Путь рыцаря (СИ) - Белицкая Марго. Страница 33

Стоящий вместе с Рудольфом в задних рядах Фриц гнал от себя нечестивую мысль о том, что церковники просто наломали деревяшек да засунули в алтарь, чтобы всякие фанатичные дураки захлебнулись слюнями от восторга. При виде чуда не возникало никакого благоговения, скорее брезгливое недоумение.

«И вот ради того, чтобы увидеть эти куски дерева, мы и проливали столько крови?»

В середине службы Урбан семь раз провел верующих вокруг Гроба Господня. Фриц ожидал увидеть пещеру, как это описывалось в Святой книге, однако в центре одного из залов храма стоял каменный прямоугольник высотой в несколько человеческих ростов. Серые стены покрывали искусно вырезанные барельефы, показывающие весь путь Сына от рождения до смерти на кресте и возрождения. Все фигуры были прямо как живые, но кроме отстраненного восхищения работой мастера, Фриц не ощущал ничего. Никакого трепета перед святыней.

Урбан торжественно показал крестоносцам камень с оплавленной дырой, то самое место, куда пролилась кровь Сына.

Однако экстатический восторг Фрица так и не посетил. Оставалось лишь недоуменно смотреть на рыцарей, распростершихся на полу и едва не бьющихся башкой о мрамор. Кое-кто даже бросился целовать оплавленный камень и церковники не мешали.

На одного рыцаря снизошла особая благодать — вроде бы уже взрослый солидный мужчина вдруг упал и задергался в припадке. Священники и те, кто стоял рядом, спешно схватили его за конечности, архиепископ же торжественно заговорил о снисхождении божественного огня.

Как Фриц ни подавлял крамольные мыслишки, одна все же просочилась и гаденько шепнула:

«Больно ловко мужик упал — ничего себе не расшиб. И это называется снисхождение божественного огня? Ну-ну».

Сам-то Фриц, несмотря на все старания, так и не смог пробудить в себе жар веры. Возможно, стоило радоваться, что, по крайней мере, на смену инфернальному ужасу пришло умиротворение. Забавно все-таки, как мало нужно его совести, чтобы успокоиться — спас одну девчонку и уже возомнил себя героем. Но ведь это лишь капля в море насилия и унижений, бушевавшем в Альмадинте.

Доставить Амиру в целости и сохранности в расположенный за несколько лиг от города оазис — вот настоящий подвиг.

И Фриц, глядя на нетронутый временем деревянный крест, по-настоящему горячо взмолился Господу о том, чтобы это благое дело удалось. А еще, чтобы вчерашняя бойня была последней. Пожалуйста, пусть не повторится подобная жестокость.

Но Фриц знал, что остановить человеческую злобу не под силу даже Всевышнему.

После службы архиепископ короновал Родриго Элизарского древним венцом альмадинтских царей, который крестоносцам удалось вывезти из города еще во время прошлого похода.

Родриго сохранял на лице подобающее случаю величавое выражение: все же он был настоящим королем, и мог придать своим чертам почти неземное благолепие. Позже его придворный менестрель обязательно воспоет лик короля, озаренный божьим светом. И все такое прочее.

Однако от Фрица не укрылось, как в тот самый миг, когда корона опустилась на голову Родриго, по благородному лицу скользнула тень самодовольства.

Вот бы подойти сейчас да спросить: «Ваше Величество, неужели золотой обруч с камешками стоил тысячи жизней?». И Фриц молчал вовсе не потому, что боялся королевской кары. Нет.

Он боялся услышать в ответ: «Конечно, все ваши жизни лишь пыль перед короной».

После службы король и архиепископ на помпезной церемонии одаривали крестоносцев милостями. Его Величество Родриго даже изволил узнать Фрица и Рудольфа, выдав с фальшивой отеческой улыбкой всякую чушь про защитников веры, в столь юном возрасте не побоявшихся поднять меч на язычников. Потом вручил «храбрецам» ожерелья, одно с сапфирами, другое с изумрудами. Фриц живо представил, как эти драгоценности украшали лебединую шею аласакхинской принцессы, над которой надругались вчера. Но подавил брезгливость и взял ожерелье, к тому же ткнул локтем замешкавшегося Рудольфа. Не стоит оскорблять властьимущих. Драгоценности можно и попозже куда-нибудь деть, да хоть выкинуть.

