Жизнь Пи (СИ) - Мартел Янн. Страница 17

Неловкое молчание, повисшее после всех положенных «здравствуйте» и «добрый день», нарушил священник. С гордостью в голосе он промолвил:

— Ваш мальчик — примерный христианин. Надеюсь, вскоре он начнет петь в нашем хоре.

Родители, пандит и имам уставились на него удивленно.

— Вы, должно быть, ошиблись. Писин — примерный мусульманин. Он не пропускает ни одной пятничной молитвы, да и в изучении Священного Корана продвигается превосходно, — так сказал имам.

Родители, священник и пандит уставились на него недоверчиво.

Тут вмешался пандит:

— Оба вы ошибаетесь. Он — примерный индуист. Я часто вижу его в храме — он приходит для даршана и совершает пуджу.

Родители, имам и священник уставились на него в полном изумлении.

— Нет, никакой ошибки! — возразил священник. — Я этого мальчика знаю лично. Это Писин Молитор Патель. И он — христианин.

— Я тоже его знаю и могу вас заверить: он — мусульманин! — заявил имам.

— Чепуха! — воскликнул пандит. — Писин родился индуистом, живет как индуист и умрет индуистом!

Три волхва уставились друг на друга с напряженной опаской.

«Господи, отврати от меня их взоры», — взмолился я про себя.

Все взоры разом обратились на меня.

— Писин, как же так? — требовательно вопросил имам. — Индуисты и христиане — идолопоклонники! Многобожники!

— А мусульмане — многоженцы, — не остался в долгу пандит.

Священник глянул на них искоса.

— Писин, — прошептал он, обращаясь ко мне одному, — ты что, забыл? Спасение — только во Христе!

— Вздор! — перебил его пандит. — Христиане ничего не смыслят в религии!

— Верно, — подтвердил имам. — Они сбились с пути Господня давным-давно.

— А где в вашей религии Господь? — огрызнулся священник. — Ваш Аллах даже ни единого чуда вам не явил! Что это за религия такая — без чудес?

— А что это у вас за цирк такой с мертвецами, которые из гробов скачут? Для нас, мусульман, главное чудо — вот оно: чудо бытия как оно есть! Птицы летают в поднебесье, дождь проливается в свое время, урожай зреет на полях. Каких еще чудес нам желать?

— Перышки и дождички — это, конечно, очень мило, но мы желаем знать, что Бог воистину с нами.

— Ой ли? А что вы сделали, когда Бог и вправду был с вами? Попытались убить его! Приколотили гвоздищами к кресту! Да уж, достойно встретили пророка, ничего не скажешь! Пророк Мухаммед, да пребудет с ним мир, как-то обошелся безо всей этой неприличной чепухи. Принес нам слово Божье и прожил почтенную жизнь. И упокоился в преклонном возрасте.

— Слово Божье?! Этот ваш безграмотный купец?! Тоже мне божественное откровение посреди пустыни! Да на него просто падучая нашла от верблюжьей качки! Или мозги напекло!

— Пророк, да пребудет с ним мир, нашел бы, чем вам ответить, будь он жив, — сощурил глаза имам.

— Да только помер он, вот незадача! Христос-то жив, а ваш старый «да пребудет с ним мир» — помер, помер, помер!

Но тут вмешался пандит, тихо промолвив по-тамильски:

— Не в этом дело. Вопрос в том, почему Писин связался с этими чужеземными религиями.

У имама и священника чуть глаза не выскочили из орбит. Оба были тамилами.

— Бог един для всех! — выпалил священник.

Имам решительно кивнул, переходя на сторону недавнего соперника:

— Есть только один Бог.

— Вот только мусульмане с этим своим единым Богом вечно бунтуют да смутьянят. Ясно как день, что ислам никуда не годится. Мусульманам невдомек, что такое настоящая культура! — провозгласил пандит.

— Что же, настоящая культура должна делить людей на касты? На рабов и господ? — пропыхтел имам. — Индуисты держат народ в рабстве и поклоняются разряженным куклам!

— И золотому тельцу, — подхватил священник. — Ползают на коленях перед коровами!

— А христиане ползают на коленях перед белым человеком! Прихвостни чужеземного бога! Да любому настоящему индийцу на них смотреть тошно!

