Княжна Владимирская (Тараканова), или Зацепинские капиталы - Сухонин Петр Петрович "А. Шардин". Страница 31

«Какая, однако ж, она легкомысленная и поверхностная! — думала княгиня Дашкова, садясь в карету. — Можно же в такое время, когда, можно сказать, жизнь поставлена на карту, когда каждую минуту надо ждать, что вот возьмут и отвезут в Петропавловскую крепость, в эту минуту думать о рисунках, об уженье рыбы... Хорошо, что за неё есть кому подумать... Я не зеваю, стараюсь всеми мерами...»

Но пока она так рассуждала, перед Екатериной как лист перед травой вытянулась стройная и изящная фигура Григория Орлова.

Красивый, молодой, в шитом золотом артиллерийском мундире, Орлов напоминал тех мифических паладинов средних веков, которые принимали девиз: «Любовь и смерть» — и в самом деле любили и умирали.

   — Это ты, Грегуар, здоров ли, мой друг? Что ты так вопросительно на меня смотришь? — сказала государыня, милостиво протягивая ему руку, которую тот почтительно и страстно поцеловал.

   — Благодарю за милость, государыня. Я по приказу: с братом давно ждём!

   — Насилу выпроводила эту болтушку. Чрезвычайное самолюбие! Мне кажется, она думает, что свет перевернётся, если она о нём не будет заботиться. Где же, однако, твой брат? Зови! Времени немного. Она вернётся, а пока её необъятное самолюбие необходимо щадить!

Чрез несколько секунд вместе с Григорьем Григорьевичем Орловым вошёл его брат, Алексей Григорьевич.

Огромного роста, значительно выше Григорья Григорьевича, который и сам был большого роста, в плечах, как говорится, косая сажень, с широкой грудью, с кулаком, как молот, видимо, необыкновенной силы и с несколько плоским лицом, на котором виднелся небольшой знак, вероятно остаток прежних похождений, — Алексей Григорьевич был тип тогдашнего русского молодечества, с его ухарством, беззаботностью и бесшабашной, но разумной отвагой. Это был тип молодца, который любит и песню спеть, и на кулачках подраться, да так, что на стену один лезет или один против стены стоит, а при случае и смекалкой развести. Не белоручка, не неженка, готовый во всякую минуту вскочить без седла на бешеную лошадь, сцепиться один на один с медведем, он был именно то, что называют русский удалец, представитель той мужественности и силы, которому древние римляне созидали жертвенники и прославляли как олицетворение силы природы, побеждающей красоту.

   — Вот, матушка государыня, мой брат Алексей, — сказал Григорий Григорьевич, казавшийся против брата пигмеем.

Екатерина оглянула Алексея с головы до ног и улыбнулась.

   — Мне много говорили о вас, — сказала она. — Много говорили о вашей силе и удали, — прибавила она, стараясь подделаться под русский лад речи, которому всегда подражала и который изучала с необыкновенным терпением. — Очень рада, что имею случай познакомиться с вами лично. — И она протянула ему руку.

   — Матушка царица, ваше императорское величество! — отвечал Алексей Орлов, взяв ручку государыни двумя пальцами и с медвежьей ловкостью, может быть, умышленно пожал её так, что государыня чуть не вскрикнула, пока он подносил её руку к своим губам. — Мы, матушка, родная наша, за тебя все готовы живыми в могилу лечь! Ты прикажи только, и мы всё размечем, всё твоё будет...

   — Я надеюсь на вас, я верю вам! — отвечала Екатерина благосклонно. — Братья Орловы для меня всегда будут как эмблема верности. Грегуар, верно, говорил вам, в каком я нахожусь положении. Вы слышали об оскорблении, которое было мне нанесено публично, перед лицом целого света. Они забыли, что, оскорбляя меня, они оскорбляют русскую императрицу, оскорбляют нацию... Так жить невозможно! Вы согласны? Нужен исход, какой-нибудь исход...

Орлов стоял перед императрицей, смотря вниз своими серыми из-под густо нависших бровей глазами прямо ей в глаза и не выпуская из своей широкой ладони её ручки.

   — Мне грозят тюрьмой, ссылкой, — продолжала императрица, — но никакая тюрьма, никакая ссылка, ни даже лютая казнь мне не страшны после тех обид, того унижения, которые я вытерпела и терплю каждый день. Лучше смерть, чем унижение, и унижение не меня только, но и моего достоинства!

