Браки совершаются на небесах (СИ) - Волкова Дарья. Страница 28

Психологические тесты, которые он проходил при поступлении, а потом еще проверка у психолога в лётном училище показывали, что у Марка очень стрессоустойчивая психика.

Хрена там. Марк стоял, смотрел на дочь, на Кристину. Ни хрена не стрессоустойчивая. Потому что он не вывозит.

На слезы дочери Марк всегда реагировал не то, что нервно — практически теряя адекватность, по-звериному, сразу пытаясь найти и уничтожить причину слез своего ребенка. А сейчас он стоял, как парализованный. И смотрел. На то, как Вероника плачет и целует одеяло.

И на Кристину. Хотя, если не знать, что это Кристина — то догадаться об этом невозможно. На кровати лежала мумия. Лицо закрывали бинты. Руки, лежащие поверх одеяла, тоже были забинтованы. Марк снова отрешенно поразился тому, что Вероника как-то поняла, что Кристину нельзя трогать — и целовала одеяло. Хотя он специально не обсуждал состояние Кристины с дочерью, потому что и сам не знал, что увидит. Оказался не готов.

А должен был бы. Ты не имеешь права на сопли, Марк Леви! Перед тобой находится человек, которому ты обязан жизнью своей дочери. Не вывозишь? Не имеешь права. Вывози. Сцепи зубы и вывози. Давай, руль максимально на себя.

— Привет, — он сделал над собой усилие и шагнул вперед. — Я ужасно рад видеть тебя, Кристина.

Рядом что-то тихонько подвывала Вероника. И все равно Марк расслышал тихое:

— Привет.

А может, скорее, даже увидел, как шевельнулись губы. Толпа разных мыслей вдруг завертелась в голове. Ей, наверное, больно говорить. Или нет? Губы на вид целые. Как, кстати и нос, который торчал из-под бинтов. И глаза, глаза ее, Кристины. Голубые и какие-то особенно яркие на фоне белых бинтов. Марк усилием воли задавил внутреннего нытика и паникера, который предобморочно вопил: «Посмотри, посмотри, что ты сделал с этой красивейшей девушкой?!».

— Как ты? Ты можешь говорить?

— Вполне. Это только выгляжу я как мумия. А внутренности все целые, включая язык.

Если закрыть глаза, то можно представить, что они сидят за столиком в кафе и пьют кофе — Марк капучино, а Кристина свой любимый эспрессо. Потому что голос ее звучит невозмутимо, чуточку иронично и немного хрипловато.

— Вероника, встань, пожалуйста, я хочу на тебя посмотреть, — негромко произнесла Кристина.

Когда Вероника впадала в такое состояние — эмоциональное потрясение, слезы — вывести из него ее было не так-то просто. Марк тронул дочь за плечо, не особо рассчитывая на успех. Но Вероника резко выпрямилась. Теперь она стояла у кровати Кристины, тяжело дышала и слегка дрожала.

— Тебе очень больно, Христина?

— Совсем нет, — беспечно ответила Кристина. — Видишь, какие на мне бинты. Они волшебные. Благодаря им мне совсем не больно.

— Их снимут?

— Ну не могу же я все время ходить, как мумия. Конечно, их снимут.

— А когда?

— Не знаю точно. Думаю, скоро. Через неделю, может быть, через две.

— Хорошо, — прерывисто вздохнула Вероника. А потом снова присела на корточки и прижалась щекой к самому краю одеяла. — Я тебя люблю, Христина.

— И я тебя очень люблю, малыш.

Кристина слегка шевельнула пальцами. Вероника скорее увидела, чем угадала это движение. И самыми кончиками аккуратно коснулась своими пальцами.

Марк смотрел какое-то время на эти две соединенные руки — женскую и детскую. Дыши, пилот, дыши.

Вероника только что задала все те вопросы и сказала все те слова, которые комом стояли у него в горле.

Он так и остался в роли молчаливого наблюдателя. Потому что сначала Вероника минут десять болтала. На какие-то совершенно отвлеченные темы — про красивое платье, которое было у Кристины на каком-то показе год назад, про бусики из рекламы, потом про духи — которые тоже рекламировала Кристина, про то, что Вероника будет рисовать портрет Кристины. Это была бесхитростная, местами бессвязная болтовня ребенка с синдромом Дауна. С одной стороны. А с другой — Марку казалось, что сейчас ничего уместнее быть в принципе не может. Вероника говорила быстро, слегка задыхаясь как будто от волнения, иногда шмыгая носом и время от времени оттирая тыльной стороной ладони слюну. Кристина время от времени кивала и улыбалась. А Марк смотрел на них обеих и боролся с неуместным головокружением.

