Словами огня и леса (СИ) - Дильдина Светлана. Страница 12

Становясь взрослыми, простые жители приносят дары в Дом Солнца; отпрыски сильнейших Родов получают браслеты из разных камней, на удачу; какой выпадет, не знают заранее, но это не так уж важно. Не предсказание, не отражение сути — почти игра.

На севере придают камням большое значение. На севере подчиняют людей и природу, используя силу кристаллов и золота. На юге — нет, южане и без того сильны. И желтый металл, столь необходимый северянам, носят лишь в качестве украшений. А браслеты… Старинная традиция, красивая, но бесполезная ныне — впрочем, так хорошо сохраненное в памяти вряд ли может быть бесполезным, говорят многие старики. Порой их стоит послушать.

В крыле Дома Звезд проходит обряд — только Сильнейшие допускаются сюда, и избранные звездами служители. А в зал Совета, который за стенами, могут входить и вовсе единицы. Говорят, там прекрасно всё — но и тут красота несказанная. Высок потолок, черен — и украшен самоцветами и слюдой. Масляные лампы искусно закреплены у основания купола-потолка; огонь бросает блики вниз и наверх, и оживает рукотворное небо, мечутся по нему тени созвездий. Вот ихи — гибкий, подвижный, злой. Вот змея-тахилика, свернулась, готовая укусить собственный хвост. Рядом птица-ольате, раскинула крылья, кончиками маховых перьев почти задевает испуганно напрягшегося олененка. Потолок и стены не давят, хоть темны и массивны. Красиво в Доме Звезд — словно сам летишь к черному небу, и небесные жители говорят с тобой.

Запахи кедровой смолы и цветов с легкой примесью дыма шеили — голова слегка кружится. Хочется выделить из остальных и без конца вдыхать терпкий холодноватый аромат, от которого сердце раскрывается, словно бутон, и все ощущения становятся четче. И дышит пол под ногами…

А всегда молчаливые служители, да и все, кто собрался в зале, не имеют значения. Только ты, небо искусственное, ожившее под руками мастеров — и блики огня.

Их трое здесь на обряде, рожденных в одном году.

Къятта протягивает ладонь, и в нее ложится браслет из обсидиана, непроницаемо-черный. Удовлетворенная улыбка. Длинная одежда без рукавов, цвета темной бронзы, подчеркивает резкость черт. Линии татуировки золотом переливаются на смуглой коже.

Рядом стоит уже получившая браслет некрасивая девушка — Имма Инау. Цепкий паук Инау шевелит лапками на ее плече.

Кому какой камень выпадет, заранее не знают. Ей надели на руку браслет из коричневого нефрита. Закрытый камень, трудно понять, что он говорит о владельце. А черный, доставшийся Къятте — цвет неудержимой страсти, цвет безмерной гордости. Хороший знак для Сильнейших. Хотя он больше любит рубины.

Мальчик семи весен от роду чуть не подпрыгивает на древнем каменном, украшенном грубой резьбой сиденьи. Сестренка рядом еле удерживает брата за локоть.

— Кайе… сиди тихо! Ты же мешаешь всем!

Но он, похожий на уголек — маленький и горячий, откидывает ее руки:

— Отстань! Не мешай сама!

Обряд завершен.

Юноша в длинной светло-алой одежде подходит к его старшему из братьев Тайау, становится на расстоянии шага.

— Видел, что тебе выпал черный камень, какой только? А… — глянул, равнодушно отвел глаза; словно дротик, бросил усмешку. — Ясно. Гордишься?

— Не твое дело.

— Обсидиан — это застывший огонь. Мертвый. Об этом не думают почему-то… Ну, носи, гордись! — подошедший рассмеялся совсем по-девичьи.

Кайе застыл, прислушиваясь. Ийа, ровесник Къятты — и главный недруг. Он тоже силен, и отчаянно завидует Роду Тайау — такое знал мальчик. Ийа тоже сегодня получил свой браслет — янтарный, творение, пламя души.

— Мертвый? — Къятта скривил губы презрительно, оглядел соперника с ног до головы. — Это мне ты говоришь?

«Ты что ли? Похожий на девчонок, что пляшут на площади в праздник?» — прозвенело невысказанное в ушах младшего. Ийа чуть склонил голову набок, равнодушно глядя из-под чуть опущенных ресниц.

