Душа (СИ) - Селезнева Алиса. Страница 13

В последний вечер перед учёбой я пообещала себе выставить стойкую оборону против Ромки, но уже утром поняла, что просчиталась. Стойкую оборону выставил он и пересел за вторую парту к Лёше Пряничникову.

Ночью я колотила подушки и вовсю сдабривала их горючими слезами, проклиная разгулявшуюся фантазию. Собственными руками отдала Ромку Князевой. Ей даже делать ничего не пришлось. Идиотка! Из-за дурацкого подарка разошлась и напридумывала себе всякую ерунду. Да не витало между ними ничего! Это она строила ему глазки и «обоюдную» традицию она придумала, а он, скорее всего, удивлялся её наглости, либо тешил своё самолюбие.

Теперь полцарства я была готова отдать за возможность повернуть время вспять, потому что не знала, как помириться с Ромкой. Едва я пыталась заговорить с ним, как он закрывался учебником или вообще покидал класс. Из школы мы выходили поодиночке, и больше всего я боялась, что он займёт освободившееся место рядом с Князевой и начнёт провожать до дома её.

Апрель напоминал мне жевательную резинку, прилипшую к обуви. Тянулся, рвался, но всё равно оставался на месте. Я зачёркивала в календаре дни, читала Лёшину книжку и ждала тридцать первое мая. Уговор относительно отметок стал единственной вещью, которая грела моё истосковавшееся по общению с Ромкой сердце.

— Отличников двое, — громко произнесла Татьяна Сергеевна, открывая журнал.

— Это неинтересно. — Витя Молчанов с задней парты устало зевнул и посмотрел в потолок. — Как обычно Белова и Пряничников. У нас эпоха застоя.

— А хорошистов десять: Бурунова, Липатова, Бурундуков, Захаров, Иванов, Князева, Зельский, Смертин, Бендарская и Сергеев.

«Хорошист, — шёпотом произнесла я, глядя на стул, на котором, как на троне, важно восседал мой рюкзак. — Пора выбросить туз, который я прятала в рукаве».

— Предлагаю это дело отметить, — начала Князева, едва мы вывались из класса под звонкий смех пятиклашек. — Отличники и троечники пусть развлекаются, как хотят, а всех хорошистов я приглашаю в боулинг. У меня брат в «Синеме» работает. Нам сделают хорошую скидку.

«Понятно, — сказала я самой себе. — Меня в боулинг не приглашают, значит, придётся действовать быстро. Пан или пропал».

— Андрей, Костя, вы с нами? — Катя к каждому поворачивалась по очереди, а Лена Бурунова торжественно вела список. — Роман?

Когда Ромка многозначительно кивнул, я сделала шаг вперёд и, набрав в лёгкие воздуха, громко выкрикнула:

— Иванов?

На нас уставились девятнадцать пар глаз: кто-то равнодушно, но большинство с интересом. Я загнала Ромку в угол, и ему пришлось обратить на меня внимание.

— Чего тебе, Белова? — нарочито зевнув, спросил он деланно равнодушным тоном.

Обычно мы не называли друг друга по фамилии, но сегодня был не обычный день, по крайней мере, мне очень хотелось верить в это.

— Да так, ничего. — Я прошла в глубь толпы и встала напротив него. Как тогда у светофора. — Помнишь, мы спорили? Я проиграла. Долг платежом красен.

— И на что вы спорили? — затараторил кто-то из одноклассников.

— Прямо здесь? — Ромка изменился в лице — это было мне на руку. Для пущего азарта я пару раз хлопнула ресницами.

— Здесь.

Он не поверил. Я шагнула вперёд, обвила его шею руками, поднялась на цыпочки и медленно коснулась губ. До этого дня целоваться я не пробовала, а потому понимала, что вышло у меня плохо, но это уже не имело ровным счётом никакого значения.

— Ну вот, — произнесла я, когда поцелуй закончился, — и рассчитались.

Стараясь не смотреть на лица одноклассников и особенно на мордашку Князевой, я выбежала из коридора, молясь, чтобы «итог спора» не заметил кто-нибудь из учителей, иначе бы мне пришлось вытерпеть нешуточную трёпку от папы.

«Об остальном я подумаю завтра, — мысленно повторяла я любимую фразу Скарлет О’Хара, пока переходила «зебру». — Завтра я обязательно что-нибудь придумаю».

— Ну и что это сейчас было? — Ромка схватил меня за запястье и резко повернул к себе.