— Точно, а еще свиней едят. И вообще, людоеды, — добавил имам, чтобы все было по-честному.

— Вопрос в том, — проговорил священник с холодной яростью, — что нужно Писину: настоящая религия или мифы из книжек с картинками?

— Боги — или идолы? — в тон ему торжественно вопросил имам.

— Наши боги — или боги поработителей? — прошипел пандит.

Раскраснелись все трое — трудно было сказать, кто сильнее. «Того и гляди передерутся», — мелькнуло у меня в голове.

Но тут отец примирительно простер к ним руки.

— Господа, господа, прошу вас! — вмешался он. — Позвольте вам напомнить, что в нашей стране признана свобода вероисповедания.

Три лица, багровые от злости, обратились к нему.

— Вот именно! Вероисповедания — одного! — возопили три волхва в один голос, и каждый наставительно воздел указующий перст, будто пресекая все возможные возражения жирным восклицательным знаком.

Но это невольное единодушие — что в возгласе, что в жестах — только подлило масла в огонь. Руки тотчас опустились, и каждый служитель веры запричитал и завздыхал уже на свой лад. Отец и мать только смотрели на них, не зная, что и сказать.

Наконец к пандиту вернулся дар связной речи.

— Господин Патель! Набожность Писина достойна всякого восхищения. Всегда отрадно видеть юношу, столь страстно преданного Богу, а в наше беспокойное время — особенно. И все мы с этим согласны. — Имам и священник кивнули. — Но он не может быть индуистом, христианином и мусульманином одновременно. Это невозможно. Он должен выбрать что-то одно.

— Не вижу в этом ничего ужасного, но, полагаю, вы правы, — сказал отец.

Волхвы что-то пробормотали в знак согласия и вслед за отцом возвели очи к небесам, откуда, видимо, должно было снизойти решение. Только матушка смотрела на меня.

Тишина тяжко навалилась мне на плечи.

— Гм… ну, Писин? — поторопила меня матушка. — Что ответишь?

— Бапу Ганди сказал: «Все религии истинны». Я просто хочу любить Господа, — выпалил я и, покраснев, потупился.

Смущение мое передалось остальным. Никто не вымолвил ни слова. А мы, надо сказать, стояли неподалеку от статуи Ганди, изображавшей Махатму на прогулке — с тростью в руке, с усмешкой на губах и озорным прищуром. Хочется верить, что он слышал наш разговор, но куда внимательней прислушивался к тому, что творилось в моем сердце.

Отец кашлянул и проговорил вполголоса:

— По-моему, именно это мы все и стараемся делать — любить Господа.

Я чудом не захихикал. Услышать такое от человека, который на моей памяти ни разу не переступил порог храма с подобающими намерениями! Но, как ни смешно, это сработало. В самом деле, нельзя же упрекать мальчика за стремление любить Бога! Натянуто улыбаясь, три волхва отступили и двинулись дальше по своим делам.

Отец смерил меня долгим взглядом, будто хотел что-то сказать, но так и не собрался.

— Кому мороженого? — спросил он и, не дождавшись ответа, поспешил к ближайшему лотку.

Матушка смотрела на меня дольше — взглядом, полным нежного недоумения.

Вот так я и приобщился к межрелигиозному диалогу. Отец купил три порции мороженого в вафельных стаканчиках, и мы съели его на ходу, продолжая воскресную прогулку в необычном для нас молчании.

То-то Рави повеселился, когда обо всем прослышал!

— Ну что, Свами Иисус, собираешься в хадж? — ухмыльнулся он и сложил перед собой ладони в намаскаре. — Мекка зовет небось? — И осенил себя крестом. — Или все-таки в Рим — станешь очередным папой Пием? — И начертал в воздухе греческую букву, дабы смысл насмешки от меня не укрылся. — А в иудеи почему до сих пор не подался? Обрезаться, что ли, никак не выберешься? С твоими темпами недолго и вечный праздник себе устроить. Сам смотри: по четвергам — к индуистам, по пятницам — в мечеть, по субботам — в синагогу, по воскресеньям — в церковь. Еще три религии — и дело в шляпе!

И прочие издевательства — все в том же духе.