День рождения кошки - Набатникова Татьяна Алексеевна. Страница 17

— Перестань! Тебе так и хочется ее унизить, чтоб уменьшить разницу высоты. Сказать: «Не будем больше друг другу звонить» — это отречься навек от прошлого; для женщины — отречься от молодости, от памяти по ней — о, это настоящее мужество, ты недооцениваешь. Я лично восхищена этой женщиной!

— Я-то тоже, — бормочет он. — Но мне приходится восхищаться ею за счет собственного поражения.

— Ну и будь выше этого. Тебе дают такой пример! Цени высшее в жизни.

Высшее-то высшее, но Валера все же выкинул старые письма, которые хранил восемнадцать лет в корочках от альбома. И сделал мудрое заключение: «Если у тебя есть хорошее воспоминание, не порти его новой встречей».

Когда Сережа наутро вернулся с дежурства, Лариса похвалилась:

— Я таки позвонила ему. И попросила впредь больше не беспокоить меня. Эти глупости мне ни к чему.

Сережа вдруг прыснул.

— Чего это ты смеешься? — обиделась.

— Ох и глупые же вы, — сказал добродушно. — Намудрили, намудрили! А и всего-то: он позвонил — значит, все еще любит. И ты позвонила ему — с тем же самым. Ох, салаги! Ну ничего, ничего. Я и сам всех люблю, кого любил. Дай-ка лучше поесть, бабочка ты моя.

Небесные лягушки

С утра заглянул Коля:

— Сегодня я жертвенный, к Минотавру!

Лагерь каждый день отдавал человека, а то и двух в общественные работы — в оплату совхозу за воду и свет. — Но сегодня дождь, это раз, — сказал Андрей Игоревич. — А два: ты уже пришел в себя после пожара?

— Давно, — ответил Коля. — Готов к новым подвигам.

— Тогда сделай стенгазету.

Андрей Игоревич окликнул убегающего Колю:

— А новое прозвище тебе уже дали?

— Ага. Пожарный.

— Так я и знал.

Прозвища были традицией киношколы. Андрей сам сменил их несколько, пока учился.

Дождь припустил так сильно, что с неба, похоже, посыпались головастики. Только их студенистые сгустки могли так плюхаться об асфальт.

Андрей подошел к раскрытому окну щитового домика и глянул вниз: не лежат ли на земле расплющенные комочки слизи. И огорченно вздохнул: когда же он повзрослеет?

В раннем детстве увидел во сне: в дом ворвалось чудовище, и он застрелил его из лука на глазах у мамы. Потом оказалось, мама ничего такого не помнит, хотя присутствовала при этом подвиге и все видела своими глазами!

Вот уже его воспитанники спасают на пожаре людей, а он, дурень, все ищет в дожде головастиков!

Ведь Коле — подумать только! — всего тринадцать лет, а ему уже обязан жизнью человек.

Коля неделю назад был в поселке на почте и, пробегая мимо приземистого домика, заметил, что из окон сочится черный дым. Он оглянулся по сторонам — на безлюдной улице все было мирно и спокойно, никто не бил тревогу. Значит, еще никто ничего не понял, сообразил Коля и бросился к двери дома. Она была заперта. Коля вернулся к окну и заглянул внутрь, но ничего не разглядел: все было густо заполнено дымом. Коля подобрал с земли какую-то картонку, наложил ее на стекло, чтобы не порезаться, и выбил его. Освобожденные клубы дыма ударили в лицо. Мальчик просунул руку внутрь и открыл шпингалеты. Потом перемахнул через подоконник, рассчитывая приземлиться на пол, но очутился верхом на балке. Половицы сгорели и обрушились в подполье. В углу на уцелевшем месте стояла кровать, под нею, свернувшись калачиком, лежал ребенок лет четырех. Сквозь наплывы дыма Коля пробрался к кровати и вытащил ребенка, тот был без сознания. Когда Коля донес его до окна, уже подоспели соседи и приняли обоих.

Потом Коля видел, как из-под обгоревших досок извлекли другое тельце — обугленное и скрюченное, как прибежала обезумевшая старуха и стала в отчаянии срывать с себя одежду, а соседи держали ее и пытались что-нибудь набросить, прикрывая наготу.

