Палуба - Кларк Кэрол Хиггинс. Страница 25

Что же касается Филиппа Уиткомба, то он был откровенно расстроен. Его светлые волосы стояли торчком, словно он забыл причесаться этим утром. Колени его легких голубых хлопчатобумажных брюк имели свежие отпечатки грязи, значит, и сегодня он провозился какое-то время в саду. Филипп не переставая облизывал губы. Ровные черты его лица по-прежнему не заслуживали внимания.

— Инспектор, я просто потрясен. Ливингстон никак не отреагировал на такое вступление.

— Пенелопа позвонила мне из госпиталя после вашего ухода. Я уверен, что это просто ошибка медиков. Неужели вы сами можете серьезно предполагать, что кто-то захотел отравить эту женщину? Я слышал, у нее постоянно бывают всякие проблемы с желудком…

— Возможно, но столь серьезного происшествия с ней не бывало никогда, — мягко возразил Ливингстон.

— Но во имя чего кто-то вдруг захотел сделать такое? — В голосе мисс Твайлер прозвучали нотки недоверия и даже презрения. — Это просто не укладывается в голове!

— Пожалуй, это действительно именно так и выглядит, — согласился Ливингстон. — Поэтому я хотел бы попытаться найти всему происшедшему некое простое объяснение. Если, конечно, такое объяснение можно найти. Видите ли, коли никто больше из гостей не заболел в тот вечер.., отведав… э-э…

— “Вкусняшек”? — подсказал Филипп.

— Да, именно их. Так вот, я согласен с тем предположением, что мисс Этуотер вполне могла по неосторожности добавить чего-то не того в приготавливаемое блюдо, но, раз уж никто больше в тот вечер не отравился, это заставляет предполагать несколько иной ход событий: отравляющее вещество было добавлено именно в те шесть или семь бутербродов, которые мисс Этуотер отнесла себе в спальню, чтобы ими потом полакомиться на ночь глядя. В этой связи я, кстати, хотел бы осмотреть комнату мисс Этуотер.

Ливингстону показалось, что выражение лица Филиппа изменилось. Теперь он выглядел уж не столько расстроенным, сколько раздраженным.

— А мне показалось, что тот обыск, который провели вчера ваши люди, был достаточно доскональным и тщательным.

— Видите ли, профессор Уиткомб, когда нам сообщают из госпиталя, что в организме пациентки обнаружены признаки яда, мы обязаны предпринять самое тщательное расследование по этому поводу. Кроме того, сегодня лаборатория больницы сообщила нам, что и в крошках бутербродов, найденных в кровати Пенелопы, также найдены следы мышьяка. Так что, если вы не возражаете, я бы предпочел осмотреть место происшествия лично.

— Конечно, к-к-конечно. — Филипп открыл дверь и позвал Эмму.

“Мне повезло”, — подумал Ливингстон: ни Уиткомб, ни Твайлер явно не намеревались сопровождать его в комнату Пенелопы. Комиссар поднялся по винтовой лестнице на второй этаж. Это далось ему нелегко, дыхание стало тяжелым и неровным.

Постеленный на лестнице ковер был порядком истерт, на стенах отсутствовали целые куски обоев.

Эмма заметила критический взгляд комиссара.

— Этот дом совсем уже почти развалился, — осуждающе проговорила она. — Херсел не хотела тут ничего улучшать при сэре Джилберте. Филипп же практически такой же: он совершенно не замечает того, что все вокруг него просто рассыпается по частям.

Поднявшись по лестнице до самого верха, они повернули направо. Первой шла Эмма.

— Все спальни находятся по правую сторону дома, — сообщила Хорн. — Первая на нашем пути — спальня леди Экснер, вторая — Филиппа, третья — гостевая спальня. Предпоследняя в коридоре — комната Пенелопы. Самая последняя дверь — туалет.

— Туалет?! — удивился Ливингстон. — Неужели даже у леди Экснер нет своего туалета в комнате?

