Дом Кёко - Мисима Юкио. Страница 50

На следующий день вечером Осаму снова сидел в «Акации». С Марико они договорились встретиться, как обычно, поздно. Времени было полно. Приятели после гимнастического зала разбежались по делам и оставили его одного.

Осаму листал старый журнал, который дала ему помешанная на пьесах новой школы посетительница. Прочесть он ничего не мог — все статьи были на каком-то из скандинавских языков. Зато там хватало сценических фотографий. Среди них Осаму увидел снимок молодого блондина в джинсах и клетчатой рубашке с коротким рукавом — стоя на цыпочках, он дугой изогнулся на сцене. Наверное, был ранен. Рукой он хватался за лившиеся сверху лучи света.

Поза была очень красивой, и Осаму долго её рассматривал. Он был далёк от трагизма на сцене. В театре и смерть, и убийство, озарённые неким таинственным светом, выглядели возвышенно, словно религиозное празднество. Золотистые волосы раненого юноши растворялись в лучах того же цвета. И его странная, умирающая фигура не вызывала ассоциаций с болью, а выглядела так, словно в этих обстоятельствах душа приняла наиболее подходящую для неё форму и на миг застыла в ней, чтобы тело могло отдохнуть.

Что это за «обстоятельства»? Может, смерть? Небытие? Или опасность? Осаму ни на секунду не задумался, что душа взращивается и воспитывается внутри. Душа, словно эфир, витает снаружи и проявляется, когда, одержимая дьявольским наваждением, атакует на сцене актёра, позаимствовав на мгновение человеческий облик.

Этот раненый золотоволосый юноша не знает, что означает его изогнутая фигура, облитая лучами света. Это ослепительно-яркое бытие, но бытие в момент, когда душа позволяет телу расслабиться и человек заполнен только существованием. На сцене есть место этому чуду. Печально, что Осаму ни разу не удалось его испытать.

В кафе появился неприятный парень. Волосы, прилизанные бриолином, походили на шлем, большие пальцы засунуты в карманы синего нейлонового джемпера. Он что-то спросил у девушки за кассой. Та стрельнула взглядом в сторону Осаму.

Осаму заметил, что девушка нажала звонок, призывающий мать из глубины кафе. Мать вышла, кивнула посетителю и собиралась вернуться с ним в недра кафе. Парень пальцами в толстых золотых кольцах вытащил изо рта замусоленную сигарету, окинул всё вокруг быстрым взглядом и двинулся вперёд.

— Если какое-то дело, я тоже пройду, — не раздумывая сказал Осаму уходящей матери.

— Нормально, всё нормально. Побудь здесь.

Мать отозвалась, почти не обернувшись. Её спина в строгом чёрном костюме немного напоминала спичечный коробок.

Осаму прождал довольно долго. Несколько раз он порывался пойти к матери. За это время он отчётливо увидел, как будет рушиться спокойная сегодняшняя жизнь. Всё то, что поддерживало его бездействие, вдруг станет зыбким. И тогда едва знакомые люди, едва знакомые вещи навалятся толпой, станут клянчить на угощение, и беспричинная уверенность, что они поддержат его бездействие, как поддержали бы драгоценный трон, исчезла.

Из глубины кафе вышел парень, оглянулся на мать и чётко произнёс:

— Завтра в пять часов. Не забудь!

Посетители разом обернулись на этот надменный голос. Мать, провожая его до выхода из кафе, попросила:

— Пожалуйста, не так громко.

Парень, не ответив, вышел.

Раньше чем Осаму поднялся, мать прошептала ему на ухо:

— Приходил напомнить. Сказал, чтобы заплатила проценты за три месяца. Я обещала, что завтра заплачу, сколько смогу.

— Зачем нам плясать под его дудку? — сказал Осаму. — Он просто посыльный. Может, лучше переговорить с главным?

— A-а, это ты хорошо заметил. Вот что значит мужской ум.

Мать говорила спокойно, но явно была напугана. Трубка телефона, который нужно было переключить в служебное помещение, висела на виду у посетителей, и Осаму решил воспользоваться той, что на кассе.

Спросив у матери, как зовут президента финансовой компании и посыльного, Осаму набрал номер.

— Компания «Косю трейдинг»? Скажите, президент на месте?