— Кому же еще. Не я всю жизнь буду в отблесках чужого огня.

Къятта почему-то медлил с ответом. Зашипев от невольной злобы, Кайе услышал еще:

— Спеши жить, пока он мал, — и юноша вновь рассмеялся легко, словно о приятном говорили.

— Ийа!!! — прозвенел детский голосок… и колонна, возле которой стояли юноши, треснула и начала падать.

Глава 3

Глава 3

Настоящее

Зверь впился взглядом в одну точку, жесткие усы подрагивали, хвост изгибался, выдавая волнение хищника. Припав на передние лапы со втянутыми когтями, он ловил запах добычи. Некто вкусный и маленький шел сюда, аромат его был отчетливо слышен среди запаха почвы и прелой листвы, и зверь — бурый энихи — приготовился заранее. Но добыча свернула в сторону, а потом и вовсе помчалась назад, мелькая между стволов. Хищник последовал за ней, быстро, бесшумно. Он был голоден и стар, а здесь — чужая земля. Убить добычу, съесть, сколько сможет, и убраться невредимым — вот и все, о чем он мечтал бы, обладай энихи разумом.

Близ реки стена деревьев размыкалась, в ней появлялись просветы, а за ними порой — целые поляны. Красновато-бурые молодые листочки на высоких ветвях тонули в буйной массе темно-зеленой листвы различных оттенков. Птицы перекликались на разные голоса, не заботясь о том, что происходит внизу, яркие, перепархивали от одного ствола к другому, и ветви находились в беспрестанном движении — от птичьих тел, ветра и раскачивания, дрожания деревьев, которым словно наскучивало стоять на месте.

Ребенок и не подозревал, что вызвал интерес у старого хищника. Он возился в зарослях ежевики, откуда вылез, перемазанный соком, а потом принялся собирать цветы. Огромные вьюнки — с детскую ладонь величиной, розовые и синие. Скрученные стебли поддавались плохо, а мальчик не хотел нарушить их прихотливое плетение, и старался отрывать стебли как можно аккуратней.

— Мама! — крикнул он наконец, почти вспархивая с места и устремляясь к большой поляне невдалеке. Женский голос ответил ему, ветерок донес запахи человечьего жилья и металла, и разочарованный хищник понял, что упустил добычу. На сей раз.

Огонек проснулся с колотящимся сердцем, глотая воздух ртом, как выброшенная на берег рыба. Опомнившись, сел, подтянув колени к груди. Жестковатая циновка показалась очень уютной. Там, во сне… нет, не вспомнить теперь, что так напугало. Ребенок остался цел… Но как все было зримо! И он сам — не понять, чьими глазами смотрел, малыша или хищника.

Постепенно Огонек успокоился. Сон не мог быть даже предостережением — облика ребенка он не запомнил, но слово бы дал, что давно не встречал таких маленьких, разве что в прошлом. А энихи и вовсе не видел, только следы пару раз. Иначе его бы уже в живых не было.

Долго сидел на циновке неподвижно, думал, пытался наяву поймать хоть малейший отклик на картины сна, но память молчала. Сон есть сон, но Астала была настоящей. Огонек был уверен, что никогда не жил в таком городе, разве что на самых-самых окраинах. Он не видел раньше, как сбрасывают людей с башни и убивают белой молнией. И он не помнил, боялся ли кого-либо — или что кто-нибудь опасался его самого.

Страх начался не на прииске, нет — он зародился где-то в прошлом. Но не перед людьми, тем более не перед лесом.

Впрочем, людей теперь он боялся тоже.

Кайе собирался все же устроить его в своих собственных комнатах, чтобы разговаривать когда вздумается, но не вышло — Огонька поселили через длинный проход, под незримым присмотром, который он ощущал кожей. А Кайе, не сумевший настоять на своем, был очень зол и даже на стены смотрел враждебно. И те несколько слуг, которых успел заметить Огонек в доме, под его взглядом пытались слиться с орнаментом и поскорее исчезнуть.

— Ты погоди, — сказал тогда Огонек, — Твои близкие скоро поймут, что я ничего не скрываю и говорю правду…