Кусочек жизни. Рассказы, мемуары - Лохвицкая Надежда Александровна "Тэффи". Страница 61

Тут уж есть где развернуться. Тут хлопотун сразу хватается за голову и кричит:

— Ну влез в историю! Прямо не знаю, с чего начать.

Обыкновенный человек, скажем, иностранец, просто идет в надлежащее консульство и наводит справку.

Хлопотун бежит к какому-нибудь Евграфу Матвеичу советоваться.

— Н-да, голубчик, — говорит этот самый Евграф Матвеич. — Дело ваше сложное. Вы, собственно, куда едете?

— В Бельгию.

— Ну, так вот что я вам посоветую: зайдите сегодня же в испанское консульство и расспросите, что у них делается для получения визы. А когда все узнаете — пойдете в ваше бельгийское и там уж будете знать, что делать и как быть.

— Вы думаете? А если прямо пойти в бельгийское? — высказывает смелую мысль хлопотун.

— Куда же вы полезете в бельгийское, раз вы ничего не знаете и не понимаете? Да вас там затуряют.

— А в испанском, вы думаете, не затуряют?

— Ну чего ради? А если и так — так не все ли вам равно? Вы там можете и огрызнуться, если что. Вы с ними ничем не связаны, и ничего вам от них не нужно.

— Гм… А нет ли у вас каких-нибудь ходов в испанское консульство?

— Позвольте… э-э-э… Шверт. Не знаете Шверта?

— Не знаю.

— У Шверта бывал какой-то испанец, наверное, журналист. Попросите Шверта дать вам письмо к этому испанскому журналисту, а потом попросите испанского журналиста, чтобы он вам дал письмо к чиновнику в консульство. Он, наверное, знает какого-нибудь чиновника. Все испанцы друг друга знают. Они этим и отличаются. А я вам дам письмо к Шверту. Зайдите ко мне завтра утром. Или, лучше всего, пойдем завтракать в ресторан «Бубенчики». Я вам там и скажу адрес.

В ресторане «Бубенчики» выясняется, что Евграф Матвеич адрес Шверта затерял, и, чтобы раздобыть этот адрес, нужно пойти в банк («Черт, забыл название банка. Где-то около Опера. Ну, да вы найдете»), и спросите вы в этом банке Щушупина. Он вам скажет. Он родственник Шверта. Это уж наверняка.

Хлопотун бегает два дня вокруг Опера и спрашивает Щушупина. И во всех банках ему с отвращением отвечают, что Щушу у них не служит.

Третий день хлопотун снова бегает вокруг Опера и спрашивает, не у них ли он забыл свой портфель.

— А в портфеле была карт д’идантитэ и нансеновский паспорт. [99]

Потом хлопотун бегает в полицию заявлять о пропаже и начинает хлопотать о новой карт д’идантитэ.

Чтобы получить новую карт д’идантитэ, нужно обратиться к доктору Пуфу, который лечит какую-то важную птицу в префектуре, и если даст свою карточку, то эта птица все устроит.

Раздобыть доктора Пуфа легче легкого. Он лечит Шуриного жениха. Нажать на Шуру, чтобы она надавила на жениха, и вот Пуф и готов.

Когда устроится дело с этой окаянной картой, тогда можно будет начать хлопотать о новом нансеновском паспорте. Тут уже надо будет жать, должно быть, Маклакова и потом давить… на кого давить? И главное, через кого давить?

Когда все здесь будет налажено, тогда придется опять побегать по банкам и уже более настойчиво и энергично требовать адрес Щушупина, а потом, значит, от Щушупина адрес Шверта, а там — испанцы, бельгийцы и пошел чесать.

Но, конечно, было бы гораздо проще раздобыть сначала письмо к кому-нибудь из… ну, скажем, из болгарского консульства, что ли. Все-таки свои братья славяне. Вынюхать у них, как и что, а там уж пойти к испанцам, а оттуда вполне, так сказать, зрелым и опытным клиентом к душкам бельгийцам.

А кто бы мог дать письмо к тому человеку, который даст письмо в болгарское консульство?

Вот о чем надо похлопотать в первую голову.

Три жизни

Клиентка была недовольна. У нее на носу большие черные поры. Она пришла в «инститю де ботэ» именно для того, чтобы у нее нос стал белым и по возможности атласистым, но без блеска. На ощупь атласистым, а на вид бархатистым. А барышня трет его без толку, и он только распухает.