Ему ответила женщина.

— Я хотел бы поговорить с президентом.

— Я президент.

— Господин Акита?

— Я Акита Киёми. С кем имею честь говорить.

— Я — Фунаки. Сегодня за процентами приходил человек, назвавшийся Кокура, его точно послали вы?

— Кокура? Да, он из наших молодых. И его направили к вам. А вы кто? Сын госпожи Фунаки? Говорят, играете в Новом театре.

Осаму запнулся.

— Если наш человек сказал что-то оскорбительное, извинитесь, пожалуйста, перед вашей матерью. Передавайте ей привет.

Разговор на этом прервался. В ушах ещё звучал тёплый, тягучий женский голос.

— Так президент женщина?!

— Да. Ей лет тридцать семь или тридцать восемь. Дурнушка, но славная: мне по знакомству передали деньги напрямую, а не через маклера. И на долгий срок, полгода.

Слова «женщина некрасива» вызвали у Осаму разные «представления». Это было общее название для вещей, о которых он мыслил по шаблону. Эти отвергнутые миром монахини сделали уродство своим девизом, презирали любые несчастья, кроме уродства, и в результате вознесли его до божества.

— Я хочу когда-нибудь завести красивый загородный дом, — вдруг заявила мать. — Посреди берёзовой рощи, с балконом из сплетённых берёзовых веток. Я в гостиной пью с собравшимися друзьями вино, а ты в своей комнате спишь с приведённой женщиной.

Перед Осаму на минуту возникло видение дома Кёко. Он представил, как мать сразу превратит дом в бордель, и ему стало смешно.

— Такой дом нанимать на одно лето нет смысла.

— Нет, нужен свой собственный дом. Я, пожалуй, заведу попугая и обезьянку. Обезьянке можно давать арахис. А попугай будет что-то говорить.

На следующий день Осаму незадолго до назначенного времени приехал в кафе защищать мать. Вчерашний парень пришёл в пять и вёл себя необычайно мирно. Вдобавок мать принялась нудно оправдываться, и, получив проценты только за месяц — девяносто тысяч иен, — он молча удалился.

После этого Осаму несколько дней не заглядывал в «Акацию». Болтался в пансионе, проводил ночи с Марико. Реальность была где-то далеко: раз глаза не видят, значит этого не существует. В один из майских дней солнце светило совсем по-летнему. Осаму стоял в гимнастическом зале перед зеркалом и разглядывал своё золотистое тело. Оно ему очень нравилось, он был счастлив.

На четвёртый день после памятного обеда Осаму, ночевавший вне дома, вернулся в пансион и увидел оставленное ему сообщение: «Срочно позвони матери». Он позвонил. Мать была в слезах.

Осаму сказал, что не хочет обсуждать случай в кафе, и вызвал мать в пансион. Оказывается, накануне её посетила сама президент Акита Киёми. Мать встретила её приветливо и упомянула об уплаченных позавчера процентах.

— Проценты? Я их не получила, — ответила президент. — Кокура сказал, что взял часть денег за аренду автомобиля, а проценты не смог и сегодня снова придёт напомнить.

Мать возмущённо запротестовала.

— Если всё, как вы говорите, покажите, пожалуйста, чек, — заявила Акита.

Мать чека не получила.

Акита попросила бумагу, пощёлкала на счётах и показала матери сумму, которую та должна заплатить. Сумма пугала.

С марта по май проценты постоянно прибавлялись. После марта неуплаченные проценты, как заём, добавлялись к начальному займу. Поэтому в следующем месяце к миллиону девяноста тысячам иен присоединились проценты в девяносто восемь тысяч сто иен. Ещё через месяц к сумме, которая теперь составляла миллион сто восемьдесят восемь тысяч сто иен, добавятся проценты в сто шесть тысяч девятьсот двадцать девять иен. Таким образом, в следующем месяце по истечении срока займа мать должна будет выплатить полтора миллиона иен. Это в два раза больше, чем семьсот семьдесят тысяч иен, которые она занимала.

— Но ведь до сих пор не было никаких напоминаний, — резонно заметила мать.

Однако Акита сказала, что это ясно прописано в договоре, поэтому, даже если об оплате процентов не напоминают, их надо платить. Мать была загнана в угол.