   — Эх, матушка, царица наша благоверная! — начал Алексей Орлов. — Мы давно смотрим на тебя, скорбим за тебя! Не раз промеж себя говорили: за что нашей всемилостивейшей государыне такую студу напрасно терпеть? Нет человека в гвардии, всемилостивейшая государыня, который бы твоего горя не считал своим горем, который бы обиду тебе не считал себе обидой... Мы все обижены, все оскорблены; но обиду нашей государыни мы признаем себе тягчайшей из всего, что мы переносим! Но ведь мы сами, без твоего слова...

   — Потому-то я и решилась. Надеюсь, что верная гвардия поддержит мои права и права моего сына. Надеюсь, что она не даст в обиду того, кто Божиим соизволением должен над нею царствовать. Грегуар мне говорил, что у вас всё уже готово, что вы ждёте только одного моего слова; скажите же, в какой степени я могу на эту вашу готовность рассчитывать?

   — Готово, матушка, всё готово! Скажи одно слово — и вся гвардия поднимется разом, как один человек, и вся за тобой хоть в огонь пойдёт.

   — Но что же вы сделаете, как вы распорядились?..

   — Мы, государыня, набрали своих для каждого полка. Эти уже главные, их мы знаем, и они нам за своих отвечают. Таким образом, Преображенский полк отдан Пассеку, Измайловский — Рославлевым и Ласунскому, Семёновский — Ушакову, Вадковскому и Бибикову, артиллерия и нефронтовые разные — вот ему, — он указал на брата, — и брату Фёдору. На них же возложены сношения и оповещения по всем нашим. Конногвардия и гусары — уж это моё дело! Лошадей никому не уступлю. Страсть такая, государыня, сызмала. Вот у Пассека уж и приговорены: Барятинский Фёдор — с той самой минуты, как государь велел брату его вас, государыня, арестовать, он весь ваш душой и телом, — Бредихин, Баскаков, Меншиков; все ребята тёплые, за себя постоят; в Измайловском, у Рославлевых, — Повалишин, Хохолков и немчик Кюмель; у семёновцев — Ушакову и Вадковскому помогают Тимковский, Дашков, Лукашов и другие; у меня — Хитрово. Всего у нас считается слаженными на жизнь и смерть офицеров 40 человек, а они уже подговорили рядовых общим счётом более 10 тысяч человек.

   — Вы думаете, я так сильна?

   — Сильны, матушка царица! За ними все пойдут! Скажите слово, мы сейчас всё перевернём.

   — Видите, государыня, — сказал Григорий Орлов. — Вот вам подтверждение! А вы спросите о брате, кого хотите; он царства не возьмёт, чтобы солгать! Стало быть, теперь всё зависит от вас...

И он, стоя подле неё, самовольно взял ручку государыни и поднёс к губам.

Екатерина оставила свою руку в его распоряжении и на минуту задумалась.

   — Послушайте, Орлов, — сказала она, обращаясь к Алексею Орлову. — В случае удачи я обещаю вам всё, чем только может наградить своего подданного государыня. Я готова разделять с вами опасность. Но ведь вы понимаете...

   — Эх, матушка государыня, такие ли горшки о нашу голову разбивались. О наградах мы не думаем, только бы ты была покойна да счастлива. Мы награждены уже светлым взглядом твоим. Себя-то только береги да вели только... сегодня, что ли? Я сегодня же всех на ноги подниму. Наши ребята подобраны, скажу без хвастовства, один к одному, будто все братья родные; умрут — не выдадут. Послужить послужим, а там будь что будет; двух смертей не будет, а одной не миновать!.. Так сегодня, что ли? Прикажи!

   — Нет, когда он захочет гвардию из Петербурга в Данию вести. Предлог будет хороший! За день дам знать!

   — Слушаем, матушка царица! А не прикажешь ли кого представить из наших?

   — Нет! Напрасных подозрений наводить не нужно. А вот Грегуар принесёт мне от тебя список. Я при первом случае каждому дам почувствовать, что я знаю, что на него могу полагаться; стало быть, он может не сомневаться, что, в случае удачи, я его не забуду!

Алексей Орлов хотел было гаркнуть «ура», но Григорий остановил его.

   — Что ты, сумасшедший!..

   — Виноват, матушка царица! Да обрадовался так и за тебя, и за себя, и за матушку-Россию; а то ведь сердце изныло, себя не помнишь от горя, что с нами делают...