Обещание (ЛП) - Эшли Кристен. Страница 7

Одна сторона его губ слегка приподнялась, и он повторил:

— Хорошо спалось?

Я решила обойтись без перетягивания каната и рявкнула:

— Да, — а затем повторила. — Почему ты лежишь со мной в постели?

— Смотрю игру, — ответил он.

— Разве у тебя в гостиной нет телевизора?

— Есть, я вернулся домой, зашел тебя проверить, услышал кое-что, что меня напугало. Думал, ты принесла бензопилу ко мне в постель. Поэтому зашел и увидел, что ты спишь и во всю храпишь.

Я закрыла глаза.

Открыла, когда Бен продолжал говорить:

— Телевизор, услышал программу, понял, что это полный п*здец. Детка, ты испортила весь мой список.

Я подавила ухмылку, свирепо посмотрев на него.

Он проигнорировал мой свирепый взгляд и продолжил:

— Телевизор мужчины должен быть таким, каким он хочет его смотреть. Поэтому я решил разобраться с этим дерьмом. Потребовалось некоторое время, я решил, что лучше делать в комфорте, а комфорт означал передвигать тебя, чтобы ты перестала издавать эти ужасные звуки.

Я не сказала ни слова, но подумала, что моя телевизионная уловка потерпела эпический провал.

Бенни действительно сказал «храпела» и ни один раз.

— Господи, Фрэнки, ты даже облажалась с объемным звуком.

— Ни у кого в спальне нет объемного звука, Бен, — сообщила я ему.

— Знаю, — сообщил он мне.

— Почему? — Спросила я.

Он слегка наклонился ко мне, я напряглась, потому что Бенни был крутым. Бенни очень близко был очень сексуальным.

— Скажи мне вот что, cara, — начал он. — Почему женщина спрашивает «почему» о дерьме, которое делает мужчина? Я спрашиваю не просто для того, чтобы спросить. Я, честно говоря, хочу знать ответ на этот вопрос. Мужчина делает то, что он делает. Если это никому не причиняет вреда, почему должно быть «почему»?

Это было более чем немного раздражающе, но он был прав.

— Мы хотим вас понять, — объяснила я.

— Половины того дерьма, которое делает любая знакомая мне женщина, я не понимаю. Ни капельки. И меня не волнует, что я его не понимаю. Она делает то, что считает нужным. Если это дерьмо не задевает меня, кого это волнует?

— Так ты хочешь сказать, что тебе насрать на то, что думают женщины? — Спросила я.

— Я говорю, что мне не нужно знать, что ты думаешь, — ответил он.

— Так вот почему тебе тридцать пять, и ты одинок? — Ехидно продолжила я.

— Нет, — немедленно ответил он. — Мне тридцать пять, и я одинок, потому что я не собираюсь довольствоваться чем-то, что кажется неправильным, не доставляет мне удовольствия, не прикрывает мою спину, не умеет готовить, вести хозяйство, слушать, смеяться, смешить меня, делать потрясающие глубокие минеты и спрашивать меня, почему я занимаюсь дерьмом.

— Не уверена, что такая женщина существует, — поделилась я, и что-то изменилось в его глазах, вероятно, я могла бы понять, если бы попыталась. Но я не пыталась.

— Я найду ее, — ответил он.

— Думаю, не найдешь, — ответила я ему, перестав быть сукой. Я действительно не думала, что он найдет такую женщину. Особенно по той части, касающуюся «потрясающих глубоких минетов». По моему опыту, как личному, так и анекдотическому, большинство женщин находили это изнурительной работой. Это приходилось делать время от времени, но делали все возможное, чтобы это не делать.

Он наклонился еще ближе.

— Тогда я на тренирую ее.

Я почувствовала, как мои глаза прищурились.

— Мы не собаки, Бен.

— Женщина вступает в отношения, и ты хочешь сказать, что она не делает ничего, чтобы обучить своего мужчину? — выстрелил он в ответ.

Делает. Однозначно. Она начинает составлять планы обучения на следующий день после первого хорошего свидания.

Подумав об этом, я решила, что пора сменить тему, и вернула нас к первому вопросу.

— Итак, ты починил свой телевизор. Почему ты все еще остался со мной в постели?

— Мне нравится, что ты рядом. И когда ты не распиливаешь бревна своим храпом, ты издаешь милые тихие звуки, похожие на тихое поскуливание, которое мне нравится слышать почти так же сильно, как мне нравится, когда ты рядом.

