Измена.Любовь (СИ) - Рэй Далиша. Страница 40

Но… наткнувшись на холодный, с мелькающей на дне зрачков брезгливостью взгляд не смогла произнести ни слова. И тут же начала чувствовать себя виноватой, хотя никаких преступлений не совершала.

Почему так бывает — ты ничего не делал, но под осуждающим взглядом другого человека чувствуешь себя, словно впрямь сотворил то ужасное, в чем тебя обвиняют?

Что это? Следствие маминой нелюбви? Оставшаяся на всю жизнь вина за какое-нибудь детское «преступление»? Или причина в том, что мама, по какой-то причине всегда считала меня подлой дрянью, и мне все время хочется доказывать, что я — не она, не эта дрянь…

Я стиснула зубы и отвернулась к окну, запрещая себе думать, как буду жить, если Платон поверил. Если он тоже посчитал меня такой…

Не буду об этом думать. Потому что, если это так, то это, наверное, убьет меня.

Уж лучше я надену на лицо маску железной леди, которой все нипочем. Прикроюсь ехидной язвительностью, выручающей меня в любой ситуации. И натяну обратно броню, укрывающую меня от чувств, которую зачем-то сняла совсем недавно.

Но едва я начала это делать, как мою руку накрыла мужская ладонь. Теплая и такая уверенная в том, что делает, что к моим глазам мгновенно подкатили слезы.

И пусть в самый последний момент я успела их поймать, до боли зажав уголки глаз пальцами, я не прощу Платону этого момента…

— Не рыдай, — прозвучало негромко. — И прекрати страдать, а то я из-за этого даже позлиться как следует не могу.

И без перехода скомандовал водителю:

— Витя, едем на Софийскую, к дому Павлы Сергеевны.

И снова мне:

— Кофе у тебя есть?

— А работа? — я тупо смотрела на его широкую ладонь, лежащую на моей. Пыталась справиться с волной ярости, слезами и глупой надеждой, готовыми содрать с меня ту броню, что я только что вернула на ее законное место — нельзя, я больше не верю, что можно опять открыться…

— Готовить шефу кофе — часть вашей работы, Павла Сергеевна. А уж где я его буду пить — мое личное дело. Не забывайте, что я тиран и деспот. И сейчас еду пить кофе к вам домой, потому что мне так захотелось, — большой начальник и самодур Платон Александрович захлопнул ноутбук и повернулся ко мне:

— Есть еще какие-то возражения? — спросил небрежно.

— У меня молока дома нет, — отчеканила я с ненавистью. — А вы по утрам пьете кофе только с ним. Так что простите, Платон Александрович, придется вам пойти в другое место… кофе пить…

Надо же как быстро мое настроение выскочило из той дырищи, где только-что лежало, подергивая лапками в предсмертных конвульсиях!

Сейчас мне больше всего хотелось врезать по спокойному лицу придуряющегося начальника за этот его тон, и за все, что он только-что со мной проделал.

Словно прочитав мое желание, Платон резко подался ко мне и прошептал на ухо, почти касаясь его губами:

— Не понял, Павла Сергеевна, это вы меня сейчас так послали? Зря, с начальством нельзя так обращаться. Придется наказать вас за дерзость.

Куснул за краешек ушной раковины, заставив дернуться от короткого острого удовольствия, отстранился и сухо информировал:

— Сегодня обойдусь черным кофе в связи с непредвиденностью ситуации. Но на будущее возьмите за правило иметь в своем холодильнике все необходимые ингредиенты, Павла Сергеевна.

Откинулся на спинку кресла, подцепил мою ладонь и подтянул к себе. Погладил мои судорожно зажатые в кулак пальцы, умостил их у себя на коленях и замолчал, глядя перед собой, словно тут же позабыл о моем существовании.

— Платон Александрович, что происходит? — выдавила я из себя. устав молчать и наливаться злостью, когда машина заехала в мой двор, и я вслед за Платоном выбралась из салона.

Не отвечая, биг-босс наклонился к окну и что-то в полголоса сказал водителю. Тот понятливо кивнул, и сразу тронулся с места, выруливая со двора.

— Платон Александрович!

Порывом студеного ветра меня качнуло, заворачивая полы пальто и леденя коленки в тонких чулках, и Платон подхватил меня под локоть:

— Пошли скорее, а то холодно, — и повел к подъезду, словно это я приехала к нему в гости, и он на правах хозяина ведет меня к себе домой.

