Словами огня и леса (СИ) - Дильдина Светлана. Страница 11

— Есть. Мы предупреждены. Мы будем очень осторожны и следить за каждым изменением в нем — Натиу сумеет. Такие печати не сходят за час и даже за день. Если его и вправду подослали, пусть враз считает, что мы доверчивы и расслабились. Иначе смогут приготовить другую ловушку…

**

11 весен назад

— Кайе, ты где? — голос молодой женщины походил на журчание. Вот и она сама появилась — черноволосая, гибкая, золотой обруч держит волосы, на обруче извивается золотая же змея с хохолком из чеканных перьев и глазами дымчатого хрусталя.

Мальчик четырех весен от роду сидел на дорожке, размазывая слезы по лицу.

— Сын…

— Уходи!! Все уходите!! — завизжал он, и мать увидела рядом с ним что-то черное, обугленное. Недавно… только что это было веселой земляной белкой.

Мать, помедлив, нагнулась, взяла малыша на руки — тот пробовал отбиваться, но в конце концов разрыдался, уткнувшись носом в ее плечо. Женщина унесла ребенка из сада.

Комната была очень просторной и светлой — две пятнистых шкуры на полу, белый камень стен, яркие глиняные игрушки грудой свалены в углу. Одна откатилась от общей кучи — голова человека с выпученными глазами, вроде свирепая, а на деле смешная. Солнечные блики резвились на шкурах — это за оконным проемом качались перистые листья, создавая игру света и тени.

Опустив мальчика на дорогое тканое покрывало, женщина отошла и кивнула немолодой няньке-служанке — мол, твой черед заниматься им.

— Возьми, — та протянула малышу сочный плод тамаль, оранжево-красный шар. Мальчишка зашипел, чуть склонив голову к плечу, дернулся в сторону от руки. Служанка судорожно сглотнула, продолжая улыбаться словно приклеенной улыбкой.

— Ала, — беспомощно оглянувшись, служанка обратилась к матери мальчика. — Может, я лучше пойду? Ты его хоть на руки можешь взять, а я… Он же только больше злится.

— Он своего зверька потерял, — вздохнула мать. — Малыш, я принесу тебе новую белку.

— Не хочу ничего! — выпалил мальчик, зло сверкнув большими глазами. Слезы его уже высохли, а пальцы комкали покрывало, словно он безотчетно старался выместить горе на чем-нибудь подходящем — так, как умел.

— Тебе нужно поесть и лечь спать, — мать, Натиу, и впрямь хотела было отослать служанку, но взглянула на нее и сына нерешительно — и велела остаться.

— Накорми и уложи его. А я… мне пора.

— Ала, я не могу, — взмолилась служанка. — Я его боюсь. Сегодня белку, завтра меня…

— Прекрати! — Натиу сдвинула высокие брови. — Ты несешь чепуху!

— Ала, ну хоть на кухню меня отправь, хоть стойла грис чистить — я не могу!

— Ты будешь наказана, Киши!

— Ала, я не могу! Ну, взгляни на него сейчас!

Натиу вздохнула:

— Я наполню курильницу дымом маковых головок, и он уснет. Позаботься об остальном.

Туман стелется над горами, сползает в долину. Именно так, не наоборот; туман — это облака или дым пробужденных вулканов. Туман окутывает Асталу плотным покрывалом, плотным, но полупрозрачным, словно паутинная ткань, та, которую делают из нитей золотых пауков. И сами эти пауки сидят на развесистом кружеве, ловят туман и выжимают из него капельки. Потом торгуются с небом и продают ему плоды труда своего; небо делает из капелек росу и драгоценные камни.

Земля тоже создает самоцветы, но непрозрачные, тяжелые на вид. А вода и огонь — не умеют. Слишком весела и непостоянна вода, слишком жаден до жизни огонь.

Сейчас, в туман, пастухи сидят у огня, земледельцы закрылись в домах, а в лесу и среди высоких трав плоскогорья воют ихи и волки-итара.

А дома в самой Астале, не на окраинах, разные. Самые богатые целиком каменные, просторные. Надежны их стены. Только некого бояться их обитателям.