— Позовите сюда вашу хозяйку!

Хозяйка, мадам Кэтти Руби (для старых друзей — Катюша Рубова), высокая, стройная, с платиновыми волосами и нечеловеческими ресницами, подошла деловым шагом, взяла со столика лупу и, прищурив глаза, исследовала капризный клиенткин нос.

— Лосьон номер третий, — обратилась она к служащей барышне, трепетно, как ассистентка знаменитого профессора, ожидающей предписания. Барышня была тоже платиновой блондинкой, и ресницы у нее тоже были нечеловеческие, но все это, выдержанное в более блеклых, почтительных тонах, отмечало ее зависимое положение.

— Лосьон номер третий, — с приветливой улыбкой повторила Кэт Руби, обращаясь на этот раз к самой клиентке. — Это тот лосьон, который употребляю я сама.

— Ну, вы такая молодая, вы не пример, для вас все хорошо, — проворчала клиентка.

Кэт Руби загадочно улыбнулась.

— Шер мадам, — сказала она. — Может быть, я и молода, но я живу свою третью жизнь и была когда-то старой бабушкой. [100]

— Вы сделали себе эстетическую операцию? — догадалась клиентка.

Кэт хотела что-то ответить, но ее спешно отозвали к толстухе, которую чересчур перепарили в парафиновой ванне.

— Что значит «третья жизнь»? — думала клиентка, смотря ей вслед.

Это было в самом начале революции.

Вернулись офицеры с фронта. Вернулся с ними и Гриша Рубов, Катюшин жених, и Вася Таневич, муж Катюшиной сестры Маруси.

Время было страшное и тревожное, и тем не менее молодость брала свое, и от опасностей и лишений жизнь казалась только интереснее и счастье острее.

Справили потихоньку Катюшину свадьбу. И вскоре после этого оба офицера ушли воевать с красными. Сестры остались в Москве.

Но старая жизнь все еще как будто не обрывала своей линии. Оставалась прежняя квартира, по которой бродила и ворчала прежняя старая нянюшка. Оставались еще уцелевшие платья, шубы, друзья, эстетические интересы.

— Ах, как дивно играл Качалов!

— Ах, нужно пойти в оперу!

Милая прежняя жизнь еще не отпускала, она медленно гасла, оживляясь мгновенными вспышками, все еще обещая окрепнуть, оправиться, расцвести по-прежнему.

Потом стали уходить из дому красивые ненужные вещи — люстра, зеркала, бронзовые подсвечники, ковры. Ушли. Потом ушли сервизы, отцовская шуба. Да что долго рассказывать — путь обычный. Когда ушли вещи, пришлось уйти самим.

Двинулись на юг.

Был у Катюши томный поклонник, танцевавший с ней на балах танго. У поклонника была на Кавказе дача.

— Поезжайте туда, — умолял он. — Там сейчас безопасно. Дача отличная. Как только смогу пробраться, приеду к вам туда. Не отказывайтесь. Ведь это для меня счастье!

Сестры с радостью согласились. Деваться все равно было некуда.

Маруся Катюшиного поклонника не любила.

— Почему, когда он говорит, мне всегда кажется, что он врет. Ведь вот, наверное, у него есть дача, он человек богатый, а все кажется, что врет.

— Это тебе завидно, что он не за тобой ухаживает, — любезно объясняет Катюша.

Звали томного поклонника Володя Брик. Определенного занятия у него не было, но неопределенных было несколько. Он субсидировал разные артистические кабаре, режиссировал благотворительные спектакли и напечатал сборник стихов «Пожар в сумасшедшем доме», который, «к стыду всего цивилизованного мира», зарезала цензура за неприличие.

Он был недурен собой, элегантен, но почему-то отпускал длинные ногти какого-то темно-желтого цвета. Влюбленные актрисенки собирались даже писать ему анонимные письма: «Божественный, обстригите ногти».

Выражение лица у него было действительно такое, как будто он врет.

Но, к удивлению сестер, дача у него действительно оказалась.

— Не удалось соврать, — решила Маруся.

Зажили вчетвером, с нянькой и Марусиным сыном, четырехлетним Петей.