Фриц понимал, что на самом деле ничего не выкинет: засунет в сумку, как миленький, чтобы притащить в зубах Соле. Она с удовольствием наденет сапфиры, которые пойдут к ее синим глазам, и похвалит верного рыцаря.

Едва стало возможно удалиться, никого не оскорбив, друзья припустили к своей палатке. Уходя на службу, им пришлось оставить Амиру с Евстафием и Пульхерией, из которых защитники никакие. Сказаться больными опасно, все же на службу в Храм Креста каждый истинный клириканин приползет хоть на карачках. Рудольф все же порывался остаться, и Фриц утащил его едва ли не силой — нельзя рисковать получить обвинение в ереси. Архиепископу, который наверняка запомнил их как просителей за жизни язычников, уже должны были доложить историю о заступничестве за аласакхинку.

Фриц надеялся, что и остальные рыцари явятся на службу. Дидье, например, друзья увидели еще на пути в храм и, конечно же, тут же получили порцию шуточек.

— О, можете не охранять столь ревностно свою прелестную добычу, я уже нашел более сговорчивую даму, — со смешком заявил Дидье. — Посмотрю, как вы еще перессоритесь за взгляд черных глазок восточной прелестницы. Женщина — вот что ломает даже крепкую дружбу.

Фриц угрюмо промолчал, Рудольф же украдкой показал спине отвернувшегося Дидье средний палец — самое-самое ужасное оскорбление, на какое был способен.

Так что друзья возвращались в свою палатку с волнением, однако оказалось, что там все хорошо. После того, как они откинули полог, перед ними предстала почти домашняя сцена: тихонько переговариваясь, Амира и Пульхерия готовили лепешки — одна старательно месила тесто в плошке, другая шлепала кругляши на неизвестно откуда взявшиеся вокруг костра камни. За женщинами добродушно наблюдал Евстафий, вставив в зубы какую-то трубку, из кончика которой шел пахнущий хвоей дым. Собственно этот запах, смешанный с ароматом лепешек друзья и почувствовали при подходе к палатке, только решили, что он идет с другой стороны.

Едва в жилище появились хозяева, атмосфера изменилась. Все напрягались, Евстафий поспешил вытащить изо рта дымную палочку и принялся неловко тушить, Амира низко опустила голову над плошкой, пряча лицо. Только круглолицая Пульхерия выдавила улыбку, но ее губы едва заметно дрожали.

«Будто мы вот прямо сейчас на них бросимся», — сумрачно подумал Фриц.

Собственно, чего он ожидал?

— С возвращением, господа, как прошла служба? — зачастил Евстафий, пряча за пазуху палочку, которая все еще слегка дымилась. — Женщины вот решили вам завтрак приготовить. Вы ведь в походе-то, наверное, соскучились по домашней стряпне. Уж простите, они взяли посуду и муку из ваших мешков. Но больше ничего…

— Очень вкусно пахнет, — поспешил заверить его Фриц и для надежности изобразил зоарское приветствие. — Не терпится попробовать.

— Можете продолжать… со своей палочкой… — Рудольф неопределенно повел рукой, не зная, как назвать занятие Евстафия. — Вы нам совсем не мешаете.

— О, это всего лишь моя курительная трубка. — Евстафий расплылся в сладкой улыбке. — Кладу внутрь листики и поджигаю, получается приятный аромат. Очень расслабляет. Хотите попробовать?

— Давайте. — Любопытный Рудольф заинтересовался.

— Лучше сперва поедим, — быстро сказал Фриц, вспоминая рассказы Пауля о том, что в Аласакхине распространено вдыхание дыма неких очень опасных трав, приносящих прекрасные грезы и взывающих привыкание.

Евстафий что-то сказал Пульхерии и та поспешно начала накрывать «на стол». Расстелила чистую тряпицу, наличия которой в их вещах Фриц не помнил, расставила сверху кружки и тарелки. Два кубка и серебряное блюдо — дары короля — явно были извлечены из мешка Рудольфа, который совершенно не следил за вещами.

Последив за взглядом Фрица, Евстафий побелел, как полотно, и зашикал на жену. Та озадаченно захлопала глазами, помогавшая ей со столом Амира сгорбилась еще сильнее.

— Наконец-то этим железкам нашлось применение! — с наигранной веселостью воскликнул Рудольф. — Все лежали да лежали, спину моего коня отягощали.