Обычный день - Джексон Ширли. Страница 82

– Боже мой, – вздохнула я, – на такой диете не прожить.

– Ты не больна, – рассудительно напомнила Марта. – Когда ее не станет, сможешь есть, что пожелаешь.

– Несправедливо, правда? Мы с тобой едим рагу из почек, а Шарлотта… – Я посмотрела на Марту, а она на меня. – Почему бы и нет? – проговорила я.

– Не надо бы, – коротко возразила Марта.

– Мне все равно.

Я собрала на поднос щедрую порцию рагу из почек, добавила острых дрожжевых рулетов, которые получались у Марты особенно вкусными, и чашку кофе со сливками и сахаром. Показав Марте язык, я отнесла поднос наверх, Шарлотте.

С тех пор всякий раз, когда Марта готовила что-то особенно вкусное, я относила Шарлотте угощение на подносе; мы с Мартой притворялись, что это сюрприз для Шарлотты, а с Шарлоттой мы делали вид, что все происходит тайком от Марты. В конце концов мы устали от этих глупостей и притворств, и Марта стала готовить как раньше и подавать к завтраку клубничный джем.

Открытки приходить перестали, но теперь Шарлотта повсюду натыкалась на маленькие коробки конфет. А ведь конфеты, и особенно шоколадные, ей строго-настрого запретили доктора, и подкладывать ей такие подарки было очень жестоко, ведь отказаться от сладкого Шарлотта не могла. Она ела конфеты не как обычные люди – если на столе оказывалось блюдо с шоколадом, Шарлотта не успокаивалась, пока не съедала все до последней конфетки, хоть и знала, что делать этого ей не следует. Я и сама люблю конфеты, и даже хранила небольшой запас шоколада у себя в спальне, пока Шарлотта об этом не узнала и не заставила меня их отдать. Кулинарный шоколад держали в кладовой, его даже Шарлотта не смогла бы взять в рот, а других сладостей нигде не водилось. Есть сахар из сахарницы Шарлотта не осмеливалась, так что буфет запирать не пришлось. И вот неизвестный шутник принялся доставлять Шарлотте крошечные коробки конфет по почте. Сначала она получила маленькую посылку, коробочку с шоколадными конфетами, и, естественно, удержать ее у меня не получилось, Шарлотта набросилась на угощение посреди завтрака. В другой раз я обнаружила коробку конфет на столе в гостиной. Марта бы ее туда не положила, а спросить Шарлотту я не осмелилась и просто отдала сладости Марте, чтобы та забрала их домой, однако Шарлотта забрела на кухню и увидела неожиданный подарок. А потом стало еще хуже. Я то и дело находила на комоде в комнате Шарлотты маленькие упаковки из вощеной бумаги, в которых помещалось по два или три кусочка шоколада или домашняя помадка из карамели или апельсинового крема. Иногда я их видела, а иногда, конечно, нет. Помню, как однажды обнаружила посылку в кармане ее халата, и еще одну в ящике ее письменного стола, рядом с чековой книжкой. Я знала, что нахожу не все, потому что Шарлотта часто просила у Марты соду от несварения или изжоги, и, конечно, врачи бы такой диеты не одобрили. Как-то раз я зашла в ее комнату, не постучав, просто чтобы застать врасплох – Шарлотта поедала конфеты и курила, и, естественно, я рассердилась не на шутку. Швырнув конфеты в мусорную корзину, я выхватила из руки Шарлотты зажженную сигарету и еще целую пачку сигарет вытащила из кармана ее халата и воскликнула:

– Послушай, дорогая! Так нельзя! Что, черт возьми, ты творишь?

Тогда она впервые на меня обиделась. По-настоящему. Мы часто ссорились, всякого друг другу наговаривали, и вот она повела себя, будто ребенок, пойманный на краже десятицентовика из кошелька мамы, и мне было очень тяжело это видеть.

– Я имею право делать, что хочу, – заявила она.

– Ты намеренно причиняешь себе вред. Ты знаешь, что все это плохо для тебя. Сигареты, сладости – и все тайком!

– Мне все равно, – пожала она плечами. – Я буду делать то, что приносит мне радость, потому что я так хочу.

– Не глупи, – сказала я, а потом мне вдруг пришло в голову, что все это совсем не похоже на Шарлотту.