Поднимаясь по широкой подъездной лестнице на мой этаж, настойчиво придавал мне ускорение, подталкивая под попу. На мои попытки остановиться и начать выяснять отношения, злобно отвечал: — Шагай быстрее, — и снова подталкивал.

— Доставай ключи, — зарычал, когда перед самой дверью я еще раз попыталась что-то сказать.

Сам открыл замок, и запихнув меня в квартиру, захлопнул дверь.

— Раздевайся, — скомандовал ледяным тоном.

Дернул меня, разворачивая к себе спиной. С силой толкнул на себя, и сзади впился в шею требовательным, жестким, обжигающим кожу поцелуем.

— Платон… — я еще пыталась что-то спросить, вздрагивая под его губами.

— Заткнись, — жесткими пальцами ухватил за подбородок и повернул мое лицо к себе. Яростно впился в губы. Оторвался на миг и выдохнул: — Раздевайся, иначе за себя не отвечаю…

С задранной до талии юбкой, в расстегнутой, спущенной на локти блузке, я сидела на тумбочке в своей прихожей. Разведя до предела ноги в тонких чулках и откинув назад голову, стонала, хрипела и кусала губы, пока мужчина с рычанием, жестко и резко входил в меня.

Дрожала в мучительном нетерпении. Царапала его плечи под белоснежной офисной рубашкой, словно кровью измазанной росчерками моей помады. И просила еще, снова, еще…

Кричала что-то ругательное и злое, когда он вдруг останавливался. Дергала его к себе и опять впивалась в ткань рубашки, пытаясь через нее добраться до его гладкой кожи, чтобы оставить на ней отметины от своих ногтей…

Срывала горло от криков. Дрожала и задыхалась от бешеного темпа, когда мы были уже в спальне, и от его жестких толчков в мое тело кровать с силой вбивалась в стенку.

Мычала, забывая дышать, когда его губы накрывали мой рот, и странным образом понимая, что дыхание мне вообще не нужно.

И долго, мучительно долго сотрясалась в диких сладких судорогах, прижатая мужским телом, своей тяжестью заставляющим разделить с ним это мое удовольствие…

— Что ты творишь, Платон? — спросила, когда мы, опустошенные, лежали на кровати — он, раскинувшись на спине, я на боку, затылком упираясь в его плечо.

— Разве не понятно? — он лениво положил руку мне на грудь и покатал сосок между костяшек согнутых указательного и среднего пальцев.

— Секс? Просто секс?

— Он самый, Павла. Это ведь все, на что ты годишься, правда?

Глава 53

… это ведь все, на что ты годишься, правда…?

Едва отзвучали эти слова, меня взрывает. Я подскакиваю, разворачиваюсь и кидаюсь на Платона. Начинаю бить по плечам и груди, стараясь ударить его посильнее. Ору, выкрикиваю все ругательства, которые знаю. И даже те, которых не знаю, но они сами вылетают из моего искривленного ненавистью рта.

Размахиваю руками и целюсь ногтями ему в лицо, мечтая располосовать его до крови. И скалю в счастливой улыбке зубы, когда мой кулак с силой зацепил его губу — так тебе. Так! Так! И продолжаю бить этого мужчину, отбивая руки о его каменные мышцы.

Вкладываю в удары всю свою обиду за мою разбитую надежду, что я ещё могу быть желанной. За мою веру в то, что не все видят во мне подлую дрянь. Что даже если я не нужна своей матери, все равно я могу быть счастливой. Потому что есть мужчина, в которого я влюбилась, и который почти предложил мне стать его женой…

И я снова бью, пытаясь попасть по красивому лицу, которое ненавижу. Все время промахиваюсь, потому что он уворачивается, подставляет плечи и грудь, не давая мне добрать до цели. А в глазах у него мелькает смех…

И я тоже захохотала, захлебываясь слезами. Сползла с Платона и села, упираясь коленями в сбитую простыню на развороченной кровати.

Отвела руку назад, чтобы размахнуться как можно сильнее. Вложить в удар всю свою ярость, всю боль, рвущую мое тело на клочья.

И размахнувшись, чувствую, что меня ведет, и вдруг оставшись совсем без сил падаю на мужчину которого ненавижу. Утыкаюсь лицом ему в грудь и остаюсь лежать сдувшейся пустой оболочкой, чувствуя, как на спину ложатся, обнимая, теплые ладони.