Жизнь на двоих (СИ) - Шнайдер Анна. Страница 105

Что ж, если Виктория будет вести себя так и дальше, их семейная жизнь перестанет быть кошмаром. Арен очень на это надеялся.

Вот так постепенно прошли три недели с отъезда Софии. Закончив дела, император перенесся к Виктории, чтобы остаться с ней на ночь, и, когда вышел из камина в спальне, обнаружил супругу сидящей возле туалетного столика и увлеченно что-то рисующей на листке бумаги.

– Что это ты делаешь? – поинтересовался он, подходя ближе, и замер, увидев собственный портрет в карикатурном стиле, выполненный простым карандашом. – Вик?..

Она оглянулась на него и улыбнулась, заметив удивление на лице.

– Рисую. По-моему, это очевидно. София считает, что у меня талант к карикатурам. Что думаешь?

Имя отозвалось дрожью в измученном разлукой сердце.

– Думаю, она права. Ты показываешь ей свои рисунки?

– Да, она меня учит, – кивнула Виктория. – Смотри! – И достала из ящика туалетного столика целую стопку листков; на верхнем оказались карикатурные изображения Агаты с Александром. – Вот!

Арен принялся перебирать рисунки и не мог не отметить, что жена действительно многому научилась за последнее время. Но кроме ее карикатур здесь были и рисунки Софии – он узнал знакомую руку.

И не только рисунки.

«Мне всегда казалось: для того чтобы рисовать карикатуры, нужен особенный кураж. Ты считаешь, что все наоборот, карикатуры рисовать проще, чем реальность, но это не так. Когда рисуешь карикатуру, ты должен за что-то зацепиться, за какую-то особенность во внешности или характере, и преувеличить ее или приуменьшить. У меня получалось, но отнюдь не легко и непринужденно, а настоящий талант – он всегда такой – легкий и непринужденный…»

– Что это? – еле выдавил из себя Арен. Перед глазами плясали черные мушки.

– Письмо Софии. – Голос Виктории звенел от смущения. – Она пишет отдельно детям, отдельно мне. Ты видел письма для Агаты с Александром, а это для меня.

Больно. Как же больно, Защитник.

– Могу я… прочитать?

– Конечно.

Арен сел на кровать, положив на колени листки бумаги, и принялся перебирать их, вчитываясь в каждое слово, каждую букву. Ему казалось, что он даже слышит голос Софии и видит ее ласковую понимающую улыбку.

В груди стало тесно и жарко, и Арен схватился за занывшие виски. Зря он стал читать все это, так и Венец потерять недолго.

Он поднял голову и обнаружил, что все это время Виктория смотрела на него, сидя за туалетным столиком, и во взгляде ее сквозили боль и жалость.

– Зачем тебе это? – спросил он глухо, откладывая в сторону письма и рисунки Софии. – Зачем, Вик?

– Я хочу вернуть ее во дворец, – ответила жена, и Арен от неожиданности сжал кулаки, не веря в то, что услышал. А Виктория продолжала: – Ее место здесь, Агата правильно сказала.

– Ты… – Грудь вновь сдавило, и император, кашлянув, с трудом выдохнул: – Зачем?

– Я ведь уже сказала. Хочу вернуть Софию во дворец.

Она замолчала, и Арен тоже молчал несколько мгновений, пытаясь восстановить сбившееся дыхание. Он ничего не мог понять, мысли путались, скакали, перебивая друг друга.

– Что это за ерунда, Вик? София ушла не по своей прихоти, а потому что я так решил. И ты не объяснила зачем. Тебе без нее разве плохо живется?

– Главное, что без нее плохо живется тебе, – сказала жена едва слышно, вновь поразив императора до глубины души. – Тебе и детям. Да и мне не очень-то хорошо, когда вам плохо.

– Дети справятся и забудут.

– А ты?

Защитник! Она говорила и спрашивала так, словно все знала и понимала. Но как и откуда? София ведь не могла рассказать.

– А я – тем более.

– Ну перестань обманывать! – простонала Виктория, закатывая глаза. – Ты думаешь, я слепая? А заодно глухая и бестолковая! Я же вижу – ты любишь Софию. Любишь! И не смей говорить, что я просто ревную.

– А не ревнуешь? – перебил жену Арен, складывая руки на груди. Он ощущал себя моряком, неожиданно попавшим в сильнейший шторм.

– Я не знаю, – вздохнула она. – Поначалу, когда я только осознала это, больше злилась и обижалась, чем ревновала. А может, и ревновала тоже. Конечно, мне бы хотелось, чтобы ты любил меня, а не ее. Но все равно – это не то. Когда я раньше ревновала, я желала уничтожить воображаемую соперницу. Сейчас не желаю. Знаю, что это ничего не изменит. Любовь же не зависит от того, жив человек или мертв, рядом он или вдали, отвечает взаимностью или не отвечает. Понимаешь?

Почему-то после этих слов обманывать Викторию Арен больше не мог.

Он встал с постели, подошел к жене и, взяв ее на руки, прижал к себе, укачивая, как маленькую девочку.

– Прости.

Она всхлипнула:

– Не надо. Я знаю, ты скажешь: «Я виноват, потому что изменил, не сдержал брачные клятвы». Я бы тоже на твоем месте не сдержала, если бы ты вел себя так ужасно, как я все эти годы.

– Ты была под проклятием.

– Я не боролась, – возразила она горячо. – Вместо того чтобы пытаться выполоть сорняки, я взращивала их, слушая Аарона, и…

– Перестань. – Арен поморщился, не собираясь принимать эти самообвинения. – Тебе было восемнадцать лет. Это я должен был помочь тебе разобраться, я должен был настоять на психотерапии, пригласить другого шамана и…

– Нет, это ты перестань! – возмутилась Виктория и даже дернулась, пытаясь высвободиться и встать, но император не позволил. – У тебя и так забот было по уши, думаешь, я не помню? А тут еще я со своими истериками. Ты сделал все, что мог!

Он покачал головой, но спорить не стал. Конечно, для нее он всегда будет ни в чем не виноват, как и для Софии. Но для себя – нет.

– Пойдем спать, Вик, – сказал он устало и понес жену к кровати. – Пора уже.

– Ты… – прошептала она, когда он положил ее на постель. – Вернешь Софию во дворец?

– Нет.

– Вредина, – буркнула Виктория и нахмурилась. – Я все равно тебя уговорю.

В это мгновение она была так похожа на Агату, что Арен улыбнулся, неожиданно подумав о том, что все-таки любит ее. Не как женщину и возлюбленную, а как ребенка, о котором необходимо заботиться и которого надо оберегать от опасностей.

Легко сказать – трудно сделать, теперь Виктория как никогда хорошо понимала смысл этой фразы. И дело заключалось даже не в том, что Арен тот еще упрямец, а в ее собственных сомнениях. В ней все еще жило сильное желание удержать мужа подле себя, слишком сильное для того, чтобы идти вперед с чистым сердцем. По ночам она часто просыпалась, и, если Арен был рядом, лежала и смотрела на него, ощущая безумную тоску и отчаянную жажду, необходимость в его любви. Знала, что невозможно – и от этого становилось еще мучительнее.

Если бы не Силван, она бы сломалась, как хрупкая и сухая веточка. Но он поддерживал в ней все то, чем Виктория могла гордиться – мужество и смелость, чувство собственного достоинства, понимание своих возможностей, но главное – желание сделать счастливой не только себя, но и окружающих.

И теперь Виктории казалось, что шаманка имела в виду вот это. Разве можно быть счастливой, если все вокруг тебя несчастны? Если муж похож на тень, живого мертвеца, даже хуже – покойники и то краше. Счастье за чужой счет – вовсе не счастье.

Она понимала: если сможет добиться своего и София вернется во дворец, им всем придется нелегко. Особенно Виктории. Она-то будет одна, в отличие от Арена и его возлюбленной. Но со временем и она найдет свое счастье. А вот если София не вернется, Виктория навсегда потеряет такую возможность, заперев себя и мужа в клетку. Пусть желанную, но все-таки – в клетку.

Арен и сам не ожидал, но этот разговор с Викторией что-то изменил в нем, и теперь он стал задумываться о возможности вернуть Софию. Одергивал себя и ругал за глупые мысли, но они возникали все чаще и чаще, волнуя его и заставляя просчитывать варианты и способы, и он скрежетал зубами от досады и злости на себя. Ведь он убрал Софию из дворца не ради Виктории, а ради нее самой, чтобы никто и никогда не покушался на ее жизнь, чтобы у нее была свобода и возможность создать семью. И что изменилось? Разве София вне опасности? Нет. Просто ему настолько невыносимо без нее, что он готов сдаться.