Подьячий Разбойного приказа (СИ) - Костин Константин Александрович. Страница 37

Перед поездкой нам пришлось совершить еще два важных дела.

Я ведь обещал Заморскому передать половину денег его любовнице Анфисе и ее ребенку? А я, знаете ли, не собираюсь обманывать мертвых. Плохое это дело.

Дом свистулечницы все еще стоял пустым. То ли она еще не вернулась из своей поездки… О другой версии думать не хотелось. От бояр, конечно, можно ожидать всего, но ребенку ведь и десяти лет еще нет. Так или иначе, а деньги я ей оставил. Правда, моя щедрость не простиралась до того, чтобы сложить монеты кучкой на столе, накрыв сверху запиской «Это тебе». Дом пустой, мало ли кто в него влезет, а передавать деньги ворам или соседям я точно не обещал.

Деньги мы с Настей закопали ночью под углом дома. Почему с Настей? Потому что она, в отличие от меня, знала, каким Словом нужно ставить условие на взятие клада. Иначе опять же — достанется кому попало. А так — взять деньги сможет или человек по имени Анфиса, или ребенок человека по имени Анфиса. Или мне. Ну, в случае, если Морозовы все же решили, что женщина, знающая о Заморском, им совершенно без надобности.

Вторую часть денег я оставил в тайнике Заморского, том самом, что на берегу Яузы прячется и связкой лука открывается. Все равно ж туда надо было идти, венец забирать. В конце концов, где-то в Мангазее, куда мы едем, прячется Источник Осетровских. А у меня и Третий Венец и природная ведьма — полный комплект. Правда, я еще не решил, что буду делать, когда и если — его найду. Когда найду — тогда и буду думать.

В общем, половина денег покойного вора — под домом Анфисы, четверть — в тайнике у Соколиного леса… А оставшаяся четверть и венец — спрятаны в тайнике, оборудованном в повозке. Ловко так оборудованном, не зная где — фиг найдешь. Аглашка постаралась. Скоморохи частенько в своих повозках прятали… разное… на дороге найденное…

Вот и катим мы по дороге. Тетя дремлет, Аглашка спит, Настя следит за тем, чтобы коняшки не решили, что щипать траву на обочине интереснее, чем тащиться куда-то по солнцепеку, Клава пытается завязать со мной разговор, а я…

Я, если честно, просто отдыхаю.

Тишина, спокойствие, светит солнце, над полями поют жаворонки… Послышались характерные шлепки, запахло лошадиным навозом… Ну да, не без этого… И все равно — хорошо!

Путешествие — вообще занятие медитативное, особенно, если ты не крутишь ни руль, ни педали, не подпрыгиваешь на лошадиной спине и не топаешь своими собственными ногами. Лежи на мерно катящейся повозке, смотри в небо и ни о чем не думай.

Следующая остановка на нашем пути — село Подол. Доберемся мы до него только к вечеру, а до этого — кати себе и кати. Никто тебя не преследует, никто за тобой не гонится…

Как будто опровергая мои ленивые мысли, послышался топот копыт. Кто-то мчался в нашем направлении со стороны Москвы.

Я даже не пошевелился. Во-первых — рядом со мной прилегла Клава, прижавшись своими теплыми и мягкими… э… боками… А во-вторых — я по звуку слышу, что конник — один. Навряд ли нас, с учетом всех обстоятельств, будут ловить в одиночку.

Подтверждая мои размышления, раздался резкий свист, и мимо нас пронесся царский гонец в алом кафтане, подгоняющий гнедого коня. На боку — медный рожок, но этим понтярщикам проще отгонять проезжающих со своей дороги свистом. Понт у них такой.

Я бы сказал, что он оставил нас глотать пыль, но как раз пыли на дороге и не было.

Я не уверен, какими были дороги в нашей Руси семнадцатого века — у меня четверка по истории! — но зато точно знаю, что не такими, как здесь. Потому что ТАКИХ дорог и в России двадцать первого века было немного…

Слова, разумеется, снова Слова.