Внезапно мы оказались катапультированными на опасную территорию, и эта опасная территория заключалась в сказанных им словах, отчего я почувствовала тепло внутри.

— Бенни, — прошептала я, но больше ничего не сказала.

Бенни не слушал. Ему, видно, было что сказать.

— Я вытащил голову из задницы после семи лет. Я понял. Полагаю, ты тоже. Сказал тебе перед уходом, что больше не собираюсь валять дурака. Играю честно. Ты спросила, я честно ответил.

Я решила не задавать Бенни Бьянки больше ни одного вопроса в своей жизни, а это означало, что замолчала.

Бенни заставил меня долго молчать, прежде чем спросил:

— Ты хочешь есть?

Я проголодалась, поэтому ответила:

— Да.

Его глаза снова изменились, потеплели от беспокойства, и он тихо продолжил:

— Тебе больно?

Однозначно испытывала боль.

Не ответила, а кивнула.

Кожа вокруг его рта на мгновение напряглась, прежде чем он пробормотал:

— Верно.

Затем он задвигался. Осторожно высвободив руку из-под меня, скатился с кровати и сразу же сунул руку в задний карман. Вытащил телефон, затем схватил пульт с прикроватной тумбочки и сунул его в карман, лишив меня дальнейших возможностей телевизионной мести.

Поскольку он спрятал от меня пульт, то, наверное, понял, что я считаю первую попытку впечатляюще неудачной. Не могу сказать, что я была очень уж умна, но мне хватило ума не повторять неэффективные маневры.

Он направился к двери, водя большим пальцем по экрану своего телефона.

Он находился за дверью, когда я услышала.

— Брат? Ту пиццу, которую я испек. Поставь ее в духовку и попроси кого-нибудь принести сюда, когда будет готово. Хлебные палочки. Салат. Да?

Больше я ничего не слышала, так как решила, либо Мэнни согласился выполнить приказ старшего брата и/или Бенни спуститься сам.

Я переместила руку, чтобы она легла чуть выше бинтов на животе, и уставилась в потолок.

Мне хотелось подумать, скоро я попробую пиццу, созданную руками Бенни Бьянки. Эта мысль была слишком волнующей, поэтому не могла думать об этом, поэтому стала капаться в других мыслях, о чем можно было подумать.

И пока я лежала в постели Бенни, мои мысли вернулись к тому факту, что в детстве Бьянки ходили в ту же церковь, что и моя семья. Я любила наблюдать за ними, даже будучи маленькой девочкой. За всеми шестерыми.

Я наблюдала за ними, потому что мне нравилось то, что я видела.

Ма, будучи сумасшедшей, шумной, доставляющей неприятности, любящей веселье, ищущей приключений на свою задницу шлюхой (последняя часть была неприятной, но это была правда, и она сказала бы то же самое с сумасшедшей, шумной, веселой гордостью), как ни странно, не пропускала церковь по воскресеньям.

— Нужно смыть грех, моя драгоценная девочка, чтобы можно было согрешить снова, — часто говорила она мне с ослепительной улыбкой.

Годы наблюдая за Бьянки, по правде говоря, я положила глаз на Бена задолго до того, как даже подумывала о Винни. Винни был на пять лет старше меня, так что в свое время он был не в моей лиге.

Бен был другим. Он был на год старше меня. Я ходила с ним в школу, и все девочки в школе с ума сходили по Бенито Бьянки.

Давным-давно ма тоже положила глаз на Бенни. Для меня. Она обычно надевала топ и короткие шорты, укладывала волосы в бигуди, доводила их до крайности, опрыскивая так, что они едва шевелились (другими словами, ее обычная прическа), а затем тащила мою задницу на его бейсбольные матчи.

Несмотря на то, что на Бенни было нетрудно смотреть, и тогда (и сейчас) у него было то, что присутствовало у крутых парней, что отличало их друг от друга и заставляло желать их так сильно, хотя было больно, конечно, но я избегала многочисленных и разнообразных планов ма свести нас вместе.

Хотя бы потому, что он играл на поле даже в старшей школе, и я не говорю о бейсболе. Кража баз всеми возможными способами определенно была специализацией Бенни. К юниорскому году он перебрал всех доступных, легких девушек в нашей школе и начал концентрироваться на более широком забросе своей сети. (Юниорская высшая школа в США — 7–9 классы)