Чердынец (СИ) - taramans. Страница 114

— Ну мы, конечно, ушки на макушке подержали дня три… Да нам же работать нужно, там же каждый день — кормит!

— Вот эта с-с-сука, и подкараулила корешка моего, когда мы уже расслабились. Я возвращаюсь в распадок, а он, гнида мокроделая, уже навстречу мне… И что делать? У меня — один нож на поясе, у того — топор Колькин. Громкого-то у нас не было! Вот мы и сцепились.

— А Кольку я потом уж нашел, у костра… к вечеру до нас опять эти ханты прибежали… говорят — двоих-то они, с автоматом которые были — положили в ельничке. А этот, выходит — самый хитрый был, или самый ссыкливый! Под мох я его спрятал, в болотине, сволоту эту, чтоб сгнил без следа…

— А Кольку… на бугре… хорошее место такое, чистое, светлое…

— … Все на свете семечки друзья!

В дом любой входили мы — только через форточки,

Корешок мой Сенечка и я!

— А у тебя… есть кто за спиной?

— Есть… двое…

Девяностые… они такие, девяностые… святые, ага!

Мы тогда в Сургут ехали, я, мой дружок Сашка Гришин, отморозок, которого в восемьдесят восьмом списали вчистую после контузии в Афгане, в чине старлея, и Андрюха Смолин, мой водитель, бывший десантёр.

Андрюха, тот уже баранку накрутил до зеленых звездочек в глазах, и я его сменил за рулем. Мы тогда петли закладывали — из Кировска в Тюмень, потом — Омск, потом уже — в Сургут. Все эти дела, темы, терки…

В Сургут мы ехали к нашему знакомцу — Мише Капитану. Точнее, знакомцем он был, как раз-таки — Сашке: они вместе с Афгане, в одной хитром полчке, воевали. Только Миша — ротным, а Сашка — группником у него в роте.

А сейчас этот Миша был очень весомым человеком в Сургуте. Меня с ним Сашка и познакомил. Вот такие они, святые, эти годы, когда гвардии капитан становился во главе бригады недобрых молодцев. Ехали мы, чтобы некоторые вопросы порешать…

Так-то я к бандитам себя не относил. Но… если не хочешь быть бараном, которого стригут — будь волком. Вот мы и были такой — стайкой. Небольшой, но неприятной. Дома еще трое-четверо парней остались, на хозяйстве. Связываться с нами… смысла нет — навар небольшой, а проблемы могут возникнуть. Тем более с таким знакомцем, как у Сашки. Я сейчас Мишу имею в виду.

Уже подъезжая к Сургуту — оставалось километров десять, может — пятнадцать, Сашка, сидящий рядом на пассажирском, скомандовал мне — «А ну-ка, стой!». Я — остановился. Потер глаза — спать хотелось, как из пушки! Бумер чуть тихо шептал под капотом.

— Так… чуть назад сдай. Но — не газуй, потихоньку.

Я сдал назад.

— Видишь — грунтовочка вправо отходит, давай туда помалу…

— Сань! Ну что ты там увидел? Что там найти хочешь?

— Ехай говорю…

Ну, я поехал, тихонько и не газуя…

Метров через семьдесят, за околком — как только Сашка увидел! на поляне мы увидели картину — маслом, не иначе! стоит синенькая такая девятка, а рядом с ней — аудюшка, восьмидесятка.

В свете фар — голые женские ноги, чья-то голая задница над ними стоит, штаны спущены, а у девятки — еще один гоблин ошивается; и чуть правее от совокупляющихся оральным методом — еще одна фигура; и поодаль — что-то темное лежит.

Я сразу даже не сообразил — может люди отдохнуть выехали… ну и что, что уже октябрь — охота пуще неволи! Только вот Сашка сиганул из салона, и еще не закрыв двери, заорал:

— Стоять, суки! Стоять, я сказал! Положу всех! Мордой вниз! Вниз мордой!

Я тоже козликом скакнул из машины — ни хрена себе расклады! Ехали-ехали, и наконец приехали! Выскакивая из машины, потянул из-за ремня чуть сзади, Сашкин подарок — «Црвена звезда» — он его из Бендер вывез, в девяноста втором, вояка сраный, вольный гусь!

Ну и тоже заорал:

— Лежать! Лежать, блядь!

Но фигура у девятки, толи обдолбанный в ноль, толи — резкий такой — поднял биту — где она у него была? и с ревом бросился на меня.

На автомате — спасибо Саня, за твои уроки и настырность в их мной усвоении! дослал патрон в патронник и бахнул двоечкой в набегающего!

Потом — раз пошла такая пьянка — перевел ствол на голожопого, который уже пытался перестать таким быть и как мог ковылял в кусты, ускоряясь с каждым метром — еще двоечка!

Тут всерьез бахнуло откуда-то справа. Блядь! Там же еще кто-то был! Заматерился Андрюха Смолин, башка как-то сама по себе отметила — уже вне машины Андрюха!

Тут — дах-дах-дах — захлопал Сашкин «макарка». И все стихло. Только чуть слышно всхлипывала женщина.

Пиздец! Накрошили кого-то! А кого, за что? Хрен знат! как говорится…

Потом — отпаивая коньяком эту девчонку-терапевта из сургутской больницы; замотав разбитую голову ее мужу — хирургу из той же больницы; обработав изрядную ссадину от прошедшей вскользь картечины на морде Андрюхи, стали сводить все в кучу.

В принципе — ситуация в девяностые — вполне банальная:

Поехала семейная парочка на принадлежащей им машинке за город, в кусты. Ну что — понять можно: в двухкомнатной квартире, где еще папа и мама мужа-хирурга, да ребятенок трех лет — сильно супружескими долгами не обменяешься. А ведь хочется, чтобы никто не мешал, чтобы — так — от души!

Вот и нарвались супруги на троицу каких-то упырей, которые подкатили чуть позже на девятке. Пасли, скорее всего, от выезда. Мужу — дали по башке, когда решил постоять за честь жены; жену… ну… понятно. Скорее всего — ничего хорошего бы их не ждало — как говорил Сильвер — мертвые не кусаются!

Но тут — мы, такие красивые и робингудистые! И как бы теперь этим РобинГудам от своего «вышака» откорячится? Трое-то — холодные! А нас — группа, да еще и со стволами! И лица все такие — законопослушными в глазах прокурорских и судейских работников никак не являемся! Неприятно, в общем!

Потом Сашка давал разъяснения девочке, что ей говорить ментам: трахались в машине, в парке, в городе; прицепились какие-то уроды; ударили мужа по голове, ее избили — все! Помогли какие-то пожилые граждане — довели машину до больницы и испарились в неизвестном направлении, благородные такие! Менты по банальной хулиганке искать никого не будут, им и серьезных «висяков» и без того — за гланды!

Про «холодных» насильников — вообще забудь! Не было их! И нас — не было! Сон такой страшный приснился или еще что — на работе вон сильно устала!

Мужик ее, лежал на заднем сиденье, забинтованный, постанывая, и в себя приходить отказывался. Потом мы быренько обшмонали холодных — ничего стоящего не было. Так, мелочь всякая. Бита, дрянная «выкидуха» и напрочь ушатанный обрез двустволки. Деньги какие-то несерьезные…

Сложили их в девятку и загнали в кусты. Я предлагал скатить в речку, но Саня сказал, что тут без Капитана решать не стоит — может не понять.

А вдруг это его посоны? Но Саня — сомневался, бригадные у Миши — посолиднее хлопцы, не эти — укурки!

Так мы и довезли парочку на двух машинах к больнице, где и оставили. Его — на заднем сидении, ее — на переднем — в их родной «Ауди», попросив подождать пару-тройку минут, пока мы не сквозанем подальше. А уж тогда «хелп! хелп!» кричать!

Вот такие пироги с котятами!

Посидели, помолчали, попили чай еще.

Обвожу взглядом открытый шкаф. На одной полке замечаю ремни — один офицерский, времен войны со звездой на пряжке, видно, что хорошо так ношенный; второй — уже современный офицерский же, но парадный — плетеный из золотых и светло-серых нитей с овальной пряжкой. Если бы я был сейчас — здешним, тутошним подростком — это же круть неимоверная!

— А ремни что же не заберешь?

— Да есть у меня…

Мнемся уже. Говорить уже вроде бы и нечего…

— Ладно, Юра! Мне еще в город нужно съездить, все — давай руку.

— Стой, я тебе сейчас адрес напишу. Как приедешь, чиркни письмо, что, мол, так и так — добрался нормально. И потом — хоть как там у тебя сложится…

Пишу адрес бабы и деда на вырванном из тут лежащей тетради листке, протягиваю мужику.

Он прячет его в карман, к документам.

— Ну все, Трофим. Не поминай лихом…

— Юра! Вот…, — Трофим протягивает мне пять коричнево-желтых сотенных бумажек, — бери-бери! Девкам — на конфеты!