Вывози. Взлетай. Выходи из пике.

Ты обязан.

Ради них двоих.

И не только.

Вероника вдруг резко встала.

— Папочка, пойдем. Христина устала.

— Да я не… — начала Кристина и замолчала. Вероника повернулась и взяла Марка за руку.

— Мы придем еще, — Вероника не спрашивала, она ставила в известность. Губы Кристины улыбнулись.

— Хорошо, я буду ждать.

Вероника на прощание поцеловала край одеяла. А Марк нашел в себе силы вполне уверенным голосом сказать.

— До встречи, Кристина.

Он не сказал ничего из того, что должен был сказать. Что хочет сказать. А значит — и в самом деле до встречи.

За дверью палаты его ждала еще более расширенная коллегия. К тем Кузьменко, что уже были, присоединились еще двое — по внешности явно члены этого же клана. А он один. Марк почувствовал, что Вероника крепче сжала его пальцы. А потом вдруг шагнула и встала перед ним.

— Нельзя обижать папу.

Кажется, Вероника сумела удивить всех этих хмурых Кузьменко.

— Да кто обижает-то, малая, ты чего? — неожиданно первым отозвался какой-то из братьев Кристины. — Никто твоего папку не обижает.

— Пока нет, — негромко добавила красивая черноволосая молодая женщина, стоящая рядом с ним. А Вероника вдруг пискнула — и бросилась к этой девушке. Марк ничего сделать не успел, а Вероника уже крепко обнимала эту девушку, приговаривая: «Лолочка, Лолочка».

На какое-то время кроме этих причитаний ничего слышно не было. Через несколько секунд девушка — которую, оказывается, звали Лола — неловко подняла руку и погладила Веронику по голове.

— Привет. А ты Вероника, да? Мне Кристина про тебя рассказывала.

— Правда? — Вероника отлепилась от Лолы и смотрела на нее так же, как смотрела на Кристину. С обожанием. Господи, эта же та сестра, про которую Кристина рассказывала. Дизайнер с какой-то непроизносимой фамилией! И Вероника ее тоже знает.

Все. Он точно это все не вывезет. Словно эта девушка стала вдруг последней каплей, и Марку стало казаться, что он проваливается куда-то вниз, в глубину, а сверху его присыпает, и вокруг темнота…

Он прошел к креслу — там, в холле перед палатой Кристины, стояло несколько кресел и большой диван — и без сил опустился в одно из кресел. Рука сама собой потерла лоб, взлохматила волосы. Марк понимал, что выглядит сейчас до невозможности жалко в глазах всех этих людей, но…

— Марк, что у вас случилось? — раздался негромкий, но твёрдый голос Туры Кузьменко.

Вероника подошла к нему, обняла и прижалась. Марк ответно обнял дочь, прижал к своему плечу, погладил по голове.

— Дело в том, что вчера… вчера моя мать попала в больницу с инфарктом. Именно поэтому я вчера не смог приехать.

Раздалось несколько вздохов — женских, кажется. А Марк продолжил. Он уже не мог остановиться.

— Врачи умеренно оптимистичны. Правда, оперировать не рискуют, говорят — возраст. Но консервативное лечение… — он прерывисто вздохнул. Нет, все-таки надо остановиться. — В общем, ладно, что я. У вас своих проблем… — Все, слова вообще перестали находиться. А все эти Кузьменко молчали. Подошли и стояли вокруг него. Как безмолвные судьи. — Просто я… я не знаю, что делать.

Он плотнее прижал голову дочери к своему плечу и накрыл ладонью ухо Вероники. Хотя это было, наверное, бессмысленно. Как и бессмысленно рассказывать этим людям о своих проблемах. Но в Марке что-то, кажется, сгорело. Сначала страх за Веронику — два часа страха, пока он ехал в «Бухту доброты». Потом ужас за Кристину. А вчера — вчера мать. Видимо, потрясение из-за пожара не прошло даром. Да и вообще — сколько всего пришлось до этого вынести ее сердцу? И вчера, за завтраком, мать прямо у него на глазах стала, стремительно бледнея, заваливаться на стену — он едва успел поймать. Потом звонок в скорую, распахнутое настежь окно, выпавшая из рук упаковка нитроглицерина, собственное паническое умоляющее «Мама, мамочка, я прошу тебя, только не умирай, сейчас приедет врач и все будет хорошо», дрожащая как осиновый лист Вероника, забившаяся в угол.