Внучка жрицы Матери Воды (СИ) - Кольцова Лариса. Страница 52

Я вернулась, отшвырнув обдумывание повторного появления непонятно кого. Мало ли людей бродит по столице, мало ли среди них чудил и откровенных безумцев. Я достала имеющийся у меня ключ от уличной калитки, трясущимися руками долго не могла открыть замок. Заросший деревьями, декоративным кустарником и цветами двор наполняли звонкие голоса играющих детей. Теперь я находилась на территории безопасности. Детей и их нянь даже видно-то не было в гуще довольно обширного внутреннего сада. Я остановилась, чтобы отдышаться.

— Больше ты не прикоснёшься ко мне! Только не ты. Нет, нет! — бормотала я вслед исчезнувшему в бескрайней перспективе города «звёздному жениху», предсказанному мне в моём детстве. И в этот миг как хотела я, чтобы мне встретился тот другой и добрый, так и оставшийся неизвестным, с которым я разминулась в нужном месте и в нужное время. Уж я бы точно и сразу узнала его. Подбежала бы даже босоногой и в грязном платье. Потом уже, когда я раздумывала о том времени, я пришла к убеждению, что столкновение с Чапосом в старом лесопарке и было той причиной, задержавшей меня от столкновения с тем инкогнито моей альтернативной и не случившейся судьбы. Ведь земляне, как узнала я потом, буквально кишели на улицах Паралеи, не отличимые особо-то от местных обитателей. Они посещали столицу по своим обязанностям, делам и просто гуляли всюду в свободные дни.

Про Элю и прочие женские глупости

Как это ни смешно, но особенно горько было думать о своей явленной ему изнанке платья. Задрав мне подол, он увидел мои лоскутные штаны. Меня поймёт только женщина. А самое обидное заключалось в том, что короба, оставшиеся от мамы и прошлой жизни, ломились от тряпья. Бабушка же, время от времени перебирая это добро, говорила мне, что вот, она спокойна душой. Найдя себе мужа, я принесу в его дом изысканные наряды, паутинное бельё, превосходный бытовой текстиль для собственного украшательства. А так, пока я дитя, кому и дело, что под пригожим платьицем скрыто простенькое бельишко. Главное, чисто и тепло. А в жару и вовсе без него комфортнее. Кому позволено совать туда глаза до посещения Храма Надмирного Света? И она запирала сокровища резным ключиком, а сам ключик где-то у себя прятала, помня моё своеволие с дорогущим маминым платьем до сих пор. Конечно, замок был чисто символический, дёрни крышку посильнее, он бы и отвалился. Но разве я смогла бы это сделать? Я даже Эле не могла похвастаться своим девичьим добром на будущее. Бабушка держала меня в строгости и послушании.

А Эля не раз показывала мне свой короб будущей жены, заготовленный матерью для неё. Она думала, что банальное наполнение этого короба заурядным тряпьём, пошитым на фабриках для простого люда, это сомнительное роскошество способно меня поразить. Все новинки, складываемые туда её матерью, обязательно демонстрировались мне.

— Видишь, — говорила Эля с придыханием от экстаза созерцания своих личных сокровищ, — как любит меня мама, как она заботится. Мне не будет стыдно перед тем, кто приведёт меня в Храм Надмирного Света, — она с восторгом прижала к своей, пока ещё слабо развитой, груди ажурное ночное платье для первой брачной ночи. Однако, Эля уже обладала весьма пышным задом, так что всегда находились озорники, щиплющие её во всяком укромном местечке нашей обширной и затейливой дворовой территории. А я, хотя Эля поднимала визг, искренне считала, что она умышленно провоцирует такие вот «нежности». Ко мне с такими играми не лез никто, я будто была очерчена неким запретным кругом, и меня все обходили стороной. О причине этого я никогда не задумывалась, как не думают о явлениях природы вокруг, принимая их привычную очевидность.

— Посмотри, — она замерла перед большим зеркалом — главным украшением их дома. — Я как в волшебном тумане. Я просвечиваю, и в то же время меня невозможно рассмотреть! — с мистическим испугом она разглядывала своё зеркальное отражение как чужое и потрясшее её существо, заглянувшее сюда из другого измерения. Даже мне стало не по себе, настолько Эля придавала непомерное, почти религиозное значение нарядам, коих была лишена в обыденной жизни. — Неужели, я смогу это надеть когда-то? Мама говорит, что всякий мужчина потеряет голову при виде моей красоты.