Ребенок и не боится. Перекатился с боку на бок на плотной льняной простыне. Лен — дорогая ткань, много дороже, чем шерсть. Чуть застонал во сне, запрокинул подбородок — снилось неприятное.

— Тшш… — ухоженная рука провела по лбу, отгоняя тяжесть сна. Ребенок заулыбался. Округлые черты, ямочка на подбородке, ресницы короткие и очень густые. На большом пальце алеет отметинка от беличьих зубов — укусила. Не повезло зверюшке…

— Так он точно сгорит. Какая-то белка… глупо.

Слова принадлежали средних лет человеку — лицо того было узким, а взгляд колючим. Волосы покрывал полосатый платок, а на плечах и груди лежало широкое ожерелье из золотой тесьмы и разноцветных опалов.

— Жаль, но уж лучше он, а не мы все, — откликнулся совсем еще юный голос. — Он слишком для нас опасен.

— В первую очередь для себя. Ты не видел еще, как бывает — сердце становится углем. Оберегай его, Къятта — ты хорошо умеешь управлять собой, а он тебе верит.

Смуглый подросток с резкими чертами помедлил — и чуть поклонился:

— Да, дедушка. Я буду. Я люблю своего брата.

Лицо его осталось сосредоточенным и недобрым.

— Мы все — дети огня. Но он… вот уж кто заслужил это прозвище.

— Ну, почему же так? — усмехнулся подросток. — Например, «зубастик» ему тоже бы подошло.

— Прекрати! — спокойно одернул его дед. — Еще непонятно, сумеет ли он выжить, и если да, то каким вырастет. Но раз ты и сейчас можешь дрессировать диких тварей, то уж с одним малышом, наверное, сладишь. Я скоро стану стариком, а вот ты… Хотя если станет неуправляемым, или погибнешь ты сам, то и ему не жить. Ты все понял?

Къятта еще раз чуть наклонил голову — звякнули звенья подвески, украшавшей длинные волосы; потом направился к дверному проему. В коридоре едва не споткнулся о молодую йука с колокольчиком на шее — забава сестры, когда только научится следить за своим зверьем! Слуги получат свое; совсем распустились. А дед позволяет.

Отпихнул детеныша ногой, не обратив внимания на жалобное повизгивание. Вернувшись к себе, растянулся на сшитых вместе шкурах пятнистых ихи — мягкий ковер, приятно лежать на нем. С наслаждением выпил холодный чи из молока грис.

Думал о словах деда. Ахатте Тайау некогда вплотную следить за домом, и годы… получить в собственные руки зажженный факел заманчиво. У Кайе нрав не подарок, будет очень и очень тяжко, но дед сам говорит — Къятта справляется и с дикими зверями.

И все-таки, если бы жив был отец… но об этом бессмысленно думать.

А ребенок хорош — Къятта никому не признался бы, с каким удовольствием смотрит на это несносное создание. Подвижный — ни мига не посидит спокойно, даже когда спит, словно летит куда-то. И отчаянный. И глазищи огромные, дикие, а вся фигурка показывает — я центр мироздания. Вам же будет хуже, если перечить посмеете.

Къятта расхохотался, представив того, кто по неосторожности попробует снисходительно отнестись к малышу. Ах, бедняга!

И впрямь жаль, еслибратишка погибнет.

А дед прав — нельзя ему брать такой груз, будучи в преклонных годах. И прекрасно, что нельзя. Когда придет время, именно Къятта будет в расцвете сил.

«Сложно придется, но оно того стоит — велика награда. Я это сделаю».

И он честно исполнял свое обещание. Много-много лун.

Восемь весен назад

На стенах сколопендры расположились кольцом, и пауки — золотые. Между ними беспечные языки огня отплясывали так, как пляшут на грани жизни и смерти, под властью зелья. Огонь в крови у южан, а мастер передал суть этого пламени на мозаике и фресках, и даже на черно-алых масках, то мирных, то страшных — их черты казалось бархатистым углем, под которым перекатывалось пламя.

Шестнадцать весен — детство и ранняя юность ушли, утекли дождевой водой; Къятте шестнадцать весен. Он может выходить в Круг — тело достаточно сильное, чтобы выстоять. А если кто не успел стать по-настоящему взрослым, что ж, таков закон — выживают сильнейшие.