"Фантастика 2023-85". Компиляция. Книги 1-14 (СИ) - Анишкин Валерий Георгиевич. Страница 139

Я споткнулся о кочку. Господи, не из-за этой ли кочки мы с Полей, внучкой бабушки Хархардиной, которая жила у нее с матерью и училась в нашей школе в девятом параллельном классе, упали на велосипеде. Поля попросилась прокатить ее, я посадил Полю на раму, и мы поехали по вечерней, уже сумеречной улице к пустырю. Поля, прекрасное существо с зелеными глазами, яркими пухлыми губами, вся налитая, словно спелое яблоко, и готовая к пламенной любви, сидела передо мной между моими руками, которые держали руль и при легком повороте касались ее рук, тоже лежавших на руле. Мои коленки невольно гладили ее бедра, и я чувствовал, как замирает при этом мое сердце. Поля что-то говорила, но вдруг затихла, и на пустырь мы вкатились молча. На кочке переднее колесо моего велосипеда подпрыгнуло, выбив руль из рук, и мы с Полей упали на молодую весеннюю траву. Мы не расшиблись, но Поля не поднималась и молча лежала подо мной, и я поймал ожидание в ее открытых синих глазах. Наши губы сами по себе встретились, и я неловко поцеловал Полю в ее открытые губы. И испугался. Неловко встал, а она продолжала лежать в каком-то оцепенении и ожидании чего-то, и не понимала, почему я встал.

— Пойдем, — хрипло сказал я, поднял велосипед и пошел сам, не оглядываясь. Она шла за мной, и мы оба молчали. Ее дом стоял почти напротив нашего, рядом с прокурорским домом.

— Пока, — буркнул я, и она, не ответив и не глядя на меня, юркнула в калитку своего дома.

После этой встречи Поля как-то избегала меня. Мы здоровались, но, опустив глаза, расходились. Тайна этого невинного, волнующего и запретного поцелуя связывала нас и в то же время стала препятствием для сближения. Нам было всего по пятнадцать лет.

На обратном пути я встретил Аликпера Мухомеджана.

— Володька! — бросился ко мне Алик. — Ты?

Он искренне по-детски обрадовался встрече и стал тискать меня в объятиях.

— Я, кто ж еще! — смеялся я.

— Это надо отметить, — решил Алик. — Идем ко мне. У меня мясная окрошка приготовлена, будто тебя ждала, и к окрошке тоже есть.

— С конинкой? — улыбнулся я, вспомнив давнюю историю, когда Алик угостил нас: Монгола, Витьку Мотю и меня картошкой с жареным мясом. «Говядинка?» — спросил Витька, за обе щеки уплетая не частое в то время для нас мясное лакомство. «Конина», — простодушно ответил Алик, после чего Мишка Монгол опрометью выскочил из-за стола и побежал во двор, а Алик с недоумением смотрел на нас и никак не мог взять в толк, а в чем, собственно, дело.

— А что конинка? Мясо как мясо. Ты же ел? — Алик смотрел на меня наивным детским взглядом.

— Нет, Алик, дело не в этом. Я еще не виделся с матерью. Сейчас побегу к ней, а вечером увидимся.

— Ну, ладно, Вовец, смотри, ты сказал, — Алик явно остался недоволен моим решением.

— Да, — остановил меня Алик. — Монгол в прошлом месяце приезжал на своей машине. Тебя вспоминали.

— У него машина? — удивился я.

— Так он же после смерти матери дом продал. Вот и купил. Мы вспомнили старые времена и махнули в совхозный сад за яблоками. Набились в машину: я, Самуил, Изя Ваткин, да еще Вовку Мотю прихватили, чтоб на шухере стоял.

— Ну, дурные, — засмеялся я.

— Конечно, дурные. На обратном пути нас постовой остановил на перекрестке, как поворачивать на Герцена, за нарушение правил. Мишка штраф заплатил больше, чем стоили яблоки, которые мы набрали…

Мать встретила меня тепло и со слезами и попеняла:

— С поезда, небось, сначала к друзьям пошел? Приехал-то утром, а сейчас обеденное время. Ну, хорошо хоть к обеду как раз поспел. Голодный? Сейчас Константин Петрович придёт. Он на обед домой ходит, работа рядом.

Мне не хотелось говорить, что я был не у друзей, а на старой квартире. Я промолчал.