Я засунула руку в карман ее купального халата и вытащила записку, написанную так же, как открытки – левой рукой и фиолетовыми чернилами, и прочла те самые слова: «Ты имеешь право делать то, что приносит тебе радость».

– Где ты это взяла? – с отвращением держа записку, спросила я.

– Она лежала рядом с сигаретами, – ответила Шарлотта и улыбнулась, как раньше. – Разве я не имею такого права? – уточнила она.

– Послушай, я хочу, чтобы в следующем году ты все так же радовалась жизни. А ты предпочитаешь радоваться, обманывая меня. Хорошо, веселись, обманывай меня как пожелаешь, хоть присылай мне пауков по почте, если это доставит тебе удовольствие, только держись подальше от сигарет и конфет.

Не стоило напоминать ей о пауках; лицо Шарлотты побледнело, она отвернулась от меня и больше не произнесла ни слова. Скорее всего, и конфеты, и прочие запретные удовольствия никуда не делись, потому что Шарлотта постоянно жаловалась на несварение желудка и выглядела испуганной, будто не могла остановиться, хоть и знала, что ей делается все хуже и хуже. Мы больше не шутили; знакомые перестали говорить, какая Шарлотта мужественная, потому что выглядела она просто ужасно, и начали рассуждать о том, как долго она протянет и кому оставит деньги. Я не сомневалась, что деньги она оставит мне, однако меня все больше беспокоило, как долго она протянет. И тогда я отправилась поговорить с доктором Уэстом о тайных конфетах и сигаретах.

– Она никого не слушается, – пожаловалась я доктору, и он покачал головой.

– Неслыханная жестокость, – вздохнул он. – Лучше уж дать ей дозу мышьяка и покончить со всем как можно скорее. А так она не просто толкает себя в могилу, но и чувствует себя виноватой. Сделать я ничего не могу, лишь еще раз предупредить ее.

– Я не могу даже этого. Она перестала меня слушать, и если я пытаюсь за ней следить, она надо мной смеется и все.

– Присматривайте за ней получше, – сказал он. – Большее не в ваших силах.

Розы распустились и цвели, становясь с каждым днем тяжелее и пышнее, и к концу августа наш сад был просто великолепен – в таком я и сама бы не отказалась умереть. Шарлотта все время была уставшей и вялой; она ненадолго выходила на улицу по утрам, а потом на весь день запиралась у себя в комнате, глядя на розы из окна и, по всей видимости, наедаясь щедрыми подарками от неизвестной подруги. Мне удавалось выводить ее на воздух всего на несколько минут, и в конце концов именно это ее доконало.

Мы позавтракали вместе, съели гречневые лепешки и деревенские колбаски, тосты и клубничный джем нашей Марты, и писем в тот день было немного: одно приглашение мне, на танцы; одно уведомление о продлении подписки и один чек на дивиденды для Шарлотты. Я спросила ее, не хочет ли она провести полчаса в саду, ведь нельзя сидеть целыми днями в доме.

– Что-то не хочется, – покачала головой Шарлотта. – Пожалуй, пойду прилягу.

– Ты не видела сад камней. Из твоего окна его не разглядеть. И ты не больна, чтобы валяться в постели как избалованное дитя; тебе нужно больше гулять.

Шарлотта вздохнула.

– Я очень устала, – сказала она. – Ненавижу ходить и стоять.

– Давай погуляем хотя бы полчаса?

Она пожала плечами.

– Спорить мне теперь труднее, чем соглашаться. Десять минут.

Ей было трудно ходить, и я взяла ее за руку. Мы вместе вышли в сад, к розам. Я убедилась, что поступаю правильно, когда Шарлотта остановилась и коснулась розы.

– Цветы в этом году прекрасны, – заметила она.

– Каждое лето они прекраснее, чем раньше. Такая у роз особенность.

Шарлотта засмеялась.

– Значит, следующим летом они будут так же прекрасны и без меня?

– Я посажу тебе розовый куст на могилу, – любезно пообещала я. – Пойдем, посмотрим сад камней.

Мы медленно спустились по тропинке мимо коттеджа, между рядами розовых кустов, мимо кухонного окна, из которого выглянула Марта, чтобы воскликнуть:

– Наконец-то! Давно пора было прогуляться!

Прошли мимо дома к саду камней, который мы с Шарлоттой когда-то устроили вместе и за которым этим летом я ухаживала сама.