Жизнь на двоих (СИ) - Шнайдер Анна. Страница 103

Глядя на мужа, Виктория понимала, что, скорее всего, обманывает себя. Когда выбираешь от чистого сердца, не выглядишь настолько убитым. Арен выбрал чем угодно другим – силой воли, например, но только не сердцем. Оно осталось с Софией.

Затишье оказалось недолгим. Через несколько дней после отъезда аньян Агата вдруг сказала:

– Мама, а давай в выходные сходим к Софии в гости?

Было это утром, Арен уже ушел на совещания, и Виктория, растерявшись, не знала, что ответить. Разрешит ли муж подобное? Или посчитает, что им вообще нельзя видеться?

– Я раньше не спрашивала, потому что боялась – папа откажет, – продолжала Агата под многозначительные кивки Алекса. – Как думаешь, теперь можно спросить? Или еще подождать?

Виктория озадаченно почесала нос. Дети иногда удивляли ее донельзя, и сейчас особенно.

– А почему ты вообще решила подождать? – пробормотала она, глядя на серьезную дочь.

– Потому что папа очень переживал. Ты разве не заметила? – ответила Агата. – Очень-очень. Он и сейчас переживает, конечно. Но он говорил мне, что со временем становится легче. Может, ему стало легче и он разрешит?

Защитница, даже дочь заметила, что Арену плохо. Хотя почему «даже»? Агата всегда была наблюдательной, а вот Виктория…

– Я не знаю, радость моя. Давай попробуем спросить вечером. Но… – Она запнулась, не зная, говорить или нет, и в итоге все же сказала: – Если не разрешит, вы с Алексом не расстраивайтесь.

– Как тут не расстраиваться, мам, – вздохнула Агата, опуская глаза, и прошептала едва слышно: – Ты не любишь Софию так, как мы с Алексом и папой. Ты ревнуешь. Но, мам, от того, что мы любим Софию, мы не начинаем любить тебя меньше! – Девочка вновь подняла голову и продолжила говорить ошарашенной Виктории: – Любовь нельзя разрезать, как торт, и поделить по кусочкам! София – наш друг, а ты – наша мама!

– Я знаю, – произнесла императрица удивленно и удивилась еще больше, когда Агата возразила:

– Нет. Не знаешь!

Виктория не стала переспрашивать почему – побоялась услышать нечто еще более удивительное.

И только оставшись одна и хорошенько подумав над тем, что сказала дочь, она поняла. Любовь нельзя разрезать, как торт, и поделить по кусочкам. И оттого, что Софии нет во дворце – или даже в жизни Арена, – он не начнет любить Викторию. И оттого, что Софии нет рядом, он не станет принадлежать ей.

Она сказала Силвану: «Я хочу, чтобы муж был моим», – но теперь понимала, что это невозможно, и от наличия или отсутствия Софии под боком ничего не зависит. Арен никогда не будет принадлежать ей.

И с этим уже ничего нельзя поделать.

Дни утекали водой сквозь пальцы, похожие друг на друга, как две капли – унылые, заполненные бесконечными делами и проблемами, просителями и совещаниями, документами и письмами. Единственной отрадой, как и раньше, были дети, и Арен погружался в общение с ними утром, вечером и по возможности за обедом, продолжая не жить, а существовать.

Агата и Александр по-прежнему грустили, но больше не доводили родителей, и Виктория вела себя прекрасно, даже совершенно. Что она при этом чувствует, император не имел понятия – эмпатический щит он теперь снимал, только находясь в одиночестве, а это случалось нечасто.

Дети продолжали переписываться с Софией, а Арен – читать письма. Он знал, что это неправильно, но не мог отказаться от этой пусть горькой, но радости. Хоть ненадолго, но прикоснуться к своему счастью.

– Папа, а мы с Алексом можем как-нибудь сходить в гости к Софии? – спросила Агата робко, пока он читал одно из таких писем. – Пожа-а-алуйста…

И отказать император не смог. Хотя стоило бы. Но это было выше его сил, поэтому он только уточнил:

– Не чаще раза в месяц. – И дети не стали канючить, а кивнули, обрадовавшись даже такой малости.

Вечером в тот день он вновь остался у Виктории – слишком уж умоляющими были глаза жены, и Арену не хотелось огорчать ее отказами. Он понимал, что она наверняка начнет вновь его соблазнять, и заранее приготовился к этому, но ошибся. Виктория просто легла рядом, обняла, с нежностью погладив по груди, и так горестно вздохнула, что император спросил сам:

– В чем дело, Вик?