Пришел КП, и мы уселись за стол. Мать достала графинчик с водкой. Мы выпили с отчимом по рюмке, а мать стала потчевать меня вкусной домашней едой, от которой я уже отвык. Мы ели окрошку, густую от изобилия в ней ингредиентов, включая мясо, яйца, и обильно заправленную сметаной, селедку с круглыми колечками лука и политую подсолнечным маслом, домашние котлеты пополам из говядины и свинины и картошку, а также салат из помидоров и огурцов. Съесть это все оказалось совершенно невозможным, и я удовлетворился салатом, тарелкой окрошки и котлетой. Мать, как ей положено, стала сокрушаться по поводу того, что я потому худой, что ничего не ем. Отчим заступился:

— Зря ты, Шур, парень совершенно нормально упитанный. Что ж ему с животом ходить? — и он двумя руками потряс свой заметно свисающий животик.

За столом КП расспрашивал меня об учебе, спросил, хватает ли денег, которые они с матерью присылают. Мать упрекнула, что я не пишу писем. На все это я отвечал скупо и неохотно, понимал, что это обижает и мать, и отчима, но не мог переломить себя. С тех пор, как умер отец, и мать вышла замуж, хотя и за достойного человека, которого мы хорошо знали, более того, друга отца — между мной матерью словно выросла невидимая стена. Она разделила нас и похоронила возможность доверительных отношений. Во мне как-то сразу и стойко утвердилось чувство, что это теперь не моя, но чужая семья.

Денег мне хватало. Я мог бы отказаться от помощи отчима, но этим я бы обидел и мать, и отчима, а они этого не заслуживали. Константин Петрович относился ко мне хорошо и, похоже, искренне любил. Помимо того, что я учился на повышенную стипендию, мне иногда удавалось подрабатывать на разгрузках вагонов или на временной работе с укороченным рабочим днем. В журнале «Нева» вышел второй мой рассказ, за который мне прилично заплатили, как, впрочем, и за первый. Кроме того, в криминальном отделе милиции мне два раза выписывали премии в размере офицерского оклада, а отец Лены, начальник угрозыска полковник Ильин, обещал поднять вопрос о прикреплении меня к штату отдела в качестве консультанта…

Вечером мы встретились с Мухомеджаном. Окрошки у него не осталось, и Алик виновато объяснил, что все успели сами слопать, но бутылка стоит полная.

— Да ладно, Алик, — сказал я, выставляя на стол бутылку перцовой, плавленые сырки и полколяски ливерной колбасы в жесткой оберточной бумаге, которую не жалели в Гастрономе, потому что она сама весила не меньше колбасы.

Только мы устроились за столом, прибежал Каплунский.

— А я смотрю из окна — то ли ты, то ли нет, — затараторил Изя. — Вижу, к Мухомеджану пошел… Ну, как ты?

— Живу, учусь, — сказал я. — Серые будни. Вы как? Почти год не виделись.

— Алик, — повернулся я к Мухомеджану, — ты говорил про Монгола. Хотел спросить: он, вроде, собирался в Москву перебраться или все еще в Гжатске?

— В Москве. Также директор музыкальной школы, но сложности с квартирой. Пока снимает. В Гжатске-то квартира хоть и ведомственная, но была, а в Москве особо не разгонишься — своих желающих полно.

— Про Изю я все знаю, а ты, Алик, так и не пошел дальше учиться? — упрекнул я.

— Да что мне эта учеба? Я все лето на природе. Грибы, рыбалка. Сезон отработаю на двух ставках и свободен. И на работе никто в душу не лезет: я да котел, который грею. Знай уголек подбрасывай. Денег, что зимой заработаю, хватает, а мне много и не нужно.

— Что еще новенького за мое отсутствие произошло?

— Да все по-прежнему. Вот разве что старик Никольский умер, — сообщил Мухомеджан.

— А где Ванька Коза? Работает? — вспомнил я.

— Работал, а теперь опять сидит.

— Он же прилично устроился. Я знаю, что по машинам, вроде, слесарем в автоколонне, где начальник Клейн.

— Работал, а сам с дружками планы, как кого-то ограбить вынашивал, — в голосе Изи чувствовалось злое неприятие. — А работа — это скорее всего, для прикрытия. В общем, ограбили кассу фабрики елочных игрушек, когда там должны были зарплату выдавать.

— Теперь сел надолго, — добавил к рассказу Изи Мухомеджан.

— Да-а, правду говорят: как волка ни корми, он всё в лес смотрит, — мрачно сказал я, вспомнив, как в прошлом году встретил Ваньку Козлова, когда он шел с работы. В его уверенной твердой походке чувствовалась сила, а в том, как он поздоровался, и неторопливо говорил, когда мы с ним остановились на минуту, мне показалось, и определенное достоинство. А, может быть, это было от презрения ко всем нам, по его определению, обычным фраерам.