Она ничуть не понимала моего скрытого пренебрежения к её барахлу, как и сомнения в её достаточно спорной красоте. Любя Элю, я считала её примитивной. Ифиса, впервые увидев Элю в театральном училище, куда приходила часто к своим друзьям, преподавателям мастерства, спросила у меня, — Кто это?

Я сказала Ифисе, что Эля моя подруга ещё из времён детства. Что Эля, наделённая удивительным цветом волос, своим своеобразным очарованием сильно похожа на саму Ифису. Я и сама впервые вдруг это заметила.

— Ещё чего! — возмутилась Ифиса, — нашла мне тут родственницу. Хотя, да, не могу не признать, что мы с нею точно принадлежим к потомкам одной расы. Но сравнивать меня с нею? Надеюсь, ты не хотела меня оскорбить? Она не дотягивает до меня во всех смыслах! Для чего в новый поток учащихся набрали таких штампованных и бездарных пупсов? Не ради же цвета её волос? Прежде отбор был куда как строже и тщательнее.

Я удивилась её замечанию. Эля вовсе не была похожа на штампованного пупса. Она запоминалась многим именно что редким природным очарованием, а не только красивыми волосами. А уж насколько она была бездарной, могло раскрыться лишь в процессе её дальнейшего проявления себя. Всякое происходило, и красота не всегда была в помощь тем, кто талантом не обладал. — Разве возможно с первого взгляда определить талант в человеке? — я попыталась защитить Элю.

— Кто человек? Эта обездоленная в смысле талантов нищенка? По виду сдобная и сладкая булочка, по душе своей тощая замухрышка! — Ифиса даже ругалась литературно.

— Разве Эля так уж неказиста? — я продолжала защищать подругу от беспощадных насмешек театральной дивы.

— Да ты сама-то оцени её беспристрастно! Ножки тонкие, кривоватые, а задница как подушка. Лицо опять же маловыразительное и бледное как непропечённая лепёшка с двумя глупыми ягодками глаз. Губки, правда, очаровательные, и носик достаточно милый. Да такого добра на каждой улице неоглядный ворох, никому не интересный, не нужный! Волосы — единственная её роскошь. Я знаю мужчин, что охотятся за такими девушками ради их особого темперамента, но нашему тончайшему искусству такого рода способности не дадут ничего. Наоборот, такие особы грубы и живут всегда только в самом низком диапазоне чувств. Люди ходят в театр и платят нам деньги за наличие того, чем так бедна жизнь вокруг. За красоту и талант! Где у неё всё это? Только и делает, что косит глазами во все стороны, ища себе поживы впрок. Хотя и так уже ухватила до чего же и увесистый куш добра! Как бы поясницу себе ни сорвала от такой-то тяжести. Предупредить-то некому, глупую… да и не послушает. Так чего ради я буду раздаривать всем встречным свои ценные советы?

— Какой такой куш добра? Разве у неё кто-то есть?

— А ты раскрой глаза шире! У неё, в отличие от тебя, всегда кто-то есть!

А ведь Ифиса была доброй женщиной, к тому же объевшейся успехом и поклонением. Что уж и говорить о прочих толкающихся в жажде поймать свою удачу. Завистливых, злых и коварных. Мир искусства вовсе не был наполнен тою возвышенной добротой, чуткостью и справедливостью, какую изображали для зрителей жрицы и жрецы этого самого искусства.

— Ты пойми мою правоту. Никакой личной корысти у меня нет, чтобы топить бедную девушку, — внушала мне Ифиса, отчего-то не забывая про Элю. При каждой встрече Ифиса возвращалась к её обсуждению, — Стоит запустить в наш особый мир всего самую малость бездарей, как они тут же вытеснят собою всех талантливых и уникальных. Поскольку бездари наделены пробивной силой и цепкостью. А также завистью огромной. И чтобы не было им уныло и контрастно — безрадостно от собственной серости, заурядности рядом с теми, кто ярко окрашен природой, они весь мир искусства заполнят теми, кто ещё ничтожнее, чем они сами. Как только добьются власти, а этого они достигают очень быстро во всех сферах жизни. Вот тебе и объяснение несомненного упадка искусства, всё ниже и хуже год от года, и так до полного нуля — окончательного вырождения. Ты приглядись к тем, кто и окружают Гелию. Дивный цветок, а вокруг рой жирных кусачих мух и тощих назойливых мошек, и все жужжат миру вокруг о своей уникальности. Ты ведь не хочешь быть в их стае? Никому и никогда не даю советов, но ради тебя делаю исключение впервые. Мой тебе совет — беги отсюда прочь!