Она еще раз вздохнула и неуверенно поглядела на него.

– Тебе правда интересно?

– Если бы мне не было интересно, я бы не спрашивал. Я вижу, тебя что-то гнетет.

Она закусила губу и прошептала:

– Тебя тоже.

Надо же, заметила. Все восемь лет брака Виктория не замечала, когда он падал с ног, мертвецки устав, – всегда гнула свою линию. Конечно, он сейчас не совсем справедлив – пару месяцев, до того как Аарон поставил проклятие, она все замечала и была очень милой и ласковой девочкой. Проклятие заставляло ее ничего не замечать и думать об одной себе.

– Не волнуйся за меня. Лучше расскажи, что тебя беспокоит, – ответил он мягко и поразился, когда Виктория сказала:

– В том-то и дело. Меня беспокоишь ты. – Она чуть покраснела, словно смутившись, но продолжила: – С тех пор как… как уехала София, ты ходишь сам не свой. Не говори мне, что это ревность, пожалуйста! – Жена замотала головой. – Если тебе так кажется, сними щит и сам поймешь – я не ревную. Я переживаю.

Щит снимать Арен не стал, решив поверить на слово. Он слишком хорошо знал, как выглядит ревность, а сейчас Виктория не походила на ревнующую женщину.

Но ответить ему было нечего. Правду говорить нельзя – она уничтожит супругу, – а нагромождать ложь не хотелось, да и незачем.

– Не переживай, – произнес Арен, решив воспользоваться старым способом успокоения, и поцеловал Викторию в губы. Он ничего не почувствовал, а вот жена, на секунду замерев, застонала, обнимая его обеими руками и прижимаясь крепче.

– Арен… – шепнула она, когда он спустился с губ на шею. – Только не усыпляй меня больше, пожалуйста…

Он на мгновение замер, а потом усмехнулся:

– Не буду.

Снял с нее ночную рубашку – кожа была совершенно белой, сливочной, совсем не веснушчатой – и стал целовать повсюду, пресекая любые попытки перехватить инициативу. Вскоре Виктория сдалась – лишь лежала и тихонько стонала, вздрагивая от особенно приятных прикосновений, и пронзительно вскрикнула, когда он довел ее до края.

– Спи, Вик, – сказал Арен, ложась рядом и накрывая жену и себя одеялом. – Не думай ни о чем.

Виктория смотрела на него блестящими, как в лихорадке, глазами и чуть дрожала. Император погладил ее по щеке, отвернулся и усыпил себя, не желая больше чувствовать удушающую тошноту, в которую он погружался все сильнее с каждым днем, прошедшим после отъезда Софии.

Полночи Виктория не могла уснуть и даже жалела, что попросила Арена не усыплять ее. Сердце колотилось, в горле стоял комок, и она все смотрела на мужа, не понимая – разве он смог бы целовать и ласкать ее так, если бы любил другую женщину?

«А как он меня целовал? – подумала она и даже всхлипнула от остроты воспоминаний. – Да, мне было приятно, очень-очень хорошо, но сам Арен… в нем не чувствовалось ни страсти, ни желания. Он просто целовал, выполнял действия. Как при ходьбе или плавании…»

Стало обидно и гадко. Но обижалась Виктория не на мужа, а на себя – за то, что не имела сил оттолкнуть, хотя понимала еще тогда, когда он только начал, что это не физическое влечение, а желание успокоить. Он успокаивал ее так и раньше, если она истерила. И сейчас Арен просто не хотел продолжать неудобный разговор.

А она? Что при этом делала она? Зная и понимая, что мужу не слишком-то приятно, продолжала наслаждаться. Ей было хорошо, а ему? Судя по выражению лица, в лучшем случае Арену было безразлично, а в худшем… ему было плохо.

И что же это получается – теперь так будет всегда? Виктория станет получать удовольствие, она будет счастлива, а муж?

«Я больше не буду тебя мучить», – вспомнила она вдруг собственное обещание и едва не зарыдала, осознав, что для Арена мучением обернется все, что бы она ни делала. Она сама – мучение. Она мучила его восемь лет и продолжает мучить дальше, даже не желая этого. Защитница! Но что она может сделать? На ум приходил только еще один ребенок, но… нет, дети не способны повлиять на отношения между взрослыми.