Берем человека, который владеет мощным Каменным Словом — и отправляем его по дороге от Москвы до, скажем, Вологды. И там, где он проходит, обычная русская грязь, лужи и колеи — то есть, то, что в России называют дорогой — превращается в каменный монолит, уходящий в землю метра на два. Ну, это в очень упрощенном изложении, по факту я не знаю, что там внутри, под каменной полосой дороги Москва-Тула. Да и один человек, даже с самым мощным Словом дорогу будет делать сто лет, наверняка работала целая бригада.

В общем, теперь на Руси есть дорожная сеть из каменных трасс. Сказал бы — прямых как стрела, но за прямыми линиями здесь не гонятся, как пройдет, так и ладно. И протянуты они только на север и восток. То ли та дорожная бригада, про которую я говорил, надорвалась и не закончила свой труд, то ли русские цари, постоянно отбивающиеся от нападений то Польши, то кочевников, решили, что не стоит помогать своим же собственным врагам передвигаться с комфортом до самой Москвы. Не знаю. Знаю только, что южнее Тулы дорог уже нет. Вернее, есть, но в более привычном русском стиле. По рекам.

От центральной дороги, по которой плыла наша повозка, отходила более узкая, идущая к какому-то селу. Как я понял, что к селу? Потому что она тоже каменная, пусть и уже. Значит, на другом конце этой дороги живут достаточно обеспеченные люди, чтобы нанять человека с нужным Словом.

Так-то в селе еще должна быть церковь — основное отличие села от деревни — но за лесом ее не видно. Почти возле самого съезда росла роскошная елка, ровная, аккуратная, симметричная, хоть сейчас на Новый год в Кремль.

Правда, новогодние елки здесь не ставят. По той простой причине, что Новый год на Руси начинается не 1 января, а 1 сентября…

И тут я вдруг понял, что я идиот.

Глава 29

Я ведь попал в тело Викентия прошлым летом, и встречу Нового года застал. Новый год, он же Семенов День в здешней Руси отмечали совершенно не так, как у нас: ни деда Мороза, ни Снегурочки — какие мороз со снегом в конце лета? — мешка с подарками тоже не наблюдалось. И вообще, праздник был не столько детским, сколько женским. Девичьим, если быть совсем уж точным. НА рассвете глухо бахнула пушка, зазвонили колокола, прошел крестный ход, а потом, после официальной части началось собственно веселье. На площадях вкопали столбы с забавной куклой наверху, а также с гостинцами и призами тому, кто на столб вскарабкаться сможет. Девушки в праздничных ярко-красных платьях водили хороводы, ходили от двора ко двору с тлеющей головешкой, «даря огонь», устраивали торжественно-веселые похороны мух и тараканов, в маленьких гробиках, вырезанных из морковок и реп…

Да не в этом дело! А в том, что год начинается в сентябре! Понимаете? Что значит — «нет»?! Даже я уже понял!

Осетровских начали мочить летом пятьдесят четвертого, а закончили к декабрю. Отец Викентия приехал в Мангазею в январе пятьдесят пятого. Женился тогда же. Я родился в ноябре пятьдесят пятого, то есть, по моим подсчетам — через девять месяцев после свадьбы… Дудки! Пятьдесят пятый год здесь наступил в сентябре, а, значит, следом наступил ноябрь пятьдесят пятого, а только потом — январь.

Викентий родился за два месяца до приезда его отца в Мангазею. Как раз в те дни, когда добивали последних Осетровских. И, похоже, добили не всех. Чья-то беременная жена выжила, родила маленького мальчика и где-то ухитрилась скрываться до января. А потом — и причина этого мне неясна — открылась моему отцу и тот согласился ее прикрыть, признать сына своим и увезти во Псков.

Я — боярин по рождению. Офигеть.

Значит я был прав, когда решил ехать в Мангазею. Там, на месте, и расставим все точки над «и», «ё» и прочими буквами. А потом, возможно и раздадим всем сестрам по серьгам.

Главное — до Мангазеи доехать.

Подол немного смахивал на американский городок из вестернов — длинная и широкая главная (она же — единственная) улица, вымощенная досками, вдоль улицы протянулись дома, постоялые дворы — я насчитал семь штук — церковь, кабак вместо салуна, почтовая станция-ям, где можно было поменять лошадей, если ты, конечно, ехал по государственной надобности… или имел лишние деньги…