Сталинский дом. Мемуары (СИ) - Тубельская Дзидра Эдуардовна. Страница 7

На обратном пути мы не останавливались в Париже и Берлине. Отец решил задержаться лишь на несколько дней в Риге. Она за эти несколько лет не утратила для меня своего очарования. Мы бродили с отцом по узким улочкам Старого города. Даже никуда не заходили, просто бродили и наслаждались каждым шагом…

В положенный срок надо было двигаться дальше — в Москву. Отец узнал по телефону, что его назначили председателем крупного объединения Наркомвнешторга «Текстильимпорт» и он должен немедленно приступить к своим новым обязанностям. Я же предвкушала продолжение учебы в Москве, хотя и немного тревожилась: смогу ли справиться? Ведь до сих пор я училась только на английском языке. Легко ли мне будет перейти на русский?

Но все это было впереди. Пока мы прильнули к окнам и жадно всматривались в подмосковные пейзажи.

Скоро будем дома, в Москве…

Первое замужество. Евгений Шиловский

Вернувшись из Англии в 1938 году, я поступила в 10-ю школу в Мерзляковском переулке, в девятый класс. Впервые в жизни я стала учиться на русском языке. Поначалу это было трудно — пришлось зубрить незнакомую терминологию, а порой и новые предметы, например советскую Конституцию. По некоторым дисциплинам я оказалась сильнее одноклассников. По другим — слабее. Ребята понимали мои затруднения, да и педагоги тоже. Вскоре образовался тесный круг друзей. Среди них — Женечка Шиловский. Он был очень красив. Глаза, всегда немного грустные, длинные ресницы. Прядь волос вечно падала на глаза. Во время уроков я стала часто ловить его взгляд, обращенный ко мне. Не скрою, что и он мне понравился с первого взгляда. В нем было какое-то врожденное достоинство, которое я высоко ценила. Некоторое время мы не общались наедине. Потом стало привычным, что он стал меня провожать домой на Бронную. Сам он жил с отцом-генералом в Ржевском переулке, тоже неподалеку от школы. В один прекрасный день он пригласил меня в театр, во МХАТ, на «Дни Турбиных» — неслыханный подарок. Для того чтобы купить билеты на этот спектакль, приходилось выстаивать ночь в очереди. Я с восторгом приняла приглашение. В театре я чрезвычайно удивилась, когда Женечка повел меня под руку в партер и усадил в кресло, на спинке которого красовалась табличка «Владимир Иванович Немирович-Данченко». Я ничего не понимала. Удивление усилилось, когда перед началом спектакля импозантный пожилой человек подошел к нам и предложил программку. Женя гордо и несколько смущенно представил меня Михальскому — могущественному главному администратору театра. Я тогда понятия не имела о каком-либо отношении Жени к Булгакову, к МХАТУ, к «Дням Турбиных». Ведь я знала, что его фамилия Шиловский, что его отец — генерал. Много позже я поняла, что Елена Сергеевна [6], мать Жени, поручила Михальскому «осмотреть» меня на нейтральной почве, в театре, и сообщить ей о своем впечатлении. Вероятно, Женя уже что-то рассказал обо мне матери…

Спектакль был превосходный и полностью завладел моим вниманием. Особую симпатию вызвал Яншин в роли Лариосика. А как прекрасна была Тарасова в роли Елены! Как превосходно она восклицала «Пропади все пропадом!» в сцене с Прудкиным-Шервинским. Я была покорена спектаклем.

В последующие месяцы мы широко пользовались контрамарками, которые нам давала Бокшанская [7], сестра Елены Сергеевны, бессменный секретарь и друг Немировича-Данченко. Она страдала странным недугом: у нее не поднимались веки. Разговаривая, она пальцем их приподнимала. А печатала на машинке виртуозно, следя за текстом из-под опущенных век.

Все чаще и чаще мы стали встречаться с Женечкой вне школы. Как-то днем после уроков мы пошли к нему в Ржевский переулок, в квартиру отца, якобы чтобы делать уроки. В действительности в тот день были произнесены первые слова любви, первые признания. Все это происходило под звуки первого скрипичного концерта Чайковского, льющегося из репродуктора — тарелки на стене. Этот концерт ежедневно звучал тогда по единственной радиостанции «Коминтерн». Им заполнялся дневной перерыв в эфире. С тех пор при первых звуках этого концерта я неизменно вспоминаю Женечку.

