Дом Кёко - Мисима Юкио. Страница 48

На столе в великолепной тёмно-лиловой вазе стояли, окружённые другими цветами, ветки сакуры. Пластинка наконец докрутилась. Тяжёлой складкой нависло молчание, впустило звуки дождя и ветра, которые сотрясали окна. Нацуо подумал, что цветы сохранились только в этой комнате: и поздняя сакура в окрестностях Синаномати, и сакура за забором у его дома, скорее всего, полностью облетят за одну ночь. И вот сакура на столе, которая в абсолютной неподвижности сохранила лепестки, гордилась своим цветением, и это отчего-то казалось дурным предзнаменованием.

— Ты куда потратишь эти десять тысяч иен? — спросил, желая поставить Сюнкити в тупик, сильно опьяневший Сэйитиро, но в его твёрдом тоне сквозила привязанность к младшему другу. — Ну, на что потратишь? Ты же не пьёшь, так, наверное, на женщин. Ты ведь не из тех, кто отнесёт их матери.

Сюнкити вспомнил мать, её глаза, словно высекающие искры у него за спиной, но всё это по-прежнему принадлежало к маленькому мирку, где он задержался лишь на секунду.

— В таком случае нет и женщины, которой их можно отнести, — небрежно ответил Сюнкити.

Нацуо слушал их разговор, не вмешиваясь, и не счёл его неприятным. Ему казалось, что причиной разговора стала не столько выпивка, сколько буря за стенами дома, потоки дождя, стекающие в ночи по стволам деревьев, свежие раны от сорванных ветром листьев и маленьких веточек. Всё это бодрило людей в комнате, пробуждало эмоции. Яркий алый цвет срезанных веток сакуры порождал другие ассоциации. В нём пряталась меланхоличная душа растения.

— Так. Тогда здесь должна быть продажная, но с чистой душой женщина. Которую из трёх ты покупаешь? — воскликнул Сэйитиро.

Тамико сразу нашла удобную лазейку:

— Меня-то уже использовали, так что я не считаюсь.

На Сюнкити после матча всегда нападал неутолимый голод и жажда. Он пылал от усталости, горевшая после ударов голова превратилась в печку. Тамико своей отговоркой нечаянно перевела его страстное желание в разряд ярких иллюзий. Он хотел как можно скорее освободиться. Сюнкити обычно сдерживал естественное желание, не позволял ему поглотить себя, но после долгого воздержания и победы он стал рабом отвлечённой страсти.

Он сравнивал Кёко и Хироко. «Наверное, я смогу купить Кёко».

Подумав об этом, он сначала удивился, а потом ужаснулся. Сюнкити понял, что имел в виду Сэйитиро: он мог купить не просто женщину, но именно ту, которую хочет. Однако он сомневался насчёт Кёко. Она была непростительно красива, но в её красоте таилось что-то странное, способное заморозить сердце мужчины.

Как насчёт Хироко? Он снова посмотрел на Хироко. На ней был серый костюм, грудь закрывала привезённая из Южной Америки и заколотая крупной опаловой брошью шаль с узором в виде огненного дерева. Модный макияж, темноватая помада. Сюнкити до сих пор не переспал с Хироко только потому, что не было подходящего случая.

Кёко тоже мельком взглянула на Хироко. Она не считала шутку Сэйитиро непристойной. В этом доме не было запрещённых тем и недозволенных идей, пришедших кому-либо в голову. Кёко позволяла другим делать её объектом идеи или приносить идее в жертву. Она была снисходительна к безобразным выходкам, но оставалась беспристрастной и бескорыстной, избегала предубеждений и в результате всё больше гордилась свободой от предрассудков.

«Всё так, как сказал Сэй-тян. Если отбросить предубеждения, то правильно, что настоящий мужчина должен спать с настоящей женщиной. Я согласна, чтобы тут мужчину представлял боксёр, а женщину — проститутка. Но сейчас Сюн-тян разглядывал меня, я терпела. Я всё понимаю. Я ведь выбрала путь проститутки, которую невозможно купить. Ради этого стоит жить. Все мужчины, все их взгляды обогащают мои убеждения, украшают меня невидимыми драгоценными камнями и делают меня олицетворением хаоса!»

Хироко уступила спокойному молчанию Кёко и высказалась недвусмысленно:

— Мне нравится Сюн-тян, он привлекателен. Я и так собиралась, если он победит сегодня, его наградить. Но не за плату. Даром я готова сделать для него что угодно.

