"Фантастика 2023-85". Компиляция. Книги 1-14 (СИ) - Анишкин Валерий Георгиевич. Страница 117
В руке бабуля держала папиросу и от бабули попахивало водкой.
— Я насчет квартиры.
— Пойдем, — позвала в ответ старушка и повела меня в свою комнату через длинный коридор, захламленный предметами быта: на стенах висели тазы, велосипед без одного колеса, засаленная рабочая роба, сундук, который занимал почти весь проход, резиновые сапоги и еще какая-то стоптанная обувь, что-то еще.
Комната оказалась довольно большой, квадратной, с двумя окнами, выходящими во двор-колодец.
— Студент? — окинула меня взглядом старушка.
— Студент, — подтвердил я.
— Я живу с сыном Колькой. Сплю за ширмой. — Она кивнула на угол у окна, где стояла полураскрытая ширма, обтянутая потерявшим вид шелком с поблекшими павлинами. Я подумал, что новая ширма, наверно, смотрелась очень красиво. Из-за ширмы выглядывала металлическая кровать с никелированными шарами, которые тоже облупились от времени.
В комнате вдоль стен разместились топчан и широкий диван. Посреди стоял прямоугольный раскладной стол, застеленный клеенкой, с простыми жесткими стульями, какие бывают в конторах. У другого окна, напротив хозяйкиного угла, пристроилось мягкое кресло, пара дивану, и такое же зачуханное. Еще возле Колькиного дивана примостился старинный буфет, а на этажерке с несколькими книгами украшением стоял телевизор «КВН» с линзой, заполненной водой.
— Если договоримся, спать будешь на топчане. Колька спит на диване…
— Сколько за квартиру платить? — задал я важный для своего бюджета вопрос.
— Не обижу, — сказала ровным голосом хозяйка. Раз студент, то шестьдесят рублей за месяц… Сколько будешь жить?
— Не знаю, — замялся я. — Обещали общежитие.
— Ладно, давай тридцатку за полмесяца. Только, если уйдешь раньше, деньги не верну, — предупредила бабулька.
Я вынул из кармана брюк деньги, которых было у меня аж почти четыреста рублей, отсчитал три десятки и отдал хозяйке.
— Ну вот. Зовут меня Варвара Степановна. Сын, Колька, мужик не злой, только что выпить любит. Но это, кто теперь не любит. Соседи добрые — увидишь. Живем, почитай, с самой революции всё на этом месте. Половина поумирала в блокаду. Мужики и пацаны, которым пришло время, ушли воевать, да многие тоже не вернулись. Заселили новых. Мой Колька тоже раненый, нога простреляна. Пришел живой. А жена, Валька-подлюга, не дождалась. Она эвакуированная была с ребенком, да так с кем-то там и сошлась. Ребенок-то Колькин, да не судиться же. Как от матери дитё отнимать?! Колька с тех пор и ходит бобылем. Работает на Обуховском слесарем.
Она почему-то назвала Кировский завод по-старому, Обуховский.
— Вот и посуди, как рабочему человеку выпить запретить? — заключила разговорившаяся Варвара Степановна, видно, считая меня теперь полноправно своим человеком.
— Может выпьешь? А то давай по рюмочке с новосельем.
Я отказался.