— Нет, — коротко ответила Эмма, продолжая идти по коридору чуть впереди комиссара в направлении спальни Пенелопы. — Любой другой давно бы уже переоборудовал под туалет и ванную один из огромных стенных шкафов или же гостевую спальню, но то, что было хорошо для неприхотливого сэра Джилберта, оказалось подходящим и для его супруги. Для нее все это не так важно. Леди Экснер и Пенелопа не против того, чтобы пользоваться одним туалетом. Есть еще два туалета в другом крыле здания и еще два — на первом этаже, но функционирует фактически только этот. “Наша госпожа” наконец-то соизволила начать ремонтные работы в доме, но до их завершения, наверное, пройдет еще несколько месяцев.

Они вошли в комнату Пенелопы и остановились на пороге. Кровать была убрана. Багаж, который обитательница намеревалась взять с собой на корабль, лежал в одном из углов. Из платяного шкафа торчали кончики каких-то частей женского туалета. Ливингстону вдруг показалось, что он попал в брошенный магазинчик подарков: по всей комнате были раскиданы разных размеров и форм плюшевые мишки. С порога комнаты были прекрасно видны кровать и ночной столик рядом с ней.

Ливингстон сделал шаг обратно в коридор.

— Так вы говорите, что во время нашей здесь встречи с бывшими выпускниками колледжа, любой, кто пожелал бы сходить в туалет, должен был бы подняться сюда и идти в конец этого коридора? — Комиссар ткнул пальцем вправо от комнаты Пенелопы.

— Именно так, сэр. Смешно, не правда ли? Вы, наверное, знаете, как дорого стоит это имение. Одна гостиничная компания до сих пор упрашивает леди Экснер продать хотя бы половину дома. В общем, она заработала бы таким образом большие деньги, на которые можно было бы все тут отремонтировать должным образом и радоваться жизни в чистоте и уюте. Но ей этого не надо, как и Филиппу. Он такой же! Он только и думает о своем саде! Хотя, должна признать, что с годами Филипп все же начинает в большей степени осознавать необходимость комфорта.

— Что ж, в этом он прав. — Ливингстон вернулся на несколько шагов назад, потом пошел по коридору мимо комнаты Пенелопы так, точно он направлялся в сторону туалета. Комиссар давно знал, что проходящий мимо открытой двери человек, повинуясь инстинкту, неизменно заглядывает в эту дверь. А это значит, что все, кто были здесь в воскресенье, захотели вдруг пойти в туалет, могли видеть украденные Пенелопой “вкусняшки”, сложенные на ее ночном столике у кровати. Комиссар быстро осмотрел комнату и вернулся вниз. При этом он уже был абсолютно уверен в том, что знает, как все могло быть сделано. Однако это никак не продвинуло его к установлению причин происшедшего.

Когда Ливингстон вновь оказался на террасе в обществе Филиппа и Вэл, он тут же понял, что в его отсутствие они ссорились по какому-то поводу. Обычно бледное лицо Филиппа приобрело пурпурный оттенок, он страшно хмурился, что делало его лоб еще более морщинистым и подчеркивало и без того постоянно присутствовавшее на лице профессора выражение некоей научной сосредоточенности. “Правда, сейчас, — решил Ливингстон, — он похож, скорее, не на сосредоточенного, а на очень рассерженного научного работника. Или же просто таковым прикидывается”.

Валери Твайлер рассерженной не выглядела. Скорее была просто на взводе. Сидела она, подавшись всем телом вперед, сцепив руки, неотрывно глядя в глаза Уиткомба. Она как бы даже и не заметила возвращения комиссара и проговорила:

— Филипп, дорогой мой. Я представляю, насколько это должно быть ужасно и отвратительно для тебя, но ты должен все же признать, что все это вполне так могло и быть. Вместо того чтобы заставлять Ливингстона вести все эти бесперспективные поиски потенциального убийцы, мы должны просто-напросто покончить со всей этой чушью самым решительным и скорым образом.

— Но, Вэл, я д-д-думаю, что это будет нечестно. “Неужели никто из них так и не услышал звука моих шагов? — подумал Ливингстон. — Или же все это они сказали специально для того, чтобы я услышал. А, может, я все же ошибаюсь?”

— Я, наверное, должен был шагать громче, — сказал комиссар, заметив, что оба они теперь смотрели на него несколько смущенно и испуганно. — Я не мог не подслушать то, что вы сейчас сказали друг другу. И я настоятельно предлагаю вам следующее: если у вас есть сведения, которые могли бы пролить свет на совершенное преступление, ваш долг — сообщить их мне.