Сэйитиро раздражённо произнёс:

— Сюн-тян, плати. Она ведь не говорит, что ей противно.

Сюнкити слегка побледнел и посерьёзнел. Достал из внутреннего кармана пиджака конверт, посчитал — десять бумажек по тысяче иен — и молча положил их на стол.

Хироко была пьяна и, похоже, нервничала из-за того, что в игре, которую никто не остановил, вдруг оказалась в одиночестве и катится по наклонной. Она рассмеялась. Затем сунула в сумку одну купюру, а остальные с какой-то материнской заботой насильно впихнула в руки Сюнкити.

— Я — за тысячу иен. Я — за тысячу иен.

Хироко поднялась, обняла Сюнкити за шею, снова выпрямилась.

— Я — за тысячу иен. Я — за тысячу иен.

Она пьяно поцеловала Осаму в щёку, и того передёрнуло. Нацуо еле спасся от поцелуя.

— Я — за тысячу иен, — повторяла она пронзительно, и её голос звучал для всех как заклинание, которое резко исторгало её из общества.

Это можно было расценить как отчуждение. Хироко села в кресло боком и без стеснения сняла чулки. Сэйитиро с видом фокусника приблизился, взял двумя пальцами один, показал всем, свернул, положил в гранёный стакан, налил туда виски с содовой и предложил мужчинам.

Тамико расхохоталась:

— Да он грязный! Грязный!

Слово «грязный» прозвучало у неё чисто по-женски и добавило в игру эротики. Кёко следила, кто же из мужчин выпьет. Прямо варварский обряд инициации.

Непьющий Сюнкити отобрал у Сэйитиро стакан. Он смеялся, но Сэйитиро порадовал неприкрытый гнев в его взгляде. «Во время матча он был спокоен. Сейчас впервые разозлился. Именно такой гнев сокрушает многое».

Всех потрясло, что Сюнкити выпил весь виски. В стакане свернулся кольцом, будто клок тёмных морских водорослей, мокрый чулок.

Кёко подошла к нему с истинно королевским спокойствием:

— Поухаживай за Хироко. Комната там.

Она открыла дверь и указала на тёмный коридор, залитый в конце светом, который просачивался через стену комнаты в японском стиле. Сюнкити расхохотался. Потом, поддерживая босую Хироко, отсалютовал друзьям, словно военный моряк, и скрылся в глубине тёмного коридора.

Всем было не по себе. Лишь Сэйитиро остался невозмутимым. Наблюдая за этой сумасшедшей игрой, он погрузился туда, где его никто не посмеет тронуть или ранить: со стаканом в руке, со своими массивным подбородком и острым взглядом, он выглядел как в былые трудные времена.

— Развеял тоску семейной жизни? — предположила Кёко.

— Не шути. Я всем доволен. Прекрасный, образцовый муж.

— И как ты ухитрился ознаменовать победу Сюн-тяна таким жалким концом.

— По доброте душевной.

Нацуо до сих пор молчал, а тут вдруг открыл свои прозрачнейшие глаза и произнёс:

— Точно. По доброте душевной.

Одну пустоту заполнили, но появилась другая. Кто-то должен был так поступить, а после назвать случившееся добротой. Нацуо впервые оцепил чужую помощь, ведь если нет ничего другого, мы наедаемся и пустотой.

— Давайте потанцуем. Лучше танцевать, — опять предложила Тамико. Никто не откликнулся, и она заскучала. А немного погодя заявила: — Я придумала. Поехали впятером в ночной клуб.

Всех поразило такое отсутствие собственных идей.

Развязались языки, мужчины обсуждали, что у них произошло, пока они не виделись. Когда в разговорах мелькало имя неизвестной женщины, Кёко сразу вступала в беседу, задавала вопросы, интересуясь деталями, что тоже было обычным делом. Наконец она подытожила:

— Другими словами, все преуспели и хорошо справляются. Сюн-тян победил в матче, Сэй-тян выгодно женился, Нацуо-тян прославился, Осаму-тян нарастил мускулы. Питались из воздуха. Страшные люди! Вы из ничего сотворили форму, пока мы пребывали в безделье. Берегите это.

Мужчинам не понравилось объяснение и предупреждение. Сэйитиро скривил губы: