Подьячий Разбойного приказа (СИ) - Костин Константин Александрович. Страница 33

А между боярами и дворянами прослойкой сидят дети боярские. Вотчины у них нет, есть поместье, но, в отличие от дворян, выставляют собственное войско. Вернее, отряд, большое войско с поместья не соберешь и без Источника им сильно не поуправляешь. В мирное время сын боярский занимает высокую должность, на наши деньги — начальник РОВД, городской судья, начальник управления ФСБ, начальник таможни… Раньше на такие должности шли исключительно настоящие дети бояр, но потом то ли бояре перестали размножаться с нужной скоростью, то ли должности плодились быстрее, но — детей бояр стало не хватать. А в законе как бы уже прописано, мол, вот такая должность — только для сына боярского. Но тогдашний царь долго думать не стал — не хватает детей боярских? Назначаю боярскими детьми своих верных дворян! В общем, здесь вертикальная карьера несколько проще, чем в наши допетровские времена.

Так, сейчас мы с Клавой отдышимся и рванем дальше, а пока нужно продолжить обдумывать тему с моим возможно — возможно! — боярским происхождением.

Мой отец — не боярин, значит, я чистокровным боярином быть не могу. Даже если предположить, что моя мама ему изменила — тогда я бы родился как бы вне брака и боярскую магию не унаследовал бы. Есть еще один вариант…

Я приемный.

Нашли меня папа с мамой, лежавшим где-то в лесу, плачущим и пачкающим пеленки с вышитым гербом… Ага, так дети бояр и валяются по лесам. Возможность поиска по крови, не забыли? Разве что из рода никого в живых не осталось…

Мать твою!

Островские! Тьфу ты — Осетровские! Тот род мангазейских бояр, который был вырезан Морозовыми в пятьдесят пятом. Что, если Викентий — последний отпрыск рода?

Не, опять не срастается. Война между Осетровскими и Морозовыми началась летом пятьдесят четвертого, к декабрю всех перебили, а я только в ноябре пятьдесят пятого родился. По крайней мере — крестили меня именно в ноябре пятьдесят пятого, у меня на крестике именно эта дата выгравирована. Не лежал же я в том лесу целый год!

Но эту мысль стоит провентилировать. И желательно — в Мангазее. Все равно мне в Москве больше делать нечего…

— Прошел откат? — повернулась ко мне Клава. Лицо ее так близко-близко…

Я кашлянул и вскочил.

— Прошел! Идем!

И подал руку.

Я рассчитывал, что сейчас приведу Клаву в дом к Насте, там мы отдохнем, поспим… в разных постелях! И потом, на свежую голову, я что-нибудь решу.

Но, как говорится, хочешь рассмешить Бога…

— Стой! — я вовремя тормознул и придержал разбежавшуюся Клаву. Затащил ее за угол и осторожно выглянул из-за него.

Все пропало. Если бы кому-то понадобилось составит словарь устойчивых выражений, то иллюстрацией к статье «Все пропало» можно было бы нарисовать то, что я увидел.

Дом Насти был оцеплен стрельцами в темно-оранжевых кафтанах и с факелами.

В руках — мушкеты, то есть, эти… пищали. Дурацкое слово, так и представляешь детскую пищалку, поэтому я вечно его забываю. И если кто-то думает, что пищаль — это здоровенная тяжелая, неповоротливая дура, которую нужно перезаряжать чуть ли не полчаса, то… то в целом он прав. Пищаль такая и есть. Только на здешние пищали не одно Слово наложено. Поэтому одним выстрелом можно пробить бревенчатую стену. Насквозь. И попасть точно в того, кто за этой стеной стоит. Прямо в сердце. С расстояния в километр.

Ну, насчет километра я приврал, но точность здешних пищалей такова, что снайперы нашего времени курят невзатяг. Вот только почему они еще не изрешетили избу, а вместо этого кричат что-то неразборчивое?

— Тебя вызывают, — прошептала выглядывающая через мое плечо Клава. Так горячо прошептала, что я чуть не забыл, что вообще здесь делаю.

Меня? А, ну да — ведь это я тот якобы похититель, который утащил венец и единственный теперь знает, где он спрятан. И это при этом, что я его не похищал! Правда… я знаю, где он спрятан… Но не потому, что похищал его! Но стрельцам такие тонкости неизвестны, зато они точно знают, что если случайно грохнут меня — их хозяин, кто бы он ни был, будет недоволен тем, что последняя ниточка к венцу оборвалась. Так что придется им…

— А теперь говорит, что, если ты не выйдешь, то они войдут в дом и перебьют всех, кто там находится.

Ну или так.

— Женщина какая-то вышла, — продолжала будоражить меня своим дыханием Клава. Дыханием и еще тем, что прижалась к моей спине своими мягкими… Стоп, какая женщина? Куда вышла?

На крыльце действительно кто-то стоит. Кажется… кажется настина мама. Что-то объясняет.

— Говорит, что никаких мужчин в доме нет. Только женщины и девушки. Стрельцы между собой говорят, что… свиньи.

— Какие свиньи?

— Стрельцы свиньи. Говорят, что женщины и девушки это хорошо. Можно…

Она опять замялась.

Черт! Черт-черт-черт! Надо что-то делать!

— Идем! — я потащил Клаву за руку.

Если эти стрельцы действуют так же, как наши приказные, во время арестов, то они обязательно должны оставить позади дома засаду. Если те, кто находится в доме, не захотят ни сдаваться, ни идти напролом и попытаются сбежать — попадут в ловушку. И вот эту засаду, которая не должна быть многочисленной — я смогу перебить, напав со спины.

Некрасиво? Неблагородно? А собираться изнасиловать девушек в доме, просто потому, что могут — это как, благородно? Со свиньями бороться, чистым не бывать.

— Куда мы? — Клава пыхтела, но не отставала.

— Туда, — информативно ответил я, выглядывая из очередного проулка на задворки настиного дома.

Ну да, как я и думал — несколько человек залегли на земле, между лопухами, прижались к заборам, прячутся за поленницей. Один, два… пять… Пять.

Много. Как-то я несколько иначе себе это представил, мол, я, ловкий и бесшумный, крадусь от одного к другому, убивая их ударом ножа. Но эти засадники находились слишком близко друг к другу. Даже если я наброшусь внезапно — положу двух, в лучшем случае трех. А потом положат меня. И девчонки останутся заперты в доме. Да и вообще — лажа какая-то получится…

Выстрел!

Грохнул выстрел!

Кто-то начал стрелять!

Засадники вскочили и бросились к задней калитке. Стопились у нее, явно пытаясь открыть и увидеть, что там во дворе случилось.

А там явно что-то случилось. И продолжало случаться.

Отчаянный голос кричал, без остановки произнося какое-то Слово, снова и снова. И это Слово звучало так жутко, что я, как и засадные стрельцы, замер, чувствуя, как кровь стынет в жилах.

Только они застыли надолго. А я нет.

Выхватив нож, я прыгнул вперед.

Ниндзя я или кто вообще?

Ниндзя из меня, конечно, тот еще… Стрельцы успели оглянуться, меня еще поразили белые, аж в темноте светящиеся лица. А больше они ничего не успели.

Удар ножом в горло.

Тычок печатью в лицо.

Взмах ножом — кровь из распоротой шеи бьет веером.

Локтем.

Коленом.

Взмах печатью, как кистенем.

Удар ножом.

Еще удар.

Я крутанулся вокруг себя и замер. Рядом со мной упало несколько тел. Кто из них не убит, а просто парализован печатью, но мне не до сортировки — что-то случилось с моими — моими, черт возьми! — девчонками и за них я сейчас любого загрызу своими собственными зубами и потопчу своими собственными ногами. Возможно, еще и плюну сверху.

Калитка прекрасно открывалась снаружи, если знать секрет. Я распахнул ее и побежал к крыльцу. Сзади шлепала босыми пятками Клава… когда она обуется уже?!

На крыльце у самой двери лежала мама Насти. С огромной окровавленной дырой в груди.

Зачем? Вот зачем эти идиоты начали стрелять?! Зачем она вышла наружу?!

И Настя… Настя, ты-то что натворила?!

Среди множества Слов наверняка есть и Слова черные, Слова темные…

Слова Мертвые. Слова Смертельные.

Слов Убивающие.

И сдается мне, именно их Настя и кричала.

Потому что все стрельцы, что стояли полукругом на улице у ворот настиного дома, сейчас там же — лежали. Не двигаясь.