Квартира Шиловских была просторной, солидной, с высокими потолками, большими окнами. Маленькая комната Жени, выходившая во двор, — скромная, я бы даже сказала, аскетичная, всегда аккуратно прибранная. Вероятно, в этом сказывалась военная дисциплина Евгения Александровича [8], отца Жени. Вскоре Женя меня ему представил.

Евгений Александрович отличался, благородной аристократической внешностью. Он действительно был дворянских кровей, его семье принадлежало до революции имение под Лебедянью. На спинке старинного кресла в его кабинете резьбой по дереву — девиз его старинного дворянского рода. Это старинное кресло произвело на меня неизгладимое впечатление.

Евгений Александрович был женат вторым браком на Марьяне Алексеевне Толстой, дочери писателя Алексея Николаевича Толстого. Внешности она была неброской, но вся ее манера поведения, осанка, внимательный взгляд вызывали глубокое чувство симпатии и уважения. Я поначалу робела перед нею и Евгением Александровичем, но вскоре освоилась и стала чувствовать себя свободно. У них была маленькая дочка Машенька. Ей было примерно три годика. Она окончательно растопила мою скованность.

С матерью Жени Еленой Сергеевной я впервые увиделась на Гоголевском бульваре. Булгаковы жили неподалеку на улице Фурманова. Она явно хотела на меня взглянуть, прежде чем приглашать в дом. Меня это несколько задело — почему меня рассматривают? Я оправдывала это только тем, что Михаил Афанасьевич тяжело болен и она всячески должна его ограждать от внешнего мира. Я с интересом разглядывала ее и была покорена ее красотой, обаянием и светскостью. С такой женщиной я встречалась впервые. Женя глаз не сводил с матери и пытался угадать, какое мнение она обо мне составила. Было очевидно, что мать он обожает и невольно сравнивает меня с нею.

Вероятно, ее впечатление было положительным, ибо через несколько дней мы с Женечкой были приглашены на обед. Жили Булгаковы на верхнем этаже писательского дома на улице Фурманова. Входная дверь открывалась в переднюю, сплошь уставленную книжными полками. Далее — главная комната: гостиная. Стены ее были оклеены синими обоями. Мебель красного дерева, хрустальная люстра. В центре комнаты — круглый стол, раздвигающийся, когда приходили гости. В углу — рояль. Из этой комнаты — одна дверь в кабинет, другая — в комнату Сережи, младшего брата Жени. При разводе Елены Сергеевны с Шиловским Женя остался с отцом, а Сережа — с матерью.

Михаил Афанасьевич был тогда уже тяжело болен, его зрение слабело. Я увидела его впервые в темных очках, лежащим на диване, опершись рукой на подушку. При нашем появлении он улыбнулся и протянул мне руку. Спросил, как зовут. Я ответила: «Дзидра». «Звучит красиво, — произнес он. — А что это значит?» Я объяснила, что по-латышски слово «дзидра» означает «чистая прозрачная вода». «Интересно!» — промолвил он. Затем, усевшись рядом с Михаилом Афанасьевичем, мы стали о чем-то разговаривать. Я оглядывалась по сторонам. Диван Михаила Афанасьевича стоял так, что он мог при желании из своего затемненного кабинета видеть, что происходит в гостиной. Внимание мое привлекла конторка красного дерева, за которой он работал, когда был здоров. Несколько поодаль — секретер Елены Сергеевны, тоже старинный, красного дерева.

Елена Сергеевна угостила нас великолепным обедом. За столом сидел и Сережа со своей бонной, не то шведкой, не то датчанкой. Она говорила со смешным акцентом, все время делая замечания шаловливому Сереже. Она превосходно описана в «Театральном романе». Михаил Афанасьевич остался лежать у себя на диване, дверь была открыта, и мы переговаривались с ним. Елена Сергеевна то и дело бегала к нему с едой и питьем и следила, чтобы ему было удобно.