Через несколько дней в лагерь пришла молодая женщина, привели ей Колю, она обняла его и разрыдалась слезами безутешного горя и благодарности. Андрей Игоревич отпоил ее водой, она рассказала, что дети играли дома в мяч, он закатился в дырку, проделанную в полу для кошки. Мальчик стал зажигать спички и светить под полом, чтобы найти мячик. Там были опилки, они затлели, задымились, дети начали задыхаться, тогда мальчик завернул сестренку в одеяло и спрятал под кровать, а сам забрался под другую. Когда пол под девочкой прогорел, она упала в самое пекло — уже без сознания, это было единственным утешением матери: дитя не почувствовало ужаса.

Зато священным ужасом несколько дней был охвачен весь лагерь: через Колю каждый заглянул за край бездны, как по очереди заглядывают в микроскоп, где копошатся вирусы смерти.

То, что Коля наконец получил прозвище Пожарный, означало, что беда немного остыла и уже поддается художественной обработке.

К вечеру дождь перестал, солнце совершило прорыв с запада, макушки сосен зарумянились. В лагере все ожило, с кухни потянуло съестным. Ребята освоили три основных блюда: картошку с тушенкой, плов и борщ. Собственно, в этом заброшенном пионерском лагере Андрей Игоревич был единственным взрослым с двадцатью воспитанниками киношколы, ему уже исполнилось восемнадцать лет.

Коля Пожарный оказался ловким малым не только в деле спасения детей из огня. Он полдня слонялся по лагерю, прикрываясь от дождя куском полиэтилена, и приставал ко всем с одним и тем же вопросом: «Что делаешь?» К вечеру у столовой висела стенгазета с названием «Ну и дела!», куда он в точности занес все ответы на свой вопрос.

Моргачев Батыр: «Я только что протирал оптику».

Ратников Володя: «Работаю».

Машков Коля: «Свитер надеваю».

Мушкамбаров: «Я организатор, я все организовываю».

Волынская, Гудкова, Токарева: «Отстань, мы спектакль готовим».

Кучевский Макс: «Мы сейчас спектакль будем делать».

Ивлянов: «Я завпит».

Рябцев М.: «Урну ищу».

Яцков М.: «Пытаюсь всячески продвинуть в области начальства Сережу Григорянца».

Ашаев Р.: «Я вот подходил к начальнику, к кухне, нигде нет дел».

Гусева Люся: «Что тебе? Я тут как измученный безногий червячок, в которого прицелилась ворона».

Сережа Григорянц: «Ну ладно, говори, что делать».

Только что ребята толклись у газеты, смеясь над рисунками и тыча друг в друга пальцем, и вот уже толкучка переместилась в столовую.

— Тебе следовало родиться на свет мясорубкой, у тебя такой мощный жевательный аппарат! — сказал один.

— А у тебя хватательный аппарат! — огрызнулся другой.

— А у меня киноаппарат! — примирительно сказал третий, он учился в киношколе на оператора.

Впрочем, разделение на актеров, режиссеров, операторов и сценаристов в этой редкостной специальной школе было достаточно условным; поступая сюда, дети сразу попадали в поток одержимости общим делом, перед которым все равны — независимо от возраста и опыта. Однажды ощутив этот дух общего дела, они уже не могли с ним расстаться и даже на летние каникулы подыскали себе этот пустующий пионерский лагерь, чтобы оставаться вместе.

После ужина собрались на спектакль. Он длился, правда, всего десять минут, как и все спектакли киношколы, тем они и были хороши.

Героями спектакля, судя по колпакам, были гномы. Судя по остальным лохмотьям, гномы далеко не роскошествовали в своем подземелье и изрядно пообносились, зато жизнь их была подчинена какой-никакой цели. Вот одна гномочка бродит по сцене, ища и подзывая кошку: «Кс-кс!» Скрылась за кулисами. Проходят два гнома, одному из них почудилось, что в зале кто-то есть, но товарищ уверил его, что тут в принципе никого не может быть, их подземное царство не имеет выхода во внешний мир.

Вот идет старый гном с внучкой, и внучке тоже примерещилось постороннее присутствие.

— Что ты! — печально вздохнул дедушка. — Наше племя уже сто лет тщетно ищет отсюда выход. Найти его нам поможет только синяя кошка, но наш народ уже много лет занят безуспешными поисками этого животного.