— Ну, тогда вечером, как Колька придет. А я полечусь. Всю неделю кости ноют, спаса нет, — Варвара Степановна достала из своего угла чуть начатую бутылку водки, заткнутую свернутой из газеты пробкой, и взяла из буфета граненую рюмочку…
Оставив рюкзак и чемодан в моем новом жилище, я пошел знакомиться с Васильевским островом. Со Стрелки я смотрел на Петропавловскую крепость, полюбовался дворцом Меншикова, который, не помню кто, назвал «главным украшением города». Здесь часто бывал сам Петр, и здесь обычно отмечались победы русской армии и флота. Да и вообще, весь остров принадлежал Меншикову, которого Петр I назначил первым генерал-губернатором и которому этот остров и подарил. Я постоял возле Академии художеств, большого желтого цвета здания с белыми колоннами, на берегу Невы. История ее связана с именем Шувалова, который предложил Екатерине II «художеств академию». Здесь же на Университетской набережной я отважился сходить в Кунсткамеру, известную коллекцией «уродцев». Но меня не увлекли анатомические уроды. С б`ольшим удовольствие я познакомился с экспонатами, собранными путешественниками в Африке, Японии, Китае и других странах, которые дают представление о культуре и быте народов многих стран мира. Я представляю, какое удивление вызывали у людей того, даже послепетровского времени, никогда невиданные шаманы, индейцы, китайцы, самураи и предметы их быта, если даже мы с неослабевающим интересом рассматриваем эти экспонаты. Несколько часов я ходил по залам Кунсткамеры и посмотрел все, что хотел, чтобы сюда больше не возвращаться. «Занимательно и поучительно, но не Эрмитаж», — решил я.
Уже поздним вечером вернулся на постой к Варваре Степановне и попал «с корабля на бал». Еще при входе в дом я услышал нестройный хор голосов, который выводил «Ой цветет калина в поле у ручья». Я долго звонил, прежде чем мне открыли.
— А, студент, — сказал дядька невысокого роста с темными с проседью усами, узким лицом и большими залысинами. — Мы ждали, что раньше придешь. Проходи. Щас новоселье отмечать будем.
Дядька заметно припадал на левую ногу, и я сразу сообразил, что это хозяйкин сын Николай.
В комнате хозяйки дым стоял коромыслом. За столом тесно друг к другу сидело человек восемь. На столе стояло несколько бутылок водки, половина из которых уже была выпита, тарелки с крупно нарезанной колбасой, бычками в томатном соусе и килькой. Варёные картофелины и свежие огурцы лежали в алюминиевых мисках, а зеленый лук — пучками на столе. Всё уже находилось в пьяном беспорядке, и все пребывали в весёлом расположении духа, как бывает, когда еще не пьяные, а водки много.
Все загалдели, приглашая наперебой к столу. Я чувствовал себя как карась на сковородке. Мне претили застолья, потому что видел в них тупую бессмысленность и пустое времяпровождение. Но отказаться не мог и сел за стол.
— Штрафную ему, штрафную! — понеслось со всех сторон.
Мне налили водки, но я только пригубил и поставил стакан на стол.
— Не пьешь? И правильно, — одобрил Николай. — Она, водка, до добра не доводит. А ты ешь, студент, ешь!
Я положил в тарелку, которую подставила Варвара Степановна, картофелину, пару долек колбасы, огурец и скибку хлеба и ел с аппетитом.
Постепенно я понял, что за столом собрались соседи: две женщины, пожилые, может быть, ровесницы Варвары Степановны, две помоложе, лет сорока; мужчины возраста Николая, возможно, мужья молодых женщин. Все, кроме одного мужчины, который, как и Николай, воевал, были блокадниками. Блокаду и войну за столом не вспоминали, говорили о текущих делах и пели.
— Вот ты говоришь, что Никита правильно Сталина развенчал, — говорил Петр, жилистый мужик с шевелюрой без намека на лысение, но с заметной сединой — тот, который воевал. — А он войну выиграл. Мы в бой за Сталина шли.
— В бой ты за Родину шел, — возразил блокадник.
— И за Сталина, — упрямо стоял на своем Петр.
— А скольких пересажал твой Сталин? И сейчас сидят.
— А Никита не сажал? Чистенький?
— А Никита сидельцев из ГУЛАГов возвращает, — сказал блокадник.
— Ага, возвращает. А мой сидит, — тихо сказала одна женщина и слезы появились в её глазах. Но она костяшками пальцев вытерла слезы и вдруг звонко и отчаянно завела:
Вразнобой подхватили:
И уже пьяно, но дружно запели почти слаженным хором:
— Вер, придет и твой, — уверенно сказала одна из тех, что помоложе. — А вы, мужики, зря на Хрущева ополчились. Он целину поднял и колхозникам поблажку дал.