— Мы на проезжей части, — напомнила я, но руку вырывать не стала.

— Что это было, я тебя спрашиваю! То ты на звонки не отвечаешь и не разговариваешь, а то целуешь на глазах у всего класса. Как это понимать, а?

— Я проспорила. Договор есть договор.

Время «зелёного человечка» закончилось, и нетерпеливые машины начали нам сигналить. Несколько особенно агрессивных водителей кричали из окон, чтобы мы выясняли отношения где-нибудь в другом месте. Я с остервенением поволокла Ромку на безопасный участок дороги.

— И что дальше? — повторил он.

Ответа на этот вопрос я не знала. В голове крутилась одна-единственная фраза, и я озвучила её, оставив попытки рассчитать все вытекающие из неё последствия.

— Я люблю тебя! А ты любишь меня?

Но вместо ответа он прижал свои губы к моим…

***

Я не слушала ни адвокатов, ни прокурора. Ромка говорил мало, папа ещё меньше. Мельком я успела заметить седовласого мужчину, который в день аварии дождался «скорую» и разобрался с моим телефоном. По-видимому, он пришёл сам, либо папа каким-то образом разыскал его. Отец мальчика, сбившего меня, редко поднимал голову, мать не появилась. Иногда я выходила за дверь и заставляла себя зайти обратно только усилием воли. Слушать про свою смерть было неприятно.

Тимур полностью признал свою вину. Он рассказал, что взял ключи у отца, чтобы послушать музыку в машине, но потом решил съездить за гамбургером из «Chicken». Торопился и поэтому не смотрел на спидометр.

— Я не отслеживал скорость и не видел сигнал светофора. Я сожалею обо всём — на последнем слово Тимур посмотрел на Ромку, — и виню себя. Простите и не лишайте меня свободы.

А потом судья взяла в руки приговор…

Глава 6

Тимуру дали два с половиной года условно и ещё столько же запретили водить машину.

По залу пронёсся насмешливый шёпот: «Как будто его раньше останавливало отсутствие водительского удостоверения». Я не могла сказать точно, кто нарушил тишину в зале первым: возможно, это был Ромка, а может, один из свидетелей обвинения. Впрочем, судья на этот выкрик никак не отреагировала, только чуть приподняла левую бровь и продолжила зачитывать приговор вполне ровным голосом:

— …нарушение ПДД, повлёкшее смерть… Суд учитывает раскаяние, возмещение ущерба, возраст подсудимого, а также его содействие следствию… Иск на девятьсот тысяч рублей от отца и супруга погибшей удовлетворить…

Я ждала, что губы Тимура вот-вот изогнутся в улыбке. Ждала вздоха облегчения, прикрытия глаз, покачивания подбородком — жаждала увидеть хоть какие-то эмоции радости на его лице, всё же он вышел сухим из воды, получил два с половиной года условно вместо положенных четырёх колонии, но ничего не заметила. Он даже головы не поднял. Просто сидел и смотрел на свои длинные, тонкие, как у девушки, пальцы, словно знал исход суда заранее и ни на что другое не надеялся.

На минуту горло объял жар, который с каждым словом судьи распространялся по телу всё дальше. На кончиках пальцев зарождалась злость. Настоящая, выстраданная, такая же, как у Саввы. Мне захотелось закричать и наброситься на Тимура. Бить его кулаками по щекам, вырывать клочья волос с корнем, а ещё проклинать, ненавидеть, заставить мучиться. Я уже ринулась в бой, сжала кулаки, но… остановилась на полпути. Вся злость вдруг куда-то исчезла, пропала разом так же быстро, как появилась. На смену ей пришло понимание. Тимур не мог знать. Он надеялся, конечно, надеялся, верил в благополучный исход дела и своему адвокату, но сейчас вряд ли понимал, что говорит судья. Слушал, но не слышал и не осознавал. Его руки по-прежнему сковывала мелкая дрожь, ногти были сгрызены до основания. В глазах то и дело мелькал страх. И не просто страх — ужас. Тимур боялся тюрьмы, и в этом я его понимала.

Я слышала все аргументы прокурора и хотя мысленно соглашалась с ними, всё равно не могла считать Тимура убийцей. Он не выскочил на меня ночью из-за угла, не приставил к горлу нож и не потребовал кошелёк с мобильником. Не сел пьяным за руль. Не растоптал меня из мести. Он просто хотел бургер и торопился домой. Его торопливость стоила мне жизни, но я не считала его убийцей, потому что он не хотел меня убивать…