вроде и неоткуда. Утрата целей и смыслов существования казалась некоей физически ощутимой субстанцией, покрывающей пылью всё вокруг. Улицы, дома, рощи, глаза и лица людей, их души. Будто сама планета, её сверх разум, их Надмирный Свет-Отец задохнулся на время от этой пыли, поднятой прошлыми войнами до самых звёзд и сделавших их тут почти и невидимыми, во всяком случае, ими мало кто тут интересовался. И теперь она медленно осаждалась, накрывала общепланетной тоской и бессилием.

У них не было авиации. Грохочущие поезда — остатки былого технического расцвета ходили только до пределов их обитаемых зон, а сами зоны были стянуты к столице и редким промышленным центрам их производств. Гуляя с Олегом по столице, Антон, как и Олег, глядя на подобную жизнь, тоже утрачивал юношеский оптимизм, который сменял пессимизм раннего взросления, будто местные жители заражали и их своей ранней душевной старостью.

— Зачем нам прекрасное будущее здесь? — спрашивал Олег, вторя раздумьям Антона, — когда у нас оно уже есть на Земле?

И Антон соглашался. Ему не хотелось больше умирать здесь. Они с Олегом чуть не задохнулись в горящих капсулах, затем он, Антон, чуть не умер повторно в их мертвецкой среди синих и некоторых раздутых уже трупов людей, так и не увидевших человеческую жизнь. Зачем им-то было умирать тут, не познав любви, отцовства, не видя плодов светлого будущего от своих трудов здесь, когда у них это будущее уже было?

— Пусть они умирают, — говорил Олег, — их жизнь, их планета…

Но Антона, хотя и глухо, терзала мысль о том, что их «Финист» — звёздное послание из будущего стал причиной местного мини апокалипсиса, и за ними двоими осталась позади яма, полная разорванных и обугленных мертвецов, которых они лишили настоящего. Они с Олегом выжили и как бы несли на себе невольную вину за тех, кто погиб. Обрушенные и горелые конструкции вперемежку с клочьями чьей-то бывшей жизни, не только и местных, но и землян «Финиста», кто был в ответе за это? Закопчённые души двух молодых ребят, в ужасе заглянув в эту чёрную воронку, поколебались в своих счастливых и некогда незыблемых устоях.

— Вот ты подумай, — говорил уже Антон Олегу, — когда мы вернёмся на Землю, нас, хотя мы и не виноваты ни в чём, не сразу допустят до нашего земного Будущего.

— Почему же ты думаешь, что мы так уж ни в чём не виноваты? Если мы частичка человеческого коллектива, а коллектив может совершать и совершает немало коллективных ошибок, за них и приходится расплачиваться индивидуально тем, кто и составляет этот самый коллектив. Как мы пользуемся благами, созданными коллективно и часто вовсе не нами, так и страдаем от последствий не всегда собственных деяний, иногда неумышленных, а иногда и злонамеренных. — Олег часто позволял себе свысока комментировать рассуждения Антона, считая его не то, чтобы простоватым, но несколько более упрощённым, чем он сам, Олег. А поскольку Антон всегда это понимал, то ответно считал самого Олега не дотягивающим до восприятия многих нюансов и тонкостей человеческого устроения. И всё равно они дружили.

— Шеф тут мне говорит: «Антон, конечно, человек с нежной и несколько женственной внутренней структурой. Даже несмотря на свою огненную и стальную закалку, он так и остался чрезмерно чувствительным. Но поскольку я хочу взять его в наш космодесантный корпус, для чего и осуществляю его обучение, ты должен мне в этом всесторонне помогать уже в плане личного своего дружеского воздействия. Чтобы нам совместно выковать для его травмированной психики стальной воинский доспех. Тебе тоже досталось, но в отличие от тебя Антон воспитывался в несколько иных условиях». Тут я спросил: «Зачем вы его вербуете к себе? Если сам он выбрал путь исследователя — «ксанфика». А он мне: «Нам просто необходимы такие искренние и чистые парни, как Антон. А разгадывать информационные ребусы всяких там клеточных микроструктур в тихих лабораториях найдётся кому. Тому, кто поплоше и пожиже сконструирован в отличие от атлета Антона». Шеф имеет свой личный уже пунктик, чтобы мы все были как «тридцать три богатыря в чешуе как жар горя». Знаешь такую сказку? Я нет. Почему те богатыри были в чешуе? А шеф знаток всякой архаики.

— Все равны как на подбор/ С ними дядька Черномор/. Они выходили из морских волн. Они охраняли сказочный остров. А ещё там была Царевна Лебедь. В той сказке.

— Где? На острове? — Олег с любопытством заглянул сбоку в его лицо, — ты любил сказки про прекрасных, заколдованных принцесс? Сразу и очевидно, что тебя воспитывала и баловала мама — цветовод. Поэтому ты и остался мечтателем. А я другое воспитание получил. С самого детства городок для будущих космических десантников. Отец отдал, хотел, чтобы я вырос настоящим странником Вселенной. Там нам другие сказки рассказывали. Возьми того же Рахманова, твоего уже непосредственного шефа. Он стал сутулым и немым как алхимик из древности от бесконечного высиживания